Связной [1974, худож. Д. Штеренберг]

25

Мать приспособила бункер для спанья. Эрнест наносил соломы, мать — перин. В полотенце она завязала каравай хлеба, большой и круглый, как колесо, с хрустящей коркой, и две колбасы, высушенные дымом и долгим висеньем в кладовке. Колбасы, собственно, были отложены до жатвы. Осталось их только две, остальные Эрнест давно утащил в горы. Но теперь мать все же сняла их с жердочки: пусть дети полакомятся; кто знает, не будет ли это последним их лакомством?

Эрнест хорошо укрепил бункер, обложил его саженными бревнами, а со стороны, обращенной в поле, бункер был защищен хлевом и сараем.

Милан уселся на мешок с одеждой, жевал колбасу и думал, как бы удрать из бункера, чтобы встретить русских.

Часа два все было похоже на настоящий фронт, такой, каким всегда представлял его себе Милан. Гремели пушки, свистели мины, над деревней кружили самолеты. С холмов, по которым тянулись немецкие колонны, раздавалась ответная пальба. К вечеру все стихло, и тишина продолжалась всю ночь. На рассвете бункер задрожал от яростного гула и свиста.

— Катюши пошли в ход! — зашептал Эрнест, и Милан, который никак не мог заснуть, даже в слабом свете керосиновой лампочки, подвешенной на дверях, заметил, как побледнело лицо дяди.

Гул затих и больше не повторялся.

— Один только раз! — облегченно вздохнул Эрнест.

Утром, когда Эрнест вышел засыпать корму коровам, Милан незаметно выскользнул следом за ним.

— Ты куда? — закричала мать. — А ну вернись!

Но Милан прикинулся глухим. Любой ценой он хотел взглянуть на деревню, через которую прошел фронт.

Его удивило, что дома́ стоят как стояли, тихие, выбеленные, какие-то задумчивые.

Лишь позже он заметил, что у соседей снесло кусок крыши, а палисадник перед домом разнесло в щепки.

Эрнест набрал корзинку сечки и высыпал ее в корыто.

— Настругай немного репы! — сказал он Милану.

Но как только Милан принялся за работу, вся округа ожила. Засвистели мины, затрещали пулеметы.

— Сюда! — заорал Эрнест и бросил Милана на землю у стенки. — У них хороший наблюдатель. Заметил возню во дворе, и тут же нас накрыл.

Немецкие войска отступали на запад. Понурые серо-зеленые фигуры с рюкзаками на спинах тащились вверх по Горке. Их преследовали столбы земли, поднятые минами.

Эрнест между тем прильнул к воротам и глядел в бинокль на горы. Он поманил племянника рукой.

— Смотри сюда! Видишь их? — зашептал он и проглотил слюну от волнения. — Идут…

Милан приложил бинокль к глазам.

Все дороги, все поля на склонах гор, все темно-зеленые барашки-холмы, разлегшиеся над долиной, были усеяны цепями пехоты. Цепи вставали, ложились, пробегали немного вперед и снова залегали. Милан различал ватные телогрейки и шапки-ушанки на головах.

И сразу ему стало смешно, что он представлял их себе иначе — в доспехах и шлемах. Как будто человек сможет удержать в руках автомат, если на нем латы!

Засвистела мина. Она пролетела у них над головами и рванула в саду. Эрнест и Милан пригнулись и стали осторожно пробираться к бункеру.

— Идут! — гордо восклицал Милан. — Но не снизу. Они идут с гор. Они прошли прямо через горы!

— Прошли, — сказал Эрнест, довольно усмехаясь. — Немцы-то ожидали, что они пойдут снизу, а они прошли сбоку… Разрезали их, отсекли, а теперь наискосок… — Он показал рукой, как они это сделали, и засмеялся.

Милану не сиделось в бункере. Чего только не делается вокруг них! Немцы, надменные, наглые немцы, ползут вверх по Горке и Пригону, русские должны были прийти снизу, а пришли сбоку, а ты сиди, скорчившись, в бункере, и ничего не видишь. Сила небось давно на улице.

— Они уже близко, — сказал Эрнест. — Перешли через реку, со стороны усадьбы стреляют. Эти пули уже на излете.

