Помни меня

Две с половиной недели его беспрерывной работы с памятью и вот он, наконец, может сказать, что закончил. Погружаться впервые в то, что он сотворил, оказалось невыносимо больно для них обоих. Останавливать хаос воспоминаний, мелькающих в беспорядке, сложно. Это было похоже на раскрутившуюся карусель, которую не остановить, не зацепиться. Не от чего оттолкнуться. Не было отправной точки, какой-то опоры. Пришлось кропотливо перебирать ее эмоции и мысли. С каждым днем он тщательно разбирал ее жизнь на детали, подчищая то, что не заметил в тот злополучный день. Восстанавливая какое-то подобие порядка.

И то, что получалось, его не радовало. Первый раз, осознав полный масштаб трагедии, его замутило. Потом он взял себя в руки и пытался это исправить.

После второго мая ему пришлось стереть абсолютно все воспоминания, не только о себе, а вообще обо всем. Для этого уже была придумана легенда для Гермионы. Но вот остальное. Огромный пласт жизни в Хогвартсе пришлось стереть безвозвратно. То, что помогало становлению ее личности. Он был в легком недоумении от осознания, как же много было связано с ним, Северусом. Если бы не Поттер, то этого было бы раза в три меньше. Но кажется, что на протяжении всего обучения, каждый год они следили за ним, строили догадки, их мысли, действия, многие мотивы — все было связано с ним.

И все это ему пришлось вырвать из ее памяти, как и лилии из ее тела.

Удивительная все-таки болезнь. Снейп до сих пор не мог поверить, что удалось обмануть ее. И время от времени проверял колбочку, в которой раньше хранился цветок. Теперь там на дне лежал лишь пепел.

— Северус, — в комнату заглядывает миссис Уизли, ее шепот вырывает его из размышлений, и он поднимает голову. — Останешься на ужин?

Он слабо улыбается ей, закрывая свой блокнот и поднимаясь на ноги.

— Нет, благодарю, Молли, я почти закончил, — он смотрит на Гермиону, — перепроверю все еще раз, и завтра можно будет ее будить.

— Да ты что? — она прижимает руку к груди, и ее глаза наполняются слезами. — Святой Годрик, мне даже не верится. Неужели девочка придет в себя.

— Будем надеяться.

— Ты будешь с нами? — вдруг хмурится она.

Северус качает головой.

— Это плохая идея. Я для нее совершенно незнакомый человек, и ни ей, ни ханахаки лучше меня рядом не видеть. Мы не знаем наверняка, ушла болезнь насовсем или затаилась внутри. Не стоит рисковать, я думаю.

— Но если что-то пойдет не так? — испуганно шепчет Молли, с жалостью глядя на Гермиону.

— Для этого здесь будут целители. Я сделал все что мог, Молли.

— Конечно, Северус, я ничего такого не имела в виду. Спасибо тебе.

Он кивает, и она, помявшись еще немного, добавляет:

— Соберу тебе тогда с собой ужин.

И прежде чем он успевает что-то ответить, она прикрывает дверь, снова оставляя их наедине. Северус оборачивается к Гермионе, смотрит на нее долго, затем склоняется к ее лицу. Он ни разу не касался ее за все это время и сейчас не решается провести пальцем по щеке, хотя почему-то испытывает непреодолимое желание сделать это. Не поддаваясь странному искушению, он сдерживается и, склоняясь к самому ее уху, лишь негромко произносит:

— Я запомнил тебя другой. Как ты и хотела. Прощай, Грейнджер.

Понимать, что видит ее в последний раз, немного странно. Его для нее больше не существует. Где-то внутри даже шевелится эгоистичное сожаление. Все-таки увидеть такую любовь к себе — это великое чудо по меркам его жизни. Он сомневался, что кто-то, не болеющий ханахаки, мог бы полюбить его хоть отдаленно так же сильно и принять так безусловно.

