Небесный странник. Сборник. Книги 1-3

– Найдутся, люди, обязательно найдутся, – попытался успокоить меня Кремон. – Их будет так много, что вряд ли все смогут уместиться на твой корабль. Просто сейчас никого нет в самом поселке, все на скалах. Скоро дожди начнутся, а по мокрым камням попробуйка, полазь. Я бы и сам там был, да спину прихватило. Какой из меня сейчас скалолаз, когда согнуться – охаешь, разогнуться – стонешь? А этимто чего радоваться? – Кремон ткнул большим пальцем через плечо, указывая на корчмаря. – Они же отлично понимают, что уплывут мимо них орешкикуири. Что мимо него, что мимо братьев его, чьи корчмы внизу, в Тенсере.

Произнеся слово «братья», Кремон снова погрустнел, вспомнив о Калвине.

– А что они представляют собой, орехикуири? – поинтересовался я. – Ни разу видеть не приходилось.

Кремон провел ладонями по бокам, затем слегка развел руки в сторону: нету, мол, при себе ни одного, чтобы продемонстрировать.

– Ближе к вечеру в корчме парни начнут собираться, у нас больше и пойтито некуда, тогда насмотришься. А рассказать могу. Обычно куири размером с лесной орех, но изредка попадаются великаны в два раз больше. А еще они различаются по цвету скорлупы: синие, в точности как ягода «вороний глаз», синезеленые и такого, знаешь, изумрудного цвета. Вот онито самые ценные, за них больше всего денег дают. Но зеленые, мы называем их «изумруды», попадаются крайне редко.

Кремон прервался на миг, чтобы промочить горло, и мы с Гвеном дружно последовали его примеру, а затем брат Калвина продолжил:

– Но ценятся куири, конечно же, не изза цвета скорлупы. Как они действуют на человека, ты, конечно же, наслышан?

Я утвердительно кивнул.

– Силы восстанавливают, молодость возвращают на время, зрение становится зорче, слух лучше, от яда спасают, да много чего еще, – начал перечислять Кремон, как будто бы не заметив мой кивок. – Так вот, из них самые сильные – «изумруды», синезеленые послабее будут, а просто синие так вообще елееле действуют, потому и цена у них разная. Что еще интересно, на одном кустике может вырасти один орех, может два, и уж совсем редкость – три. Причем они могут быть и все одного цвета, и все разного. Ты не представляешь, Люк… – Голос у Кремона изменился и стал какимто… восторженным, что ли? – Ползаешь, ползаешь весь день по горам, вымотаешься так, что проклянешь все на свете: и горы эти, и куири, и саму жизнь, как вдруг заглянешь в расселину, а там кустик с тремя орехами! Иэх! – И он надолго припал к кружке.

«Нет Кремон, мне действительно трудно представить. Хотя… Парители так о небе рассказывают тем, кто никогда в нем не был. У каждого свое…»

– Оченьочень редко, далеко не каждому куирис, попадаются и другие орехи, – продолжил меж тем рассказ Кремон. – Эти тоже зеленые, как «изумруды», но все же от них отличаются. Мне самому, правда, они ни разу не попадались, но такие орехи я видел. Их сразу можно узнать: когда смотришь на них, кажется, будто они изнутри светятся. Вот те орехи так дороги, что мечта каждого куирис найти хотя бы один и хотя бы раз в жизни.

– А на вкус куири какие? – поинтересовался я.

– На вкус? – Кремон ненадолго задумался. – Вкусные они очень, куири. Как будто и орех на вкус, но есть в нем чтото такое… Правда, я и сам куири только раза дватри пробовал, и то по необходимости. Три раза, – подумав, уточнил он. – Один раз от яда спасался, есть тут в горах такие змейки. Сами невелики, – и Кремон до конца развел большой и указательный пальцы, – но укус смертельный, только куири и спасет. Еще болел раз сильно, думал, копыта откину, лишь орех и помог. Ну и еще однажды, когда два дня пришлось на выступе просидеть – со скалы сорвался, едва успел зацепиться. Спасибо ребятам, увидели, вытащили.

