Неправильный вампир

Всё в Его руках (Береника Лито)

Всё в Его руках (Береника Лито)

В первый раз я услышал его голос по радио. Для нас, в нашем бедном доме района Шато Руж, радиодинамик считался большой ценностью, им гордились, а потому включали с первыми лучами солнца, а выключали поздним вечером.

«Нет такого греха, который не был бы прощен Господом нашим, если только сам человек не решит перестать бороться и впустит в свою душу тьму… Пока человек жив – он может стремиться к свету, и свет завет его…»

Я замер на пороге, вслушиваясь в голос: выразительный, богатый интонациями, какой-то… Особенный. Его хотелось слушать. И я слушал, просто слушал голос, не понимая, о чем именно он говорит. Сказать моим приятелям, что меня сбил с ног и заставил затаить дух голос проповедника – и они подняли бы меня на смех. Но… Я никогда не расскажу об этом никому из друзей. Оцепенение очарования отпустило меня, когда радиоведущий бодро произнес:

«С вами «Будни Парижа», и наш гость отец Астор Санглант»

Я шумно выдохнул. Что со мной происходит? Что мне до сладких речей незнакомого святоши? Мы никогда не были особенно религиозны, может быть потому, что приходилось слишком много времени тратить на выживание, не до молитв. В 20 веке мы с сестрой хотя бы ходили в школу, и могли, я надеялся, в дальнейшем взять свою судьбу в собственные руки.

В то время у проповедников были свои собственные радиопрограммы, да и ведущие радиостанций также охотно приглашали их на передачи. Может быть поэтому священник по имени Астор Санглант стал моим личным наваждением. Вернее, даже, не сам отец, а его голос. Голос, вещающий о том, что «и грешники, и безгрешные равны пред ликом отца нашего». Отец Санглант много и охотно говорил о грешниках и возможном покаянии, а я просто слушал. Мне кажется, каждое слово, сказанное этим голосом, оставалось где-то внутри меня навсегда.

А ведущие радиоканалов вещали о более прозаичных, казалось бы, вещах, в которых был замешан этот священник.

Помните собор Бернарда Клервосского в районе Барбес? Здание находилось в ужасном состоянии и требовало капитального ремонта. Однако сейчас вокруг собора возведены строительные леса, и собору постепенно возвращают былую красоту. А его двери теперь постоянно открыты для прихожан, в чем немалая заслуга местного клира, один из которых – отец Санглант.

«В любой день и в любой час люди нуждаются в утешении, и кто я такой, чтобы лишать их его?»

«И кто же Вы такой, отец Санглант?»

«Я – верный пес Господень, пастырь овец его».

Если верить радиоведущим, в собор постоянно стекаются желающие исповеди и совета пастыря. Не очень-то верилось в подобные байки. Во-первых, район Барбес – не самое приятное и безопасное местечко для обывателей. А местные жители уж точно проводят воскресные дни не в покаянии и молитве. Во-вторых, если пастырь несет утешение страждущим круглые сутки, когда он успевает записываться на радио, например?

После того, как я однажды вечером ушел из дома, чтобы не быть свидетелем очередной ссоры матери и отца, ноги, после некоторых бессмысленных блужданий, привели меня к собору Бернарда Клервосского. Как и говорилось в радиопередаче, вокруг здания были возведены строительные леса, на которых, ввиду позднего вечера, не было ни одного человека, а двери собора были открыты.

Возможно, я так и не решился бы войти внутрь, если бы не услышал орган. Эта музыка… Она была похожа на голос отца Сангланта. Она завораживала меня, манила, и я вошел внутрь. Стоял там и слушал орган. И лишь, когда музыка смолкла, понял, как много здесь сейчас людей.

Во всех них, сидящих на скамьях, было что-то общее. Позже, вспомнив, я пойму, что это горе и боль исказили их лица и фигуры, делая непохожих друг на друга людей одинаковыми. Сейчас же я просто стоял неподалеку от входа, растерянный, очнувшийся от того сна наяву, что дарила мне музыка.