Последний раз окидывает Гермиону взглядом. Она вроде и есть, вот лежит перед ним, такая же внешне. Но в то же время ее нет. Той, кого он помнил, нет и никогда уже не будет. Он стер ее, вырвал вместе с теми чертовыми лилиями.

Он все-таки убил ее.

И лучшее, что мог сделать для нее теперь, никогда не появляться на глаза этой незнакомки.

* * *

В тот же вечер в Паучьем тупике Северус наконец заканчивает разбирать сумку из Австралии, которая была брошена в дальний угол лаборатории, и этим словно ставит точку в этой истории с Гермионой. Достает колбочки, в которых были цветы и несколько мгновений думает, что с ними делать. Решает поставить на полку с заготовками, пока не решит просто выкинуть их или оставить для новых экспериментов.

Не отрывая от них задумчивого взгляда, подносит к губам стакан с виски и делает глоток, ощущая за терпким вкусом алкоголя какую-то горечь, которая вряд ли имеет отношение к напитку. Мысли, которые где-то на задворках крутятся все это время, наконец, обретают слова:

— Я правильно сделал?

Северус тяжело вздыхает. Черт, он никогда не умел играть с чужими жизнями как Дамблдор. Для него не существовало всех вот этих оттенков допустимого добра.

Что теперь с ней будет, он мог только гадать. Какой она станет? Что будет делать дальше? Только одно приносило утешение — вокруг нее полно людей, готовых ей помочь построить совершенно новую жизнь.

* * *

Сентябрь, 1999 год.

Широкий мазок бирюзой раскрашивает полотно, затем еще один и еще. Она снова и снова наносит краски кистью, создавая из получившейся абстракции какой-то образ, который стоит перед глазами после пробуждения. Гермиона уже знает, что сбросить его можно лишь вот так, выплеснув на картину.

Странно, раньше она никогда не проявляла ни таланта, ни даже малейшего интереса к рисованию, а сейчас оно становится ее спасением, некоторой психотерапией. А, может, проявляла, но забыла?

Она ведь многое забыла. Гермиона останавливается и закрывает глаза, почти проваливаясь в слуховую галлюцинацию, где слышит на фоне волн чей-то низкий голос. Трясет головой отгоняя ее, выдавливает несколько цветов и смешивает, беря оттенок темнее.

Мазки становятся яростнее от поднимающейся внутри злости. Она всегда злилась, когда тема касалась памяти. Она злилась на свой мозг за то, что он подвел ее. За то, что лишил какой-то важной части. За то, что ее мысли теперь это какая-то каша, которой она не может доверять.

«Это несчастный случай Гермиона».

«Ничего важного ты не забыла. Давай я расскажу тебе».

«Ты такая же, как и была».

Но это все вранье. Она не такая. Она никогда не чувствовала себя такой потерянной. Она никогда не испытывала такой пустоты в груди. Если она такая же какой и была, почему все, что так важно было раньше, вдруг перестало иметь хоть какое-то значение?

Снова хаотичные мазки, широкие, нервные. Краска брызгается, мажет руки, лицо.

Почему Хогвартс кажется неважным? Почему друзья стали чужими? Почему она сама себе стала незнакомкой? Почему она стоит часами перед зеркалом рассматривая себя и едва видные шрамы от ханахаки и не узнает ничего. Даже эту девушку в отражении.

— Ты не изменилась, Гермиона, — говорят они, а сами прячут глаза полные боли, когда не получают от нее той реакции, которой ждут.

Она отмахивается от Гарри, Рона и его семьи. Они раздражают ее, лезут, учат, как жить. Гермиона, ты должна то, это, и так еще десяток должна по списку. Бесят тем, что знают о ней больше, чем она сама. Ждут от нее конкретных слов, действий. И она чувствует себя просто отвратительно, когда делает не так и видит разочарование или печать печального смирения на лицах.

— Ты же добрая, — напоминают ей на ее порой слишком резкие слова, а она злится, испытывая почти ненависть ко всему вокруг.