Милан прислушался к свисту пуль. Пуля засвистела, протяжно завыла: фиик! А потом стукнула: бум! Он повторил про себя: «Фиик — бум!» Пули на излете.

Тут воздух снова задрожал от рева самолетов. Милан приотворил двери бункера и увидел огромный немецкий танк, окрашенный в песочный цвет.

Что-то захрустело.

Бункер качнулся, как корабль, двери распахнулись настежь.

Милан увидел, что танк вздрогнул, как живой, и лошадиным движением встал на дыбы. Башня, смятая, как скомканный лист бумаги, валялась в канаве. Железное чудовище застонало, захрипело и послало в небо, в невинное голубое весеннее небо, густой клуб жирного дыма. Стрельба утихла.

— Сгори-им! — взвизгнула мать.

Эрнест выбежал из бункера, Милан за ним.

Пожарный насос был неподалеку, в маленькой кирпичной будке, Эрнест вышиб двери, выволок насос во двор, к колодцу.

— Становись сюда! — крикнул он Милану. — Здесь за стенкой тебя не заметят. Направляй струю на дом и на хлев.

Он втиснул ему в руку шланг, а сам начал качать воду, только по пояс защищенный срубом колодца.

Милан вцепился в шланг изо всех сил, но шланг рвался у него из рук. Его залило с ног до головы.

— Держи как следует! — орал Эрнест. — Видишь, что делается! Вся улица выгорит.

Милан щурил глаза, ослепленные водой, отворачивал голову, вытряхивал холодные капли из волос.

Вдруг кто-то перехватил шланг рядом с его руками. Милан оглянулся: Сила.

— Ну и врезали ему, — удовлетворенно сказал Сила. — Я видел.

— На кого ты похож? — вскрикнул Милан.

Да, Сила был одет очень странно. На нем было черное пальто с блестящими лацканами, на голове что-то странное, похожее на черную печную трубу.

— Это цилиндр, — гордо сказал Сила.

— Где ты его взял?

— В замке. Такие шляпы графья носили. Милан, а замок-то уже весь разграбили! Чего там только не было!.. Мне досталось только это. И еще коляска. Хорошая коляска, не едет, а летит.

Милан оглянулся. Точно, за воротами стояло кресло на колесах; когда-то слуга в белом халате катал в этом кресле старого графа.

— Пожалуй, хватит, — перевел дух Эрнест. — Хлопцы, в укрытие!

Но хлопцы уже были за воротами.

— Садись! — скомандовал Сила.

Милан забрался в кресло, Сила втиснулся рядом.

— Прокатимся, как баре!

Кресло и в самом деле было отличное. Оно летело по деревне как черт. Сила отталкивался легкими тросточками, которые он тоже раздобыл в замке.

— Грызнаровы растащили всю винокурню, — делился Сила новостями. — Ведрами спирт таскали. А старый Буханец кушетку уволок. Взвалил ее себе на спину. Мины так и грохают, а он тащит… Тут одна мина ка-ак рванет рядом! Он упал, все ножки кушетке обломал. А тетка Бора, такая праведница, сцепилась с Гурчиковой из-за стеганого одеяла. Так разодрались, что одеяло лопнуло, весь замок в перьях. А ругались как… Тьфу! Тетка Юла прибежала в замок с топором и с ходу по зеркалу, осколки так и полетели… До сих пор рубает. У графини в комнате изрубила табуретки на золотых ножках. До того разошлась — подойти страшно, того и гляди, убьет.

— И это в такую-то стрельбу? — крутит головой Милан.

— А что? — Сила выпятил грудь в графском смокинге. — Я вообще нигде не прятался.

По деревне уже не стреляли, только на Пригоне и на Горке еще местами фонтанами взлетала земля.

Милан невольно дергался при каждом взрыве и втягивал голову в плечи. Вообще он не возражал бы, если бы кресло было поглубже и хотя бы вдвое толще. А так что? Пуля его мигом прошьет.

— Боишься? — подмигнул ему Сила. — Это ерунда. Они уже далеко. Скоро здесь будут русские.

Из-за угла дома Гурчиков выглянула Олина. Увидев мальчиков, она всплеснула руками:

— Да бегите ж поскорее в какой-нибудь подвал!

Но те уже свернули к воротам замка.