Связной [1974, худож. Д. Штеренберг]

28

Милан слушает Силу, смеется, но вдруг он замолкает, кладет ложку, оглядывается. Он заглядывает в комнату, где на лежанке и на постелях спят советские солдаты. Потом в смятении выходит во двор, заглядывает в каждый угол.

Милан ищет Эрнеста.

Ищет его в доме, ищет во дворе, заглянул в сарай, долго стоит на заднем дворе, оглядываясь.

Эрнеста нет нигде.

— Да он ведь в комендатуру ушел, — отвечает мать на его вопрос. — Ушел с этим солдатом, который был у нас в бункере.

Сказала это небрежным тоном, словно речь шла о пустяке. Но Милан так и обмер.

— А что он там делает так долго? — через силу выговаривает он.

— Это уж его забота, что он там делает, — говорит мать. — Не бойся, не потеряется.

Мама спокойна, она совсем не волнуется за него. Но мама ведь не знает того, что знает Милан.

«Арестовали его, — проносится у него в голове. — Узнали, что он сбежал из отряда, конечно, люди уже сказали».

Милан ходит как в тумане. В голове у него один за другим возникают и рушатся планы спасения Эрнеста. Пойти к коменданту и объяснить ему, что Эрнест вовсе не плохой, а несчастный? Если бы не эти никчемные бабы… Узнать, куда его заперли, а потом ночью обмануть часовых и выпустить его? Если он в подвале священникова дома (там есть решетки), нужно тайком передать ему напильник.

Милан взял шапку и собрался уже идти выяснять, что с Эрнестом. И тут до него донесся знакомый родной голос, в котором звучали те же веселые нотки, как когда-то. Услышал и смех, искренний, задушевный, каким умел смеяться только Эрнест.

— Эрнест, Эрнест вернулся! — закричал Милан и кинулся к дверям.

— Ну и что? Совсем сдурел! — заворчала мать, у которой он чуть не выбил из рук соломенную плетенку с мукой.

Эрнест, живой и невредимый, стоял перед домом и смеялся. Он был не один. Вместе с ним пришел советский офицер, на голову выше Эрнеста. На нем была не ушанка, а фуражка с лакированным козырьком, на плечах золотые погоны, грудь увешана медалями и орденами. Они беседовали, как самые лучшие друзья.

— Ты здесь? — воскликнул Эрнест, едва Милан показался в дверях. — Видишь, я гостя привел. А мы как раз говорили о тебе. Иди-ка сюда, покажись.

— Милан? — спросил офицер и подал ему руку. — Ну, здравствуй, герой!

Милан судорожно проглотил слюну, неловко пожал протянутую ему руку. Офицер нагнулся, обнял его за плечи и, улыбаясь, внимательно слушал Эрнеста.

Эрнест говорил по-русски. Получалось не блестяще, ему часто приходилось помогать себе жестами и словацкими словами, которые он выговаривал так, чтобы они были похожи на русские. Но офицер кивал головой в знак того, что понимает. По тому немногому, что Милан понял из этой странной речи, он догадался, что речь идет о нем. О нем говорят что-то очень хорошее: что он, мол, оказал большую помощь партизанам, передавал письма, поручения и был надежным, «неоценительным» помощником. Это Эрнест так сказал: «неоценительным».

— Ты что это ему наговорил, Эрнест? — недовольно спросил Милан, когда офицер ушел. — Сколько я этих писем передал? Всего-то пару. А остальное все было устное.

Он вздохнул, вспоминая, какими странными, а то и просто смешными выглядели слова, которые ему приходилось передавать: «Кланяется вам тетя Зуза и просит прислать еще орехов», «Тетя Зуза велела передать, что завтра привезут длинные дрова и чтоб вы были готовы», «Тетя Зуза вас просит хорошенько припрятать рубашки, будет буря».

Эрнест погладил племянника по щеке.

— А письма в город кто носил?

Милан покраснел. Как ему не стыдно напоминать об этом!

— Эти не в счет. Это совсем не то!

Эрнест удивленно посмотрел на Милана, присвистнул:

— Вот это мне нравится!

Милан стоял и глядел на Эрнеста злыми глазами.

— А мне это не нравится, совсем не нравится, понятно?

Вообще-то Эрнест обещал Яну Мацко прийти в управу, где должны были собраться коммунисты. Нужно посоветоваться, где и когда собрать собрание жителей деревни. Времени у него было в обрез, он еще не ел сегодня и как раз собирался перекусить. Но он видел, как взволнован Милан, видел, что его угнетает что-то. Нужно поговорить с ним, успокоить мальчика. Во дворе вроде бы неудобно, в кухне тоже, в комнате спят солдаты. Он затащил Милана в сарай.

— Ну ладно, Милан, не будь таким. Скажи мне… все мне расскажи. Теперь уже можно обо всем говорить открыто. Тебе не нравилось, что я переписывался с Анкой?

Милан только вздыхает. Вот беда, не умеет он говорить. Будь на его месте старый Шишка, тот бы все разложил как по писаному. И Сила с ходу бы все выложил. У него-то язык хорошо подвешен, ты ему слово, он тебе — три… А вот у Милана совсем не так, он все молчит, думает, переживает, а когда наберется духу и начнет говорить, получается совсем не то. Нужные слова никак не придут на ум, а те, что приходят, какие-то совсем обычные, не выражающие и десятой доли того, что ты чувствуешь. Но Эрнест сидит на ларе, ждет. И Милан начинает говорить, это дается ему тяжело: то и дело он запинается, досадливо разводит руками.

Эрнест сидит слушает. Брови у него нахмурены, рот слегка приоткрыт. Он слушает и упрекает себя за невнимательность к мальчику. С головой уйдя в свои дела, он оставил его на произвол судьбы, не попытался хоть как-то объяснить ему смысл того, что происходит вокруг него.

Он думал, что Милан воспринимает все как игру, что это еще ребенок, маленький мальчик. Но этот мальчик за недолгую свою жизнь увидел и испытал столько, сколько в другие времена увидит и испытает не всякий взрослый.

Нужно было уделить ему больше внимания. Ведь еще тогда, когда Милан пришел расстроенный, стал жаловаться на мать и просить динамиту, уже тогда было ясно, что в нем происходит что-то такое, в чем ему не разобраться без помощи взрослого друга.

Оказывается, Милан считает его дезертиром, а Анку Дратвову, этого самоотверженного товарища, через которого он получал из штаба указания, — его возлюбленной!

Эрнест обнимает мальчика, прижимает его к себе, подыскивает подходящие слова:

— Вот что, Милан, послушай… Что тут поделаешь? Я ведь считал тебя маленьким, боялся говорить тебе — и вот, поплатился за это: ты считал меня дезертиром, бесчестным человеком. Эти письма были очень важными. Я так волновался за тебя, когда посылал тебя с ними! Я не дезертировал, я попросился сюда работать, и товарищи направили меня сюда. У меня было важное задание, а Анка мне помогала. Ах ты, заяц мой!

— И поэтому ты уходил по ночам? — спросил Милан.

— А ты думал? Не бойся, не на смотрины я ходил.

— А я? — запинаясь, спросил вконец запутанный Милан. — И я, значит, тоже выполнял задание?

— Конечно, я же тебе говорю, — кивнул Эрнест. — Мы здесь делали то, что нужно было делать. А уж теперь все у нас пойдет по-другому, Милан… А ты был наш связной, наш «почтарик».

Вот оно что! Милан понурился, молча потоптался на месте и вышел из сарая.