Давид Бек

III

Гарун был единственным в Ордубаде ювелиром, который владел еще и граверным ремеслом. Он был довольно богат, как всякий еврей, имеющий дело с драгоценными камнями и металлами. Неожиданный визит князя, о котором он знал понаслышке, но в лицо не видел, сильно напугал его. Какая нелегкая принесла этого бродячего рыцаря, да еще ночью, когда соседи давно уже спят? Что ему понадобилось? Как бы там ни было, старик был убежден, что ничего хорошего его не ждет.

Лачуга, куда привел своих гостей Гарун, состояла из двух небольших комнат, одна служила кладовой, здесь беспорядочно были свалены друг на друга предметы хозяйства, вторая — спальней, гостиной, кухней и чем угодно.

— Заходите, дорогие гости, — пригласил Гарун, — прошу садиться.

Джумшуд с Агаси остались стоять, а их хозяин обвел глазами помещение в поисках стула. Пол в комнате был ниже уровня двора, и на нем скопилась дождевая вода. Единственным местом, которого не коснулся этот потоп, был сундук хозяйки, принесенный, видно, в приданое из отцовского дома. Князь сел на него. Видя, что они больше не нужны своему господину, Джумшуд с Агаси вышли.

Дождь прекратился. Весеннее небо теперь было ясным, как зеркало, звезды улыбались. Буря утихомирилась, как капризный ребенок, который плачет, шумит, а через минуту успокаивается и снова улыбается.

Джумшуд и Агаси направились к лошадям, привязанным во дворе. Джумшуд поднялся на соседнюю крышу, где высился стог сена, стянул несколько охапок и бросил лошадям. Потом слуги присели на курятник и закурили.

Степанос все еще восседал на сундуке. Гарун сидел на корточках возле стены, не решаясь опуститься на мокрый пол. А хозяйка вычерпывала глиняным ковшом воду из лужи и выносила во двор. Двое ее детей, обнявшись, лежали прямо в грязи и прекрасно себя чувствовали. Их мать почти закончила свою работу. В комнате воды уже не было, но оставалась ужасная грязь, надо было вычистить ее. Босая, в подоткнутой до колен нижней юбке, мать прошлепала по грязи в переднюю, а через минуту вернулась, неся в подоле золу, и стала разбрасывать ее по полу.

Толстый слой золы вскоре впитал в себя всю влагу. Потом хозяйка расстелила на полу циновку, а поверх палас. Сиденье для гостя было готово. Несмотря на все эти приготовления, князь не пожелал сойти с сундука, сказав, что ему там удобнее. На палас сел Гарун. Его жена все еще кружила по комнате, не зная, чем бы еще заняться. Ей бы полагалось вымыть ноги, но об этом она и не подумала, только спустила юбку, закрыла голые икры и так, с грязными ногами, присела около детей. Один из них проснулся и стал плакать. Чтобы успокоить, мать влепила ему сильную оплеуху. Ребенок заревел пуще прежнего. От его крика проснулся второй и, не зная еще в чем дело, присоединился к брату.

— И его тоже успокой, его тоже, — сказал отец.

Мать и второго приструнила тем же порядком.

Князь Степанос с неудовольствием ждал, когда дети угомонятся, чтобы поговорить с хозяином. Тогда мать, наклонившись, что-то прошептала на ухо детям, и оба сейчас же замолчали. Широко раскрыв испуганные глазенки, они посмотрели на незнакомого человека и, как бесенята, нырнули в постель.

— Я к тебе по делу, Гарун, — заговорил князь Степанос.

— Ослепнуть мне, если вру, нет у меня ни медяка! — заговорил Гарун, решив, что к нему пришли за деньгами.

— Я сам принес тебе денег, — прервал его князь.

Морщины на лице Гаруна разгладились, в глазах зажегся алчный огонек, словно у голодного волка.

— Мне нужно несколько печатей. Я хорошо заплачу.

— Гарун твой слуга, ага. Но разве Гарун возьмет деньги, чтобы сделать печати для аги? — ответил старик, притворяясь бескорыстным.

— Печати должны быть на чужое имя, понимаешь?..