Добрая? Какой доброты они ждут? Откуда ей взяться в той пучине отчаяния, которая внутри? Доброта идет изнутри, но лишь тогда, когда человек цельный и самодостаточный. У таких потерянных ничтожеств как, она доброту сложно отыскать среди обиды и ненависти на мир и саму себя.

Как можно забыть того от любви к которому заболела? Просто в голове не укладывается. Почему она скрыла его ото всех? Она стыдилась его? Кто он? Вопросов у Гермионы до сих пор остается много, тем более что на них никто не мог ответить полно четко и так, чтобы для нее встало все на места.

Она влюбилась в кого-то. Скрывала это. Случился несчастный случай. Она оказалась в больнице, где провела много месяцев. Частично потеряла память. Где ее избранник неясно. Он так и не пришел за ней. Иногда ей хотелось верить в то, что он тоже пострадал и не помнит ее.

Гермиона не замечает, что дышит часто и тяжело, давая эмоциям выплеснуться на картину. Она бросает кисть и закрывает лицо руками, не замечая, что пачкается. Тихие рыдания слетают с ее губ, она сидит и плачет, испытывая всепоглощающее отчаяние словно рядом затаился дементор.

Но весь ужас был в том, что дементора не было и то, что она чувствовала было перманентным состоянием вечно ее сопровождающим. Кажется, с потерей каких-то воспоминаний она потеряла себя и больше не могла найти.

За четыре месяца с того момента как она проснулась в доме Уизли, все изменилось. Все что было важным когда-то, по словам ее друзей, потеряло свой смысл сейчас. Даже сами друзья.

Сначала Гермиона только сидела и слушала рассказы о себе, о том, что она отправилась учиться, о ее планах на будущее. Потом сидела и просто пялилась в стену, не в силах вынести той пустоты в голове и чужеродности тех слов, что о ней говорили, а потом поняла, что вокруг все такое — чужое. Тогда она сняла выплату за Орден Мерлина, который ей вручили, пока она спала, обменяла на маггловские деньги и просто уехала.

Тот мир и те люди тяготили ее, давили на нее, чего-то ждали. А что она могла им дать, если сама ничего из себя не представляла?

Гермиона сняла маленький домик в деревушке недалеко от Лондона, устроилась официанткой в местный бар, пользующийся большой популярностью, и после этого стала думать, как ей построить свою жизнь дальше.

Гермионе много рассказали о тех планах, которые она якобы строила, но она не чувствовала ни малейшего отклика на эти слова. Поэтому решила подумать, что ей хочется теперь.

И поняла, что не знает. Она совершенно не знает, как ей жить и что делать. Что она хочет делать. Поэтому предпочла просто плыть по течению и побыть одной, чтобы послушать себя. Гарри не раз приходил к ней, желая оказать поддержку, но она прогоняла его. Видела, что делает больно, но не было сил смотреть в его глаза полные сожаления и какого-то ожидания увидеть в ней другого человека.

А никого другого не было! Была только она, потерянная, несчастная девочка, чье имя Гермиона Грейнджер, и эта девочка понятия не имела, кто она.

Так началась ее новая жизнь, точнее, существование, которое жирной чертой отделило ее от прошлой. Магия была забыта, палочка запрятана в дальний ящик, осенью она пошла на вечерние курсы в ближайший колледж, чтобы подтянуть знания. Оказалось, что она знает недостаточно для поступления в серьезные заведения. До вечера она чаще всего работала в баре, иногда брала ночные смены. А по выходным временами гуляла своей коллегой, — Джульет, по окрестностям, слушая ее бесконечную болтовню.

Из старой жизни остались только люди. Точнее, один человек — Гарри. И что он к ней так прицепился, она понятия не имела. Он ее раздражал буквально всем, даже один его вид выводил ее из себя. И если поначалу она была вежливой, то спустя несколько месяцев не могла позволить себе даже этого.