Неправильный вампир

Ее должны помнить (Евгения Затолокина)

Ее должны помнить (Евгения Затолокина)

Запахло паленой плотью. Желудок скрутило в тугой узел. Вдох. Выдох.

– Дядя? Что такое? – детские глаза широко распахнулись. Эх, видимо заметила, а так не хотелось ее расстраивать.

– Все хорошо Гретта, пахнет восхитительно. – Запах был действительно аппетитный, если бы не столь острый нюх, не столь стойкая ассоциация.

– Это рецепт матушки. Розмарин, уксус, млечный сок… любишь такое?

– Несомненно, дорогая. – Пришлось отвернуться к окну: бушующие мысли прошлого слишком явно вырисовывались на лице.

Девочка увлеклась хлопотами готовки. И не важно, что совсем еще молоденькая, блюда не иначе как у шеф-повара.

– Ммм… Дядя?

– Что такое, принцесса?

– А ты расскажешь сказку? Я так в детстве любила твои истории…

– Ты выросла, принцесса. Сказки уже не для тебя.

– Ты когда-то говорил, что застал старый мир. Расскажешь? – девочка бросила быстрый взгляд. Знала, что откажет, много раз ведь уже просила. А он всегда либо обнимал и смеялся над подобными «глупостями», либо хмурился и молча уходил. Но попробовать еще раз – разве грех?

– Хм… уже взрослая для сказок, но ещё маленькая для таких историй. А ты хитрая.

– Ну дядя! Взрослая я, правда! Вон сколько всего умею уже и понимаю все, что взрослые понимать могут. Не отказывай мне снова, дядя…

– Знаешь, Гретта, мир и сейчас полон боли и страданий, а старый был квинтэссенцией этого яда. Я когда-то любил…

– Ты и сейчас любишь! Меня любишь и маму мою любишь! – девчонка вспыхнула в одну секунду, не дав мне возможности закончить. Даже щечки порозовели, а возле губ появились гневные морщинки. Какая прелесть.

– Да, принцесса… но так было не всегда. То – совсем другие времена.

Та ли это история, что хотела услышать двенадцатилетняя девочка? Та ли это правда, что так ей нужна? Как знать, как знать…

Я позволил тьме воспоминаний утянуть меня.

Старый мир – это времена замков, балов, красивых женщин и утонченных мужчин. Рыцари и леди флиртовали под прикрытием вееров и зонтиков, королевы и разбойники строили совместные заговоры, а простой рабочий крестьянин мог оказаться совсем не таким простым. Как повезет.

Самым страшным, конечно, была инквизиция. Ее тайны, костры, предательства и боль. Всегда кажется, что это где-то там и тебя не коснется. Что это все испорченные грешники, которые не умеют заметать следы, а ты весь из себя такой восхитительный и невероятный. И вот, момент, как смертельная петля затянулась у твоего горла – упущен.

Я был тогда чрезвычайно молод и глуп, Гретта. Мой возраст приближался к первому столетию. Красота и успех притягивали дам, хитрость и ловкость позволяли мне получать желаемое почти сразу же. Я ни в чем себе не отказывал. Людские жизни ничего не значили, умер один – на смену ему уже очередь из десяти. Для некоторых я был богом. А те, кто считали меня чудовищем, долго и не жили. Да, принцесса, я не был хорошим человеком. Меня можно было считать ярым приспешником гедонизма, но мне хоть что-то было интересно, в отличие от всяких слюнявых, заплывших жиром вельмож.

После пятого десятка безбедного существования становится скучно. Я изъездил достаточно мест, куда мне добраться безопасно, чтобы сделать вывод: все эти деревья, шишки, лужи и блохи везде одинаковые. Меня это не воодушевило.

Пробовал изучать разные народы и их языки, если сама суть этих языков была мне доступна. И разочаровался: везде люди говорят об одном и том же. Одни проблемы, одни мысли, одни чаяния.

