Сумасшествие без всех (часть II)

Глава 15

Это бродят золотым вином — гроздья,

Это странствуют из дома в дом — звезды,

Это реки начинают путь — вспять!

И мне хочется к тебе на грудь — спать.

М.И. Цветаева

Гигантское зеркало в серебряной раме неслышно возвращается на место, скрывая потайной шкаф. Я молча отдаю Северусу мантию-невидимку и отворачиваюсь от него. Отхожу и сажусь на кровать, бессильно опустив руки. Он следует за мной по натяжению невидимой нити, но я упорно смотрю на дождь. Не оборачиваюсь, даже когда он опускается рядом.

— Не сердись на меня, — просит он спустя какое-то время. — И так не всё гладко.

Даже отвечать не хочу.

— К чему начинать разговор? — произношу я, чуть успокоившись. — Ты меня всё равно не слушаешь. Хотя я никогда не советовала тебе плохого.

Он тоже отвечает не сразу. Он слегка прикасается губами к моему плечу, и я опять не знаю, что с ним делать. Прогонять глупо, убеждать бесполезно. Что хотел, он получил и теперь, конечно, будет подласкиваться. Это Слизерин, это невозможно изжить.

— Ты тоже меня не слушаешь, — говорит он с лёгкой обидой. — Хотя ко мне прислушивались даже Волдеморт и Дамблдор.

— И где они оба? — интересуюсь я, делая вид, что не замечаю его прикосновений.

Не замечаю, как пальцы Северуса тихонько расстёгивают мантию у меня на груди. Пуговицу за пуговицей. Надо всё-таки выходить за него. Если я его не убью.

— Имей в виду, я всё равно против твоего безумного плана, — чтобы сказать это достаточно твёрдо, мне приходится всё-таки поглядеть ему в глаза.

Северус осторожно берёт в ладони моё лицо, гладит его, целует губы. Остаётся лишь удивляться, отчего он опять такой тихий и ласковый. Даром, что мы не можем договориться.

— Я тоже против, — соглашается он между поцелуями. — Но что же делать? Пусть возвращается Волдеморт?

Разумеется, нет.

— Как он вернётся без крестража? Как бы нам не пришлось ждать много лет, пока Кингсли понадобится Арка! — мне этот резон кажется очевидным, но Северус лишь немного хмурится.

— Ах да — крестраж! — отзывается он, как о ничего не значащей детали.

— По-твоему, он уже у Кингсли? — пугаюсь я.

— Нет, — решает он, помедлив. — Но наверняка Пожиратели догадываются, где он.

Что бы он ни говорил, мои волосы — главная приманка для Северуса. Он распускает их, перебирает по прядям, позволяет им течь сквозь пальцы, долго и бережно целует обрезанный локон… Сосредоточиться становится труднее, но я всё-таки настораживаюсь.

— Почему ты так решил?

— Иначе не было смысла затевать всю эту кутерьму, — отвечает он, скользя губами по моей ключице.

Я размышляю, можно ли обнять его без опаски. Шрамы на горле выглядят пугающе, но вряд ли причинят боль. Я решаюсь и обвиваю его шею руками, пока что с большой осторожностью. Северус даже не морщится, только сбивается с дыхания и опускается лицом на моё плечо.

Мой. И это сильнее меня. Сильнее нас обоих. Ничего не могу поделать с этой стихийной магией. И, видимо, уже не хочу.

— А ты не считаешь, что проще уничтожить крестраж? — предлагаю я с надеждой. — Вдруг это последний? Если Пожиратели что-то знают о нём, то и мы узнаем!

Северусу сейчас явно не до крестражей. Он потихоньку спускает мантию с моих плеч, отмечая поцелуем каждый отвоёванный дюйм.

— Я и так всё знаю, — сознаётся он неохотно. — И знаю, что этот крестраж последний. Но умоляю, забудь на минуту про благо Магического Мира! На две минуты. Потом я всё объясню.

Ничего себе новости.

— Ты знаешь? — переспрашиваю я, оторопев. — И давно?!

— С того дня, как его увидел.

Даже так. Я замираю, решая, как реагировать на такие слова, а он продолжает целовать мои плечи и грудь, и словно сам себя не слышит.

