Сказочное наказание

5. Куда вас опять понесло?

Мы шли дальше. Дорога пролегала вдоль тихо шелестевших на ветру пшеничных полей, обрамленных зелеными межами и кое-где поросших кустарником. Под ногами шуршал асфальт. Вдруг я услышал за спиной шмыганье — казалось, кого-то мучает сильный насморк. Внимательно оглядев лица своих спутников, я увидел, что Алена не может сдержать слез. Крупные, как горошины, они катились у нее по щекам, застревая на кончике носа. Я замедлил шаг, пропуская Тонду и Мишу вперед.

— Ты что это?

Алена замотала головой так, что прядки волос упали ей на лицо, и втянула в себя вытекавшую из носа влагу.

— Тогда не реви. Что о тебе Станда подумает?

Глотая слезы, она затравленно глядела перед собой, но поток соленых капель поубавился.

— Скучаешь?

Алена кивнула, и на ресницах опять появились слезинки.

— Детский сад, чуть что — и в слезы, — сказал я. — Вы, девчонки, двух часов без мамочки прожить не можете.

— Вот и неправда, — зарыдала Алена, — и вовсе я не о маме думала.

— Тогда нечего хныкать. В позапрошлом году, в пионерлагере, ты о Градиште даже не вспомнила, — попытался я успокоить ее, но тут же сообразил, что в позапрошлом году у нас там еще не было ни нашего лесного ранчо, ни купальни, а в лагере мы купались в огромном плавательном бассейне, да и жили в палатках. А это совсем другое дело, не то что теперь…

— Она забыла дома фотографию Карела Готтика, — бросил через плечо Миша, который оказался к нам ближе других и все слышал. — Кого же теперь она будет целовать, перед тем как лечь в постельку?

— Ах, ты… — И Алена съездила ему по шее.

— Послушай, может, я тебе вместо него спою, а? — предложил Тонда и продемонстрировал мощь своего голооа, замаслившегося от кучи разных вкусностей, которыми он с самого утра набивал себе живот, опустошая карманы:

Идем со мной, я покажу тебе дорогу в рай,
Идем со мной и перестань мне сниться…

— Бей его! — скомандовал Миша и не замедлил выполнить свой приказ.

Набросившись на Тонду сзади, он одной рукой закрыл ему рот, а другой отвесил оплеуху. А Тонда вдруг как заверещит — ну точь-в-точь молодой поросенок, ни дать ни взять. Мы так и покатились со смеху. И расхохотались еще пуще, когда к нам присоединился Станда.

Алена вытерла носовым платком следы слез, и в течение всего последующего пути мы занимались тем, что делили певцов на ужасных, прекрасных и ни то ни се.

— Самый лучший парень — Карел Готт, — твердила Алена, что было наивысшей похвалой, какую он мог заслужить. — Правда ведь, Станда?

Тот рассмеялся:

— Ну что ж, таких певунов немало, но я могу вас понять. Правда, мне, например, больше нравится Марио дель Монако.

Мы озадаченно замолкли. Ни о каком Марио никто из нас не слыхивал — откуда нам было знать, как он поет! Но настроение у нас здорово поднялось, и никто уже больше не приставал к Алене, из-за кого да из-за чего она ревела.

Мы прошли уже три четверти пути, как вдруг Миша с воплем подпрыгнул и, скинув рюкзак на асфальт, бросился куда-то в поле.

Мы остолбенели. В том направлении, куда помчался Мишка, не было ничего, кроме ровного поля и массы копешек, укрытых люцерной. От Мишкиных ног в молодой траве оставалась темная полоса, которая расширялась, будто след реактивного самолета, пронзившего облака. И никого кругом, одни мы в изумлении стоим посреди дороги, неподвижные, как статуи.

— Может, его кто укусил? — многозначительно предположил Тонда, но ответа не дождался.

— Бежим скорее туда! — крикнула Алена, показывая на противоположный конец поля, а там из-за шалаша показались две фигурки.

Мгновение — и Станда остался на дороге один, заваленный нашими рюкзаками.

— Что случилось? — кричал он нам вслед. — Куда вас опять понесло?

— Это снова они! — только и мог объяснить я, бросаясь следом за остальными.

И вовремя. Те два типа, что заварили кашу на птичнике, теперь с палками в руках напали на Мишку. Выдернув из-под ближайшей копны жерди, они вооружились ими, как алебардами, и теперь гонялись с ними за Мишкой по всему полю, а когда ему удалось спрятаться за копной сухой люцерны, подсунули под нее палку и повалили на него.

Но скоро обстановка изменилась. На место происшествия подоспели мы с Аленой, а некоторое время спустя нам в затылок запыхтел и Тонда. Раздобыв такое же оружие в ближайшей копне, мы развязали беспощадное сражение. И хотя мы хорошо запомнили, что подобные схватки обычно плохо кончаются, в пылу битвы все вылетело у нас из головы. Мы лупили палками направо и налево.

В результате десятка два копен было опрокинуто, а когда за спиной у тех двоих осталось только ржаное поле, они, раскрутив жерди над головами, метнули их в нас, показали языки и исчезли во ржи.

— А-а-ай… — взвыл Тонда, которому конец палки угодил по ноге.

— Назад! — долетел до нас голос Станды, едва лишь мы устремились за противником. — Назад!

За полем чернел лес, и след, который эта парочка оставляла в высоких хлебах, уходил как раз в направлении ельника.

— Отставить! — с неохотой приказал я.

С одной стороны, не было надежды их догнать, прежде чем незнакомые ребята скроются в лесу, с другой стороны — нам грозил кулаком Станда. Назад мы шли медленно. С каждым шагом ноги и голова наливались тяжестью. Мы подходили к дороге, позади плелся хныкающий Тонда, впереди нас ждала встреча с рассерженным Стандой.

А потом неприятности посыпались градом. Станда больше с нами не разговаривал. Перевязав царапину на Тондиной ноге, он погнал нас обратно к месту сражения. С его помощью мы, пыхтя от натуги, поставили копешки и заново обвесили их пучками люцерны. А поскольку все это нам приходилось делать не вилами, а голыми руками, то провозились мы долго и руки саднило ужасно. Когда же, часа два спустя, грязные и исцарапанные, мы тронулись в обратный путь, настроение у нас было хуже некуда. Потное тело жгло как огнем, и рюкзак словно потяжелел вдвое.

Станда шел и шел, ломил вперед, как танк, и молчал. Только один раз он обернулся и внушительно сказал:

— Хорошо еще, птичника рядом не оказалось, дурни!