Всплытие. Звездный час "Весты"

* * *

Поздно вечером полковник Ламзин, окончив предварительный допрос задержанных террористов Литвиченко и Скибы, вышел из жандармского управления к ожидавшей его пролетке. Он терпеть не мог авто, хотя по должности ему таковой и полагался. Легко вскинув полноватое тело на подножку, протиснулся в узкую дверцу темной, закрытой со всех сторон (блиндированной изнутри толстыми, в одну десятую вершка, стальными листами) кабинки и, уже удобно располагаясь на кожаном сиденье, вдруг напоролся взглядом в полутьме на холодные, неприветливые, как дула револьверов, очень знакомые глаза. Мартовский!

— Ты... как здесь оказался, Агафон? — спросил медленно, оттягивая секунды и лихорадочно соображая, как вести себя.

— Это уже второй вопрос, Ювеналий, как я тут оказался. А первый — надо спасти Литвиченко.

— Идиоты! — зло зашипел Ламзин. — Почему бомбили Думбадзе без моей санкции? Трогай! чего стоишь! — это уже громко — через оконце — задремавшему кучеру.

— Думбадзе — враг народа, — лениво зевнул Мартовский, — мы его еще в пятом году приговорили. Но бомбил не я, эсеры, а Колю Литвиченко я им просто одолжил, как лучшего метальщика. Наша революция...

— Довольно трепаться о революции! Ты такой же революционер, как и я. Давай о деле.

— Я тебе уже сказал дело.

— У тебя, Агафон, короткая память. Был ведь уже среди вас один такой Глинский, что вздумал было без моего ведома дела вершить, — уже взяв себя в руки, насмешливо протянул полковник, — был, да вздернули его. Вот за это самое место, — ласково провел пухлыми пальчиками Мартовского по шее.

— Был среди вас один такой начальник севастопольской жандармерии Бельский, — в тон ему отвечал Мартовский, — который брезговал с нами дела вершить. Был да сплыл. Застрелился... ха-ха... при странных обстоятельствах. Но разговор не об этом. Компаньонам не пристало ссориться. Ты у меня в долгу. Помнишь, как я, по твоей горячей просьбе, откомандировал в рай дружка твоего Хайлова, что в запрошлом году ревизовать тебя прикатил из Питера? Гони должок, спасай Литвиченко.

— Брось пугать, я не мальчик. Помни: никогда ни о чем я тебя не просил. Не докажешь!

— Я тоже не девочка, но ты меня недооцениваешь. Твоя горячая просьба о Хайлове — все до последнего слова — записана на фонографе. Когда мы сидели у меня дома и потягивали холодный оршад — помнишь? — ты еще спросил: что это за странный такой у меня на потолке абажур? Это труба фонографа, Ювеналий, а за стенкой, между прочим, сидел Коля Литвиченко... Так что — того матроса-подводника, ладно уж, вешай, душегуб, а Колю мне отдай.

— Но ведь... на месте преступления задержан злодей.

— Ну и что? А ты в ответ на зло сделай добро. Сам же любишь разглагольствовать о графе Толстом: непротивление злу насилием.

— Надо подумать... но твердо обещать не могу...

— И то! — блеснул в темноте золотыми фиксами атаман «революционной» банды «Свобода внутри нас» и, отворив на ходу дверцу, растворился в ночи.