— Понимаю, — ответил еврей многозначительно — Но пусть не обижается ага, Гарун скорее отрежет себе пальцы, чем сделает такое.

— За каждую печать получишь по пять золотых.

Старик отрицательно покачал головой.

— Десять, — добавил князь.

Тот снова помотал головой.

— Пятнадцать.

— Нет, ага, дело не в деньгах. Хоть озолоти, не могу. Если бы мог, я бы даром сделал.

Он сказал, что поклялся не изготовлять фальшивых печатей. Как-то черт попутал его совершить такой грех, и с этого дня дела его идут из рук вон плохо. Наверное, господь прогневался, и потому подделка обнаружилась. Судья едва не вынес решение отрубить ему руку. Пришлось дать огромную взятку, и вместо руки ему отрезали только бороду. А для еврея это большой позор. Моисей велел не брить бороды. Чтобы иметь право ее носить, евреи платят особый налог персидским ханам. Прежде борода была у него очень длинная, а с тех пор, как обрили, плохо растет.

— Ну, так я ее сейчас удлиню, — сказал князь Степанос, приходя в раздражение.

— Как это?

— А вот так…

Степанос схватил Гаруна за бороду — кстати сказать, не такую уж короткую — и сильно дернул несколько раз. Еврей стукнулся головой о стену и запричитал:

— Вай! Вай! Сделаю, сделаю! Только отпусти бороду!

При виде такой расправы жена стала кричать и бросилась спасать муженька. Потерявший было сознание еврей пришел в себя и, не открыв еще глаза, выпалил:

— Сделаю, но не меньше, чем за двадцать золотых!

— Плут, ты же хотел сделать их даром! — рассмеялся князь Степанос.

— А моя борода, которую ты сейчас выщипывал, разве она ничего не стоит? — ответил старик, тоже смеясь.

Князь поразился его бесстыдству.

— И еще твой слуга отвесил мне пощечину, — добавил Гарун. — Тяжелая у него рука, будь он проклят…

Гарун говорил об этом так, точно был рад, что его побили. Золото помогло забыть боль. Он спросил, на чьи имена и какие нужны печати.

Степанос вынул из кармана пачку бумаг, на которых было проставлено около сорока печатей различной формы на разных языках. Были среди них печати епископов, архимандритов, князей, меликов и сельских старост, выполненные армянскими и персидскими буквами.

— Кое-что тут — моя работа, — сказал мастер, насадив на нос очки и внимательно просмотрев печати. — Однако нужен адский труд, чтобы в точности все скопировать.

Старик тут же подсчитал в уме кругленькую сумму, которую получит за изготовление сорока печатей и, не скрывая ликования, спросил:

— Пусть не гневается господин за мою смелость, но когда я получу свои деньги?

— Половину — сию минуту, остальное — по окончании работы.

Старик не поинтересовался даже, зачем понадобились князю печати, а пространно стал разъяснять, чем он рискует, соглашаясь выполнить заказ. Придется закрыть лавочку на целый месяц и работать дома. Сколько убытков он понесет, прикрыв на месяц магазин! Торговля ювелирными изделиями на это время будет прекращена. И все эти жертвы он берет на себя единственно из уважения к аге.

— Спасибо, — ответил князь Степанос, — но если только ты осмелишься проболтаться, знай, что я зарежу тебя, твою жену и этих детей, непременно зарежу.

— Знаю, — ответил еврей испуганно.

Торг кончился. Князь Степанос отдал образцы печатей и обещанный задаток. Блеск золота окончательно ослепил Гаруна и его жену, которая все еще сидела рядом с детьми и молча слушала разговор своего мужа с почетным гостем.

Золото это князь взял в долг у богатого агулисского ростовщика, обещав вернуть при первой возможности. Но так как было очень сомнительно, чтобы такая возможность когда-либо представилась, ростовщик все не соглашался давать денег. Однако когда Степанос схватил его за горло и пригрозил отрубить голову, скупец раскрыл мошну. Услышав эту историю, Гарун со смехом воскликнул:

— Вот молодец, бог свидетель, молодец!

— А если бы я то же самое сделал с тобой?