— Северус, ты уверен? — повторяю я тихо. — Ты соображаешь, что говоришь? Ты вообще в состоянии соображать?

— Конечно, — заверяет он, не размыкая объятий. — Я знаю, где крестраж. Я держал его в руках. Да он и сейчас у меня, — договаривает он как бы про себя.

Нет, так не пойдёт. Уж либо одно, либо другое.

— Я всё понимаю, — заверяю я, слегка отстраняясь. — Но, может, ты всё-таки объяснишь?

Что, крестраж и впрямь был у Северуса?! Всё это время?! Мне сейчас тяжело сопоставлять события и интерпретировать эти его загадочные взгляды. Потому что когда он поднимает глаза, я ощущаю такое головокружение, будто в пропасть смотрю.

— Собственно, я это и делаю, — произносит он медленно. — Просто не знаю, как сказать.

И опять замолкает. Его лицо неуловимо меняется, и я почему-то вспоминаю безмолвный поединок с Руквудом — столкновение двух ментальных щитов. Северус будто стареет на глазах — снова. Только теперь проявления не так заметны, и оттого кажутся более страшными. Меняется взгляд, меняются голос, движения и мимика. Всё меняется. Он больше не целует меня — он разворачивает меня лицом к зеркалу. И больше не обнимает меня. Просто держит. Потому что через секунду я осознаю всё сама, и… Меня действительно надо держать.

Нет, я не впадаю в истерику, я впадаю в ступор. Видимо, моих нервов не хватает на всё это. Или не достаёт силы воображения. Я не знаю, сколько мы так сидим, прежде чем я отодвигаюсь от него, и встаю, и привожу в порядок свою одежду, дрожащими руками застёгиваясь под горло.

Я не могу пока говорить, а то объяснила бы Северусу, что дело не в нём. Не в том, как и когда он поведал неприятную правду. Дело во мне. Я чувствую себя, как прокажённая, которой надо держаться подальше от нормальных людей.

Кажется, что сейчас Северус снова произнесёт: «Все было очевидно, правда?». Но он ничего не говорит. Только следит за мной внимательными чёрными глазами. Он абсолютно неподвижен, но видно, что эта неподвижность нелегко ему даётся — в таком он напряжении. Тревога за меня и облегчение от того, что всё, наконец, досказано — все перепады чувств сейчас так ясно видны, как… Как было только в ту первую ошеломляющую ночь, когда много всего случилось. Но ничего ещё не началось.

Мне становится легче, потому что я начинаю его понимать. Зато перестаю понимать себя.

Особое свойство этой комнаты — я вижу лицо Северуса, даже отвернувшись. А он видит моё, находясь за моей спиной. Возможно, это зеркало для того и установлено в семейной спальне. Чтобы нельзя было не смотреть друг на друга. Мне приходится закрыть глаза, чтобы секунду побыть одной и прислушаться к себе.

Почему я ничего не чувствую? Разве я не должна была понять сразу?

— Ты уверен? — я давно не задаю ему этот идиотский вопрос, но сейчас не могу удержаться.

— С тех пор, как вошли сюда, мы говорим на серпентарго, — доносится из полутьмы его спокойный, как вода, голос.

Тот самый голос, который появляется у Северуса, когда он уходит под окклюменцию, чтобы не сорваться, и слишком устал, чтобы это маскировать. Я открываю глаза — так и есть. Его отражение в зеленоватом холоде зеркала копирует… такое же отражение. Он настоящий опять пропадает куда-то. Видимо, считает, что сейчас только мои чувства имеют значение. Опять только я имею значение. Боже, я не могу так больше! Как мне его вернуть? Пусть бы он лучше орал на меня или плакал. Чем я всё время его отпугиваю?

— Ты разве учила серпентарго? — негромко уточняет Северус.

Я оборачиваюсь к нему и отрицательно качаю головой. Первый шок меня уже отпустил — глупо разбегаться по разным углам! Я вообще сейчас больше думаю о Северусе, чем о крестраже.

А крестраж… Ну что же, я должна была додуматься первой! Но то ли не хотела, то ли этот шрам слишком мне примелькался. Я ведь проспала всю лихорадку с избранностью моего Гарри. Мне рассказывали об этом, но рассказов мало. И как-то не хочется представлять в красках, как твой ребёнок год за годом растёт в атмосфере смертельной опасности, прикованный тёмной магией к самому страшному чародею.