Просто стоял и смотрел.

Смотрел, как высокий мужчина в черном, до пола, одеянии с широким подолом и рукавами, подходит к каждому из этих людей, обуреваемых собственными бедами. Как наклоняется, смотрит с ласковым участием. Как говорит с каждым из них. Кому-то достаточно несколько слов, а с кем-то пастырь беседует гораздо дольше. Но результат один – люди, прежде потерявшие надежду и согнувшиеся под гнетом обстоятельств, расправляют плечи и находят в себе силы продолжать бороться за свои жизни.

В тот, первый вечер, когда я увидел, как священник возвращает своей пастве надежду, помогает советом и добрым словом, я не рассмотрел отца Сангланта достаточно хорошо. Не замеченными остались тонкие, правильные и одновременно строгие черты его лица, длинные, ниже плеч, черные полосы, которые он чаще всего собирал в хвост и перетягивал лентой, а иногда оставлял свободно лежать на плечах. Но меня отчего-то поразил крест на простом черном одеянии – ажурная вычурная вещица из светлого металла. Именно крест я почему-то запомнил лучше всего.

Единственным визитом в храм я не ограничился. Я приходил туда периодически, чтобы отдохнуть от постоянной борьбы за выживание, человеческой злобы и неустроенности. Я не знаю, что сделал отец Санглант, но паломников, приходящих в собор Бернарда Клервосского, никто никогда не пытался тронуть в опасном районе. С каждым днем, казалось, людей приходило все больше.

Конечно, отец Санглант не один служил в том соборе. Сам он почему-то появлялся поздно вечером, после захода солнца, но зато готов был утешать страждущих всю ночь, чтобы утром, с рассветом, уйти отдыхать. Странно? Какая разница, когда служить, если священник действительно приносит людям помощь и утешение?

Я приходил в собор уже несколько месяцев, постепенно отдалившись от семьи, даже от младшей сестры, с которой прежде мы были очень близки. Однажды, придя домой со школы, я узнал, что в классе Инес стало плохо. Вызвали врача, ее забрали в больницу, а после обследования с прискорбием сообщили нам, что жить моей сестре осталось хорошо если несколько месяцев. Рак, поселившийся в ее груди, пустил корни чуть ли не по всему телу, и любое лечение на такой стадии не стало бы гарантией выздоровления.

Бедная моя Инес, она держалась так храбро перед лицом страшной болезни, а я совсем позабыл ее. И хоть сестра ни разу меня не упрекнула, я себе никак не мог простить собственного отдаления от самого близкого мне человека.

Инес таяла, как свечка, становясь все слабей, а мы даже не могли купить лекарство, чтобы ослабить ее боль. Я пытался хоть как-то отвлечь ее, развеселить, рассказывал сотни историй о нас в нашем прекрасном будущем, а сам хотел кричать, рыдать… Но не мог себе этого позволить. Не мог подвести ее снова.

Однажды, когда сестра забылась своей болезненной дремой, похожей на маленькую смерть, я, не в состоянии находиться дома, снова отправился в собор. Уже почти месяц я не слышал дивной музыки органа и не менее дивного голоса отца Сангланта.

В первый раз я не прятался в тенях, а вышел на свет и сел на скамью… Может быть потому, что ноги не держали меня в моем горе. Слушая чудную музыку, дарующую людям надежду, я закрыл руками лицо, и, наконец, зарыдал.

Не помню, сколько времени я провел так. Уже смолк орган, а слезы все текли и текли, не в силах остановиться. Чья-то рука отвела мои ладони от лица, и кто-то отер платком мои слезы. Близко-близко я увидел темные, внимательные глаза, и голос, который я так часто слушал по радио, зазвучал для меня:

– Кто ты, дитя? Какая скорбь тревожит тебя?

Я шмыгнул носом и ответил хриплым от слез голосом:

– Меня зовут Одрик Триаль.