Сейчас, оглядываясь назад, не могу представить, как бы в этот мир пришел прогресс без вампиров. Людям было попросту некогда думать о высшем и науке, потому что их первостепенная задача – выжить. А те, кто не занимался выживанием, либо убивали, либо предавались плотским утехам. Да, принцесса, мир тогда был довольно вонючим и противным.

Как ты, должно быть, уже поняла – я отчаялся. Это тот уровень скуки, когда все равно что и как, лишь бы жизнь приобрела какие-то краски. Мне было еще не ведомо, что, чтобы получать, нужно и отдавать. И что эти самые «краски» называются эмоциями.

Я собрал экспедицию и отправился на другую часть континента – на Восток. Вампиры старались туда не соваться, а те единицы, что там побывали и вернулись обратно, рассказывали жуткие вещи: что вампиров там не боятся, а презирают, что их намеренно отлавливают и ставят опыты, что, если правильно приготовить вампира, что получится через него связаться с Богом Верхнего и Нижнего мира. В общем самое то, что нужно умирающему со скуки молодому мужчине.

Никто в те времена не добирался на Восток через непроходимые горы и леса владений Единого. Но я же бессмертный! Я восхитительный и невероятный!

Гретта не удержалась и рассмеялась. Ямочки на еще пухлых щечках так мило запрыгали. Видимо, все еще пытаются убежать от своей обладательницы. Интересно, что бы она думала обо мне, если б знала в те времена: самоуверенного неученого жизнью юнца? А в прочем и не важно.

Как говорится: «Бессмертному все по плечу! Кроме того, что по шею». Идея была глупой, к середине пути я это понял, мои путники, в общем-то, тоже. Из пятидесяти добровольцев, что отправились со мной, в горах осталось лишь четверо. Холодное, нелюдимое, совершенно дикое место, в котором люди дохли как мухи. Мне-то было все равно, пока я не осознал, что последний наемник оступился и сорвался в пропасть четыре недели назад. Я был голоден, но вокруг только дикая тайга. Беспощадна даже к бессмертному.

Я не даром тебе говорил, каким избалованным был. Только человечину, желательно свежую, можно даже не очень молодую… В общем, плутал я по тем лесам да горам без малого несколько месяцев, пока не свалился без сил. Мне было безумно скучно лежать и смотреть, но даже на «встать» сил больше не было.

В себя пришел я неожиданно – мне припекало. Костер трещал сантиметрах в десяти от лица, завывающий ветер трепал волосы и одежду, а вокруг, покуда хватало глаз – небо. На самом же краю скалы, а мы были словно в ее длинной горизонтальной расселине, сидела девушка. Ноги ее свисали в пустоту, а черные волосы змеились и переплетались как живые.

– Для мертвого ты слишком громко дышишь, дух, – девушка подошла и наклонилась. Она и правда была очень молода, а еще красива. Дикая и необузданная красота.

– Я не дух, – только и смог тогда ей ответить.

Помню каждую минуту, что мы провели с ней на скале. Мы поведали друг другу о жизни, которую знали, и жадно впитывали ту, что не могли и представить.

Ее имя Кызы Белуче – невероятно красиво, но в моем исполнении больше похожее на ругательство. Помню, она долго смелась, а потом попросила звать Корви, что у нас перевели бы как «ворон». Позже я стал ее называть Корин. В ее смолисто-черные глаза я смотрел часами, даже не думая, что могу быть пленен этой тьмой. Нет, она не была сногсшибательной красоткой, Гретта, я встречал и лучше, но она была особенной. Особенной для меня.

По прошествии многих часов я спросил у своей юной спутницы, почему мне не хочется испить ее крови, осушить, не оставив и капли. На что черноглазая мне ответила:

– Тебе не кровь нужна, глупый дух, а чувство жизни. Сейчас им с тобой делюсь я. Но стоит мне уйти, и ты опять увязнешь в трясине бессмысленности и монотонности жизни. А она не такая вовсе.

Я не верил. Много повидал, многих слышал, с разными общался, и все лишь подтверждало мою догадку – жизнь скучна и однообразна до безумия.

