Всплытие. Звездный час "Весты"

А тут еще этот леший из тобольской тайги. С вечно пьяной похотливой рожей. Великие князья, все как один, вопят: убери его!.. Да он бы и сам рад, но Аликс... Нет! Лучше один Распутин, чем десять истерик в день!

И все это на одну его голову. За что?

Ну, если бы, куда ни шло, вся эта грязь внутри России оставалась — так нет же! Вон, перлюстрировали письма французского посла. Так он обо всем этом в Париж катает. Со смаком! Да с такими пикантными подробностями...

А тут еще ломай себе голову над реформами разными. Над Боснийскими кризисами...

А пошло оно все! Спать! Пора спать!

Тихо зашел в опочивальню. Перекрестил в темноте дверь налево — Александры Федоровны, направо — Алексея. Вытянулся на голландских прохладных простынях. Так просто не заснешь. Таблетка веронала, вторая...

Мысли заплетаются, истаивают. Ужасно болит голова. Вот здесь, справа, выше виска. В том самом месте...

Да, цепкая память — его враг — обязательно перед сном, под занавес, преподнесет что-нибудь особо гадкое.

...1891 год. Он еще не царь — царевич только. Узкие, кривые улички японского города Отсу. Он едет в передней открытой дженрикше вместе с греческим королем. По обеим сторонам улицы — шпалеры японских полицейских. Вдруг маленький, коротконогий полисмен выскакивает из рядов... бежит прямо к нему... все недоуменно, растерянно улыбаются... вот он рядом... Страшный, яростный высверк короткого самурайского меча! Удар! Вот сюда, справа над ухом. Николай нырнул головой вниз, на дно коляски. Уже не видел, как Георг Греческий золотой шпагой лихо отвел второй удар самурая...

Японца того звали Ва-Цу. Точнее, Сандзо Цуда. С тех пор эта непреодолимая, патологическая ненависть к японцам.

Николай уже спит, а губы шепчут: «япошки... макаки... макашки...»

Спит неограниченный властелин, хозяин судеб ста пятидесяти миллионов во всем ограниченных россиян. Спит земли русской суверен, в вялом теле которого струится кровь — наполовину датская, почти наполовину немецкая и лишь только на одну стодвадцатьвосьмую часть русская.

Спит Севастополь, удостоенный высочайшего посещения.

Спит вся необъятная Россия — уставшая, виноватая, выпоротая за недавнюю дерзкую революцию, — спит глубоким обморочным сном. Спит могучая униженная Русь.

И долго еще до страшных кровавых петухов — целых восемь лет.