– А скажи, Кремон, – задал я самый интересующий меня вопрос, – много куирис богачами стало?

– Богачами, говоришь? – Кремон задумался. – Богачи вон кто, – и он снова показал большим пальцем через плечо на корчмаря. – А так по пальцам можно перечесть. Это ж какую силу надо иметь, чтобы в Тенсере все не спустить?

И он покачал головой, вероятно, даже не представляя, какую именно.

«Понятно мне все с вами, куирис. Что вы, что старатели – ищете разное, а суть одна».

Тем временем в корчму начал подтягиваться народ. Все они приветствовали Кремона, поглядывая на нас. Антир – поселок маленький, и каждое новое лицо на виду. Ну и главное – «Небесный странник», вон он стоит, его даже из корчмы через окно видно, и я постоянно на него поглядывал: вдруг какоенибудь неправильное шевеление возле него начнется?

Кремон встал изза нашего стола, перешел за другие, о чемто разговаривая с сидевшими за ними людьми и изредка показывая в нашу сторону. Когда за окном стемнело, корчма оказалась забитой до отказа. Люди теснились за столами, но за своим мы так и сидели втроем – я, Гвен и Аделард.

Все куирис в чемто походили друг на друга. Нет, не лицами, всяческих лиц хватало: и смуглых, почти черных, и с носами, похожими на корабельный бушприт, и крошечными носиками пуговкой. Похожесть у них была в другом. Не увидел я среди куирис толстяков – все как один поджарые. Понятно, жизнь заставляет: полазь по скалам деньденьской, быстро ребра сквозь живот увидишь…

Наконец Кремон снова уселся за наш стол.

– Капитан, сколько человек ты сможешь взять на борт? – поинтересовался он.

Вообщето, поначалу я думал о пятнадцати пассажирах. Взять можно и много больше, но неизвестно, как они поведут себя в полете. Пятнадцать человек – то количество, с которым, думаю, мы сможем справиться, если придется навести на борту порядок. Вряд ли собиратели орехов своими нравами сильно отличаются от тех, кто возвращается из золотых или серебряных копей в большой мир. И в трюме такому количеству людей можно будет разместиться с относительным комфортом. Сырости в нем нет, корабльто не морской. Главное – избавиться от бочек с ромом, иначе такое может начаться!.. Но с другой стороны, когда еще появится подобная возможность?

«Человек тридцать – тридцать пять, – подумал я. – Всетаки в небе полетим, да и выпивки у куирис не будет».

– Сорок пять человек, – сорвался с языка ответ помимо моей воли. – А в том случае, если они согласны потесниться, и еще десяток.

Кремон кивнул и снова поднялся изза стола, чтобы через некоторое время вновь за него усесться. Он отхлебнул из поджидавшей его полной кружки и заявил, что желающих улететь значительно больше.

На этот раз я решительно покачал головой, про себя подумав: «Жадность много людей сгубила», но язык почемуто не прислушался к трезвому голосу рассудка.

– Пожалуй, смогу взять еще десяток.

Затем я даже вздрогнул от неожиданной мысли, пришедшей мне в голову: а ведь о ценето мы и не договаривались! И что теперь делать? Вдруг она окажется такой малой, что риск взять на борт стольких пассажиров нисколько не будет оправдан? Ну и как теперь ее узнать? А, была не была!

– Так, Кремон, ведь мы о плате за провоз каждого человека даже не разговаривали.

Стойнр несколько смутился:

– Действительно. Но почемуто я подумал, что пять золотых ноблей будет многовато, а вот четыре – в самый раз.

Гвен, внимательно слушавший наш с Кремоной разговор, заерзал на лавке, и я его отлично понимал.

Четыре золотых нобля! С каждого из шестидесяти пяти пассажиров! Это же получается больше двух с половиной сотен монет! И риску значительно меньше, чем с контрабандой. Да и встреча с пиратами исключена. Вот же спасибо моему навигатору Рианелю Брендосу за идею!

