Всплытие. Звездный час "Весты"

— Вы, лектор, ошиблись адресом, — опять прозвучал тот же уверенный голос, — тут не конный завод, а Народный дом. И люди пришли сюда не для того, чтобы слушать ваши лошадиные остроты!

— Мол-чать!!! — вдруг по-есаульски гаркнул старенький Троцкий-Сенютович. — Па-ч-чему в зале жиды?! — заорал он на стоящего сбоку, у подмостков, распорядителя с трехцветной повязкой на рукаве.

Зал замер.

— Вы идиот, Сенютович. Отставной от кавалерии идиот! — раздельно произнес поднявшийся в третьем ряду обладатель уверенного голоса — плотный, средних лет мужчина в бекеше с бархатным воротником. — Но не считайте остальных идиотами!

Человек в бекеше решительно направился к выходу.

— Бей жида-а-а!!! — зашелся в визге «народный» лектор.

Он присел даже, тыкая пальцем вслед уходящему.

— Что-о?! — незнакомец круто развернулся. — Да ты, высохшая кобылья гнида, знаешь, кто я есть такой?!

— Маты панайя! — испуганно ахнул сзади какой-то грек. — Да это же сам Дуранте!

— Господа! — вскочила полненькая гимназистка, которая сидела впереди Алексея. — Ну как вы можете такое терпеть! Ведь лектор действительно кретин! Холстомер у Толстого соображает больше, чем он.

— Молчи, курва! — черносотенец слева от Алексея рванул девушку за плечи назад.

— Не тронь девчонку! — Алексей схватил грубияна за руки.

И тут же резко отбросил голову вправо. Вовремя: кулак с кастетом второго черносотенца прошел в вершке от его виска. Алексей крякнул и, вложив в правую всю лютость (хорошо, в корпусе обучали боксированию), со смаком врезал в мурластую физиономию верного стража Михаила Архангела. Тот — в два раза массивнее поручика — лишь чуть пошатнулся и удивленно моргнул круглыми глазами...

Все черносотенцы в зале оказались с ножами и кастетами. Спасло Несвитаева от кровавой расправы лишь чудо: поднялась ужасная суматоха, трещали скамейки, звенело битое стекло, визжали женщины. Алексей, отбиваясь и прикрывая Липу, отходил к дверям.

Через четверть часа они уже сидели в маленьком аристократическом, однако, «под народ», кафе Мошетти на углу Нахимовского проспекта и Банковского переулка. Какие тут подавали пышки, бублики и пылающие жаром, румяные калачи с топлеными сливками! Эти калачи славились на весь Севастополь. Одно время на вокзале приезжих встречала огромная вывеска: «В Севастополе есть три достопримечательности: панорама, морской музей и калачи Мошетти». Городские власти распорядились нахальную рекламу снять.

Липа, растроганно глядя на Алексея, платочком стирала следы крови на его подбородке (боже, как она переживала из-за каких-то ничтожных царапин! Если бы знала, что произойдет через полчаса). А тот весело смеялся и знай себе уминал один калач за другим с пятой уже, кажется, чашечкой сливок.

За соседний столик присели две аккуратные старушки — те самые, Алексей сразу узнал их, что в прошлом году в ресторане Ветцеля ужасались, когда он «кушал рыбьих деток».

— Я полагаю, Катиш, — прошелестела одна, — Троцкий-Сенютович небось сейчас в ногах у Дуранте валяется: русского миллионщика, благодетеля и почетного гостя Севастополя — жидом обозвать!

— Кукочка, — возразила подружка, — Сенютович — это грубое зоологическое. Но Толстой тоже хорош: он же ненавидит нас, прекрасный пол! Эта старая злючка написала свою огромную «Войну и мир» с одной лишь целью — чтобы в заключение обозвать Натали Ростову самкой!

Липа, глядя на них, изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться. И не выдержала.

Старушенции разом повернулись к молодым людям, ошпарили их гневными взглядами: в наше время мы себе подобного не позволяли!

На Большой Морской было людно. Алексею вдруг показалось, что шедший им навстречу матрос, который резко свернул за угол Дворянского собрания, — Скиба, надзиратель генераторной на «Днестре». В этот момент мимо них прокатил, отравляя чистый весенний воздух бензиновой гарью, дорогой «бразье» с открытым кожаным верхом. В авто сидело нечто важное, надутое, грузное, с усами, эполетами и орденами, а рядом с ним — элегантное, воздушное, со страусовым плюмажем на голове. Экипаж остановился впереди в десяти шагах, у входа в Дворянское собрание.

— Смотри, смотри, Алешенька, — шепнула Липа, — это Думбадзе, ялтинский градоначальник, бывший командир Брестского полка. Этого Думбадзе за расправу с матросами сам царь в обе щеки расцело...- она не успела закончить.

Мимо них, расталкивая прохожих, пробежал — на сей раз сомнений не было — Скиба. И тут же откуда-то, кажется, из автомобиля, раздался женский истерический визг, и, как бы на излете этого жуткого визга, с противоположной стороны улицы, через головы сидящих в автомобиле перелетел газетный сверток и тяжело бухнулся шагах в пяти от Алексея и Липы. Сверток выпустил легкое облачко дыма и, вдруг вздувшись в ослепительный рыжий шар, лопнул с грохотом.