– А как же я? Тоже скучна, как и все до, а, дух? – Корви прищурилась и потащила меня к краю скалы. Не то чтобы мне было страшно. Скорее всего я даже выживу после такого пренеприятного падения.

– Да не бойся, глупый, не буду я тебя толкать. Посмотри вниз и скажи, что ты видишь.

Гретта, представь себя на моем месте. Всюду, покуда хватало глаз, были одни елки. Я не видел ничего кроме них. Едва сдерживая стон отчаяния, я сообщил об это Корви.

– Нет, глупый…

– Нико, зови меня Нико.

– Нико, – непривычное имя в ее устах звучало как чужое, – дай руки, покажу, как этот мир вижу я.

Тогда, принцесса, я и узнал, кто такие настоящие ведьмы. Это осколки души природы, преподнесенные человечеству в дар.

Ни один человек не может так любить, как способна душа боготворить саму жизнь. Это что-то, о чем мало просто рассказать, мои речи кажется жалкой сказкой по сравнению с тем диким ощущением восторга и безусловной любви.

Корви показала, а точнее дала почувствовать, какое оно все на самом деле. Вместе с ней я ветром нырнул в пропасть и взвился ввысь, выше облаков и гор; вместе с ней я был бушующим потоком и маленьким ручейком, что пробивает себе дорогу меж острых камней, стачивая их углы. Я был медведицей, что отчитывала непослушных медвежат, был ястребом, что зажал в лапах еще трепыхающееся тельце кролика, и был этим кроликом, что делал последние вдохи. Всем своим существом ощущал себя лесом, и могу тебе поклясться – там нет ни одного похожего дерева. У каждого своя история, свои мысли, свой дух. Это… ни до, ни после, мне не приходилось более ощущать себя таким живым, таким целостным и значимым.

Она присматривала за этим местом, Гретта. Корви была одним целым со своим миром и поделилась этим знанием со мной. А я… забрал ее с собой в большой город. Сложно придумать поступок глупее и хуже, но неведомо мне было, чем все обернется. Я думал, что забираю с собой счастье, новый мир для вампиров и людей. Моя ведьма сможет показать всем другую жизнь.

– Люди с тобой не согласились да, дядя?

– Стоит начать с того, что она все-таки дитя леса: яркая, свободная, безумная. А для всей Европы: сумасшедшая дикарка. Нам было тяжело. Я пытался построить с ней привычный мне уклад жизни: дом, семья, беседы за обедом и прогулки под звездами после ужина. Так я это видел. Она иначе.

Вампиров и вовсе переделать не удалось. Они даже разговаривать не стали. Стоило им услышать, что я якшаюсь с друидоподобной ведьмой, как меня засмеяли и лишили всякой поддержки высшего общества. Но это еще пол беды. Вампиры в людское не лезут, а вот люди… они губят все.

Моя Корин без устали делилась силой и знаниями со всеми, кто проявлял хоть какой-то интерес. Но там, где она видела прогресс и исцеление рода людского, я видел лишь угасание ее собственного духа. Но ее было не остановить.

Мы поженились с ней через какое-то время. Дали клятвы под красной луной и звездами, и сам ветер с подземными водами признали наш союз священным.

У Корин я научился многому: языку ветра и падающей листвы, исцелению водой и укреплению духа, укрощению огня и дару жизни. Кровь я не пил с той самой роковой экспедиции, не убивал, научился любить и черпать счастье из мира, а жизнь как таковая стала для меня священна.

Ты не подумай, Гретта, я старался менять мир вместе с ней, но нельзя изменить то, что неугодно гнилым людям, наделённым властью. Слова «Священная Инквизиция» стали звучать из-за каждого угла с благоговейным ужасом. Дальше были костры и доносы. Трехметровое пламя и вопли девушек – наших с Корин учениц. Смерть каждой – на нашей совести и личная потеря, ведь мы знали, как свята жизнь.