Кремон снова покинул наш стол, а я задумался над тем, что нужно договориться с корчмарем насчет обмена обоих бочек с ромом на какуюнибудь еду. Прокормить такую ораву будет нелегко, а полет наш не уложится в один день или даже в два. Ну и Амбруазу за лишнюю работу доплачу, да и вообще никто недовольным на корабле не останется. Разве что сами пассажиры, потому что им в трюме придется хорошенько потесниться.

Наконец Кремон вернулся за наш стол окончательно.

– Все улажено, – заявил он. – Завтра с утра люди сами подойдут к кораблю.

– Кремон, – спросил я у него, – ну а самто ты как? Может быть, с нами? Тем более с тебя я за провоз платы не возьму. В Гволсуоле побываешь, на родине.

Вопрос заставил Кремона надолго задуматься.

– Нет, капитан, – наконец сказал он с какойто грустью в голосе. – Не то чтобы совсем уж у меня ничего нет, не такой уж я и пропащий. Да только что мне теперь делать в Гволсуоле? Нет, – на этот раз он тряхнул головой больше решительно, – здесь теперь моя жизнь, а уж дальше – как получится.

– Ну, как знаешь, – ответил я. – Но в любом случае у тебя есть время подумать до утра.

Оставаться тут дольше было незачем, и я совсем уж собрался возвращаться на «Небесный странник», когда в корчму вбежал человек.

– Там Герберга принесли, он со скалы сорвался! – громким взволнованным голосом сообщил он. Затем, уже тише, добавил: – Вряд ли до утра доживет…

Голос у вестника звучал очень расстроенным.

* * *

Мы вышли из корчмы вместе со всеми куирис. Идти пришлось недолго: рядом с корчмой, буквально за углом, находился храм БогиниМатери. Даже не храм – открытая часовня.

Перед алтарем, на невысоком столике, лежал юноша. Совсем молодой, не знаю, достиг ли он восемнадцатилетия, но вряд ли. Хрупкое телосложение, изорванная одежда и бледное лицо без единой кровинки. Судя по виду Герберга, человек, принесший о нем весть в корчму, оказался прав – долго этот юноша не протянет. Я видел множество людей, упавших с высоты на землю, так что сделать такой вывод мне несложно.

Над изголовьем бедняги склонился какойто человек, вероятно, местный лекарь. На лице его ясно читалась безнадежность. И не потому ли юношу принесли в храм, положив у ног БогиниМатери, что вся надежда оставалась только на нее? На ту, что дарует человеку жизнь или забирает ее, решив, что он прожил достаточно.

– Кто он? – почемуто шепотом поинтересовался я у стоявшего рядом со мной Кремона.

– Герберг? Скрипач, – тоже шепотом ответил он.

– Скрипач? – Мне не удалось сдержать в своем голосе удивления. Я хорошо видел, как относятся все эти люди к сорвавшемуся со скалы юноше. У многих из них на глазах блестели слезы, а взгляды были такими, что становилось ясно – все они прощаются с Гербергом навсегда. А тут какойто скрипач.

– Да, скрипач. Но какой скрипач! – все так же шепотом продолжил Кремон. – Герберг мог играть так, что, казалось, он играет не на скрипке, нет, – на наших душах! Герберг мог заставить смеяться и плакать, а мог сделать так, что ноги сами пускались в пляс. Все ему говорили: ну зачем ходить в скалы, играй нам, просто играй, а мы уж сможем тебя отблагодарить. И вот…

При последних словах Кремон смахнул с глаза набежавшую слезу. Причем смахнул открыто, нисколько не смущаясь ее появления. Да уж, наверное, действительно талант Герберга заслуживал такого отношения к нему, которое демонстрировали куирис.

Неожиданно люди, столпившиеся перед лежавшим у алтаря БогиниМатери скрипачом, расступились, чтобы пропустить Николь. Она склонилась над Гербергом, несколько раз провела ладонью над самым его лицом, затем опустилась перед ним на колени. Дальше Николь сжала пальцы скрипача в ладони, а вторую положила ему на лоб. На фоне обступивших ее мужчин фигура девушки смотрелась особенно хрупкой, и я почти в открытую обнажил нож, накинув петлю, продернутую сквозь его рукоятку, на запястье. А как иначе можно удержать скользкий от крови нож в руке?