— Господи, да что у меня осталось-то? Было несколько грошей — и те потерял. Денег не вернули, пропали даже проценты. Чтоб им подавиться!

Еврей продолжал сетовать на судьбу, говоря, что с трудом сводит концы с концами, — такие ведь нынче времена, все очень дорого. Эти дети пустят его по миру, без конца едят и не наедаются. И зачем только он женился? Хотя его вины тут нет. У него и в мыслях не было обзаводиться семьей. Проклятые соседи насильно женили его, а теперь вот приходится терпеть адские муки…

Последние слова показались жене Гаруна столь оскорбительными, что она позабыла восточную стыдливость, предписывающую женщине молчать при посторонних, вся покраснела от обиды и с негодованием сказала:

— Врет он, все врет, собака!.. Знаю я, где его деньги!..

Она заплакала и со слезами стала рассказывать, как она по целым дням голодает, а когда муж возвращается из лавки домой и она спрашивает, почему он не принес хлеба, отвечает: «Забыл», и если она не отстает, поколачивает ее.

— Помолчи, Эстер, говорю тебе, помолчи, — беспрерывно повторял рассерженный супруг.

— Не буду молчать, вот где ты у меня! — она показала на свое горло.

— Врет, ага, никогда я не бил ее. Пусть отсохнет у меня рука, если я хоть раз ударил ее!

— Не бил? Да ведь только сегодня избил! Сейчас покажу!.. — с угрозой сказала она, подошла к князю и показала синяки на своей прекрасной шее. Потом, совершенно забывшись, быстро расстегнула ворот, обнажила спину, на которой тоже виднелись следы побоев. Князь был в полном восторге, увидев под грязным отрепьем столь восхитительное тело.

Гарун страшно разгневался, и зрачки его чуть косящих глаз скрылись под веками. Он повторял в уме: «Погоди, вот уйдет этот человек, и я к твоим синякам добавлю новые…»

Эстер словно угадала его мысли и, как всякое слабое существо, при виде сильного человека постаралась найти в нем защиту:

— Ты ведь отрубишь ему голову, если он еще раз побьет меня, правда? — спросила она, глядя на князя своими прекрасными печальными глазами.

Степаносу было очень неприятно оказаться судьей в семейных делах, но отчаяние молодой женщины, ее жалкое положение и жестокость престарелого супруга тронули его, и он пообещал:

— Отрублю…

Старый еврей ужаснулся.

— Ради бога, Эстер, — заголосил он, — да провалиться мне, да я больше пальцем тебя не трону! Будут у тебя масло, плов, мед…

Эстер обрадовалась и с чарующей улыбкой, в которой сквозили почтительность и благодарность, подошла к князю, взяла его руку и прижала к губам. Поступок не показался мужу странным: в тех краях было в обычае целовать мужчине руку в знак уважения.

Гарун не лгал, говоря, что женился не по своей воле. Деньги полностью захватили в плен его сердце, и там не оставалось места для женщин. Шестидесятипятилетним стариком он женился на шестнадцатилетней Эстер. Сейчас ей было двадцать, а сам он уже совершенно состарился. Ревнивый старик поручил надзор за женой своей сестре, которая глаз не спускала с невестки. В этот вечер золовка ушла к дочери. Будь она дома, Эстер бы и на нее пожаловалась, старуха не давала ей житья, не позволяла разговаривать с мужчинами, выходить из дому одной. Молодая женщина была очень несчастна, не видела светлого дня. Прекрасная юная иудейка страшно мучилась в руках двух стариков и это оставило след на ее печальном, бледном лице.

Было уже далеко за полночь. Теперь Гаруна тревожило не бесстыдство жены, а мысль, что делать с непрошеным гостем. Оставить его у себя он не мог, а в этот поздний час указать на дверь было бы не только неловко, но и противно обычаям гостеприимства этих мест. Но тогда чем накормить гостя? Хотя была пятница, а по пятницам в доме каждого еврея заранее готовится еда на весь субботний день, у них хоть шаром покати. Значит, оставив князя, он дал бы тому возможность убедиться в справедливости жалоб Эстер на то, что самый богатый еврей города держит жену впроголодь.