Я не знаю, как Гарри жил с этим. К счастью, он сильнее меня и лучше. Долгое время он вовсе не знал, в чём дело. Его пытались правильно воспитать. Прятали. Учили окклюменции. А он всё равно видел глазами Волдеморта и ощущал эту тварь у себя в голове, и Волдеморт раз за разом пытался подобраться к нему с упорством маньяка. Да, я сходила с ума, думая об этом. А когда сходишь с ума, логика начинает хромать.

— Но почему?.. Кто-то должен был догадаться! Сказать мне раньше, — произношу я растерянно.

— Мы всё обсудим, только давай перейдём на нормальный язык, — осторожно предлагает Северус. — Мне трудно тебя понимать, когда ты говоришь так быстро.

Я сосредотачиваюсь, представляя в голове слова и буквы, и, вроде бы, благополучно возвращаюсь к английскому. C диковинным ощущением, будто этот язык мне не родной.

— Лили, даже истинные крестражи нелегко узнать, — терпеливо объясняет Северус. — Сейчас много об этом болтают. Но мало кто на самом деле в них разбирается. А после победы все были убеждены, что от души Волдеморта ничего не осталось. Никому не хочется верить в худшее! И никто не видел у тебя шрама. Я думаю, кроме Дамблдора. В первый раз эта мысль посетила меня после разговора с ним.

— Это Дамблдор сказал тебе?! — я чувствую, как кровь приливает к лицу. — А мне, стало быть, знать не надо?! Так вы решили?!

— Не суди меня, — просит он едва слышно. — Как я мог тебе сказать? Я ведь знаю, что будет дальше! Ну хорошо. Дамблдор ничего не объяснял мне. Даже не намекал. Просто я его знаю. Знаю ход его умозаключений. Он как-то так разложил мне твою историю, что мысль возникла сама собой. Прости, но я отогнал её. Я тоже человек, хотя в это трудно поверить. Сперва мне казалось это неважным. Твой сын до возрождения Волдеморта почти ничем не выделялся. Потом, когда выяснилось, что есть опасность нового возрождения, я надеялся, что остались другие крестражи, и охотиться будут не за тобой.

— Но других крестражей нет? — я в таком состоянии, что просто не в силах слушать, чего там он хотел и не хотел.

Есть вещи, которые просто нельзя утаивать! Просто потому что… нельзя! Без толку объяснять это слизеринцу. Да ещё после стольких лет работы с Альбусом Дамблдором. Добраться бы мне до настоящего портрета! А я ещё не верила бедняжке Батильде, что Дамблдор не так прост, как кажется!

— Их нет и быть не может, — совсем уже тихо признаётся Северус. — Волдеморт ничего не отдавал мне в Визжащей хижине, не было свидетелей, не было подделок — всё это выдумки. Блеф. Как история про уничтожение Книги, которой мы снабдили Руквуда. И перстень Мраксов был настоящим, и диадема. А массовый поиск крестражей — просто отвлекающий манёвр. Чтобы скрыть истинные посылы за общей паникой. Я подозревал это, ещё когда был связан Непреложным Обетом. Ты ведь уже поняла, ключевым словом было имя его змеи, Нагайны…

Я подскакиваю на месте, и сердце пропускает удар. Он тоже вздрагивает, но только из-за моей реакции.

— Что ты? Обет распался, как только заклинание Волдеморта вынули из шкатулки.

Всё равно не понимаю, зачем так нарываться! Что за странное равнодушие к собственной смерти? Очень-очень хочу посмотреть в глаза Дамблдору. Надеюсь, Хогвартс когда-нибудь вырастит его портрет заново.

— Я думаю, Волдеморт именно змею считал последним крестражем, — чуть запнувшись, продолжает Северус. — О ней и должна была сказать Беллатриса. И ещё. Твой сын видел все крестражи в памяти Тёмного Лорда. Неоднократно. И в день битвы за Хогвартс тоже. А создание крестража — длительный процесс. Тёмный Лорд просто не успел бы сделать новый за один день. Правда, это я понял совсем недавно.