Связной [1974, худож. Д. Штеренберг]

* * *

Под вечер Яно Моснар пришел к Эрнесту.

— Слушай, что-то нужно сделать, — начал он.

— Что? — равнодушно отозвался Эрнест, просто так, чтобы не молчать.

— Нужно что-то им сделать. Мост взорвать, когда они пойдут по нему, склад поджечь и просто убивать их, убивать, как бешеных псов!

Эрнест плел корзину, сейчас он как раз затягивал плеть, придерживая зубами несколько лозин. Так он и ответил сквозь зубы:

— И что будет?

— Эрнест! — выкрикнул Яно. — Что ты несешь? Нельзя же сидеть сложа руки! Взять автомат, подстеречь их и стрелять, стрелять в них до последнего… Я больше не могу, я не выдержу. Давай сделаем что-нибудь.

Эрнест перебирал прутья в плети, руки у него дрожали. Он даже не повернулся к Яну, который вопросительно глядел на него широко раскрытыми глазами, он видел перед собой только корзину, которую держал в руках.

— Если тебе уж никак невтерпеж, ты ведь знаешь, куда нужно идти. Ну и иди туда! — сказал Эрнест глухим голосом.

— А ты?

— Меня оставь в покое, Яно. Я в эти игрушки не играю.

Яно вскочил с табуретки, нервно скомкал выцветшую шапку:

— Да что ты, Эрнест? Я-то думал, что ты мне поможешь, посоветуешь. Потому я и пришел, слышишь? Ведь ты был в горах…

Эрнест глянул на него строгим, неодобрительным взглядом:

— В каких еще горах? Что ты болтаешь? В больнице я был, сколько раз можно повторять?

Отшвырнул недоплетенную корзину и вышел. Яно стоял как ошпаренный, беззвучно шевелил губами, потом выругался и хлопнул за собой дверью.

— И пойду, если хочешь знать! — закричал он во дворе. — Я не баба и не трус, как ты… гнида!

Милан, который все это видел, замер, покраснел, ему было страшно стыдно за Эрнеста.

Странный стал Эрнест, такой странный, словно его подменили там, в горах. Слоняется по двору, по дому, на улицу почти не выходит. Если кто заглянет в дом, болтает с ним о пустяках и норовит поскорее уйти. Вечерами, когда соседи заходят поболтать, он сидит на табуретке, лущит кукурузу или плетет корзины.

Корзины он плетет не переставая, уже наплел их, наверное, на три хозяйства. Когда при нем заводят разговор о парнях с гор, он умолкает, а то и просто отмахнется.

Когда Эрнест вернулся и в доме стало чувствоваться присутствие мужчины, хозяина, Милан помаленьку стал отвыкать от мыслей о собственной смерти, которая после похорон отца казалась ему такой неизбежной. Он уже не думал, что жить, собственно, и незачем. Теперь ему хотелось совершить что-то исключительное, небывалое, чтобы от чувства равнодушия и пустоты не осталось и следа.

Милан готовился к самой настоящей партизанской жизни: по ночам они будут ходить с Эрнестом на тайные встречи, будут подрывать мосты, переодевшись, нападать на немецких часовых, обезоруживать их и выкрадывать секретные документы противника.

Но Эрнест и знать ничего не хочет. Какой порядочный человек сможет спокойно слушать, что немецкая солдатня избивает плетками женщин, а Эрнесту хоть бы что!

«И это называется партизан! Тьфу, ни дна ему, ни покрышки!» — злится Милан.

Эрнест-герой, Эрнест-умница, на которого Милан всегда глядел с обожанием, утратил в глазах Милана былое очарование. Милан чувствует, что теперь ему стыдно за дядю, и опять у него тяжело на душе.