– Что у тебя случилось, Одрик?

– Моя сестра Инес… Она умирает.

Я хотел снова зарыдать, но не мог, лишь смотрел в пронзительные темные глаза священника и отвечал на его вопросы:

– Почему ты плачешь? Все в руках Его, разве не может твоя сестра поправиться?

– Врачи не могут ее вылечить, отец. Даже пробовать не хотят.

– Чем больна твоя сестра Инес?

– У нее рак, и метастазы уже проникли повсюду.

Я ждал от священника слов о смирении, о том, что нужно принять будущее, каким бы оно ни было, но он спросил только:

– Ты очень любишь свою сестру, Одрик? Тебе больно было бы ее потерять?

И я снова не сумел заплакать, лишь смотрел в похожие на две звезды глаза отца Сингланта:

– Ближе нее у меня нет человека в этом мире. Господь, наверное, ненавидит меня, раз решил отнять ее.

Священник больно сжал мое плечо:

– Господь любит всех своих детей, Одрик. Где ты живешь?

– В районе Шато Руж.

– Пойдем.

Он так и не убрал своей руки с моего плеча, и мы шли бок о бок по ночному городу. Я не понимал, зачем священнику идти к нам домой, чем он мог бы помочь. В отличие от тех шарлатанов, которые выдают себя за святых, отец Санглант врачует душу, не тело.

Я привел священника в наш дом, стыдясь бедной аскетичной обстановки, но отец Санглант, кажется, не замечал всей убогости жилища. Он смотрел на девочку, которая лежала в своей постели в полусознании-ползабытьи. Его взгляд задержался на сухих, плотно сжатых губах Инес, и он наклонился, ловя своими глазами-звездами ее потухающий взгляд:

– Хочешь пить, дочь моя?

Девочка с трудом облизала сухие губы и прошептала чуть слышно:

– Хочу.

Священник обернулся ко мне:

– Принеси стакан воды, сын мой.

Он говорил таким тоном, что ослушаться было невозможно. На кухне я налил воды в стакан, и передал его отцу Сангланту. Тот взял стакан не глядя, но я не мог отвести взгляда от его рук, поэтому увидел… Как появившийся острый коготь на одном из пальцев левой руки расцарапал кожу на запястье правой, и капля темно-красной, густой и тягучей, крови упала в стакан и тут же растворилась в прозрачности воды.

Я открыл рот, чтобы закричать, но снова встретил взгляд священника, и не смог даже рот открыть, глядя, как заботливо тот поит Инес водой из стакана, а потом, когда она выпила все, до последней капли, помогает ей улечься поудобнее, поправляет подушку и одеяло. Смотрит на Инес с искренним сочувствием и жалостью, а потом возвращает мне стакан:

– Спасибо, сын мой.

Пусть не сейчас, но после его ухода, наверное, я мог бы закричать, явиться в собор с обвинениями, сделать хоть что-то… Но моя сестра умирает. Разве сможет ей еще больше навредить единственная капля крови, растворенная в воде? Он смотрел на меня, будто понимал, что я сейчас думаю, но сказал только:

– Проводи меня, Одрик.

Я покорно двинулся к выходу из дома, обернулся, когда отец Синглат стоял рядом с зеркалом, полуоборотом к нему. В зеркале не было отражения.

Поняв, что он раскрыт, священник сжал мою руку так сильно, что я думал, он сейчас ее сломает, и поволок к выходу, шипя:

– Твоя сестра только что уснула. Не смей ее беспокоить!

Когда отец Санглант выпустил мою руку, я смело обвинил его:

– Вы вампир, монстр! Чего Вы хотите от моей сестры?

Он вздохнул, абсолютно по-человечески, и произнес грустно:

– Ты прав, я монстр. Ты не поймешь моих мотивов и поступков, сын мой, а если решишься кому-то рассказать об увиденном – тебе все равно никто не поверит.

Я упрямо тряхнул головой:

– Достаточно того, что я знаю.