space: сто одна история Сюрреализма

Глава 12

А тем временем, пока Геркулес и я сидят на облаке, нечто удивительное происходит одновременно с ними. Видите-ли, время оно нечто иное, чем что-то, скажем, чем гравитация, хотя, взглянешь то, гравитация и есть само время. Только вот, знаете, в пятой галактике созвездия рыб, есть люди, удлиняющиеся со временем, то есть, скажем же, что мы, засыпая становимся ночью больше на пять сантиметров, а они, смотрите, идут по земле, а на часах время уж десять утра, и на десять метров они стали выше. Не просто так же это происходит с нами, а лишь потому, что мы расслабляемся, как настоящие наркоманы, если так диву даться, да только вру я, нет, не наркоманы, а вот те люди, на самом деле удлиняются по законам магии. На часах час ночи, так вот, засыпая в двадцать два часа вечера, они двадцать два метра, так? А в час ночи, они размером всего метр, а после полуночи, боже мой, они всего размером с микрон, как пыль. И сантиметры прибавляются к ним. А представьте себе, как те гуляют после полуночи, и их теперешний размер становится малым, и то расстояние, на котором они находятся, метр друг от друга, вдруг превращается в миллиард миль, потому что они совсем крохотные. Получается-то, что, далекая близость. Говорят, когда те удлиняются, если с луны взглянуть, перепутаешь их со столбами, и собьёшь, едя на машине, хотя, правда в этом всё-таки есть, ведь их глаза светятся ночью, как самые настоящие фонари, и, гуляя по переулку, можно заметить встречный, ослепляющий взгляд прохожего, потому, они закрывают глаза, когда между ними остаётся метр. Но, ничуть не помогает это, ведь светя в себя, они становятся еще слепее из-за прожекторов. Потому, при столкновении двух светов, происходит схлопывание вселенной и зарождается другая галактика в карманном измерении. То есть, не поверите, ха, да что ж тут гадать, поверите, еще как! Видите-ли, их взгляд создаёт столкновением двух потоков света, взрыв мощностью с маленькую галактику. И взрыв этот, они перемещают в другое место, где создаются планеты и иные миры, где, к примеру, живём мы, и много других бесконечных созданий.

А потом к ним прилетают стручковые фасоли, захватывают их мир, пока те спят, думая, что мир необитаем, сажают баклажаны, помидоры, выращивают детей, и строят заводы, как вдруг, случается досадная ошибка, и удлиняющиеся люди вырастая истребляют их, думая, что им принесли утренний завтрак. В спешке бежат фасоли под землю, и прячутся, и вытягиваясь к поверхности, снова ползут вниз, чтобы только те люди не вытянули их из-под земли, из гнезда и не истребили фасоль, увидав стручок над глиной. А представьте се, глина, рыжая, твёрдая, скучная по всем параметрам из которого Галилей лепил замок, чтобы поиграть в машинки, возводил гаражи, а по вечерам закрывал двери зданий под сигнализацию, вот та самая глина, обыкновенная. Не было у них там обычного торфа, куда горошки кидали, и оттуда вырастали маршмеллоу, откуда в восемь вечера не вылуплялись кошки-священники, а утром перед рассветом, не вылетали ведьмы на шабаш, а вампиры не закрывались в гробу, сося кровь из комаров прямо из брюшка, словно соску.

А в девять тысяч сто первом мире, что ближе к нам, но всё же дальше, чем самый большой мир, где живут инопланетяне размером с булавку, но с силой удара массивной звезды Бетельгейзе, что смогут разрушить нашу галактику одним взмахом ресниц, живут тени, что питаются надеждой, болью и воспоминаниями всех миров из всех измерений и мультивселенных. Потому, у нас, и существует боль, чтобы кормить их, чтобы жили они, и чтобы, жили и мы, теряя боль и воспоминания. Случается же так, как-то, выйдя из комнаты зачем-то, забываем то, что же мы хотели сделать, а в миг этот, тени захватили наше воспоминание, и когда, вдруг, становится нам больно и мы плачем, и завтра уже боль исчезает, это они поглощают их. И, надежда, что вдруг создаётся в сердцах наших, что сегодня будет дождь, они также поглощают и дождя всё же никакого и не бывает. И тени то, вы видите, и, пытаясь, чтобы и не было их вовсе (может мы боимся ночи потому, что они страшны, и страх порождается потому, что тени сами то делают), на то и существуют, чтобы наблюдать. Ах, скучно всё это читать, что-то не такое, как вся книга, но история же, история не так-ли? А кто же это, постойте, идёт с одной страницы к другой? А, это же этот, этот, как его, Маркиз де Санс, поглотитель и маратель холста, вот, смотрите, ах гад, в руках у него стёрка, он бегает из страницы в страницу и стирает сказки, написанные мной, только вот, я выпустил хорька из своего сундуку, которого хранил для таких случаев, и видите, глядите. Цыц! Ну куда же вы опять отвернулись? Маркиз бежит, и хорёк за ним, кусает того за зад, Санс кричит, прикрывается стёркой, угрожает и меня стереть со страниц моих же книг, да и вовсе, грозится в мой мир попасть, в прошлое улизнуть, там отца моего чтоб не было, и чтоб никогда моя мать не встретила его. Но видать, хорек оказался сильным, схватил Маркиза за шкирку и ведёт куда-то, к себе, наверное, чтобы подметать пол в сундуке. Так оно и есть, заглянул туда одним глазом, а Маркиз с совком бегает, напялил на голову шапочку, надел тапочки и фартук. Злится, видать, тянет цепь на шее, пытается вырвать со стен, только не на стену ведь привязан, а к хорьку. Разбудишь того, откусит он тебе один палец, итак, о чём мы, да, о том всё, у Маркиза бедного всего семь осталось пальцев, да что удивительно, они всё время отрастают. Эх, улетим мы оттуда. Встряхнул страницы, подул на листки, ух, сколько резины, пытался всё-таки стереть истории.

Долетели мы на первых весенних листьях на планету Арахнид, где, вы уже поняли, живут пауки, только пауки-то эти учёные, самые настоящие. Вот один бежит с учебником в руках на урок физики, а другой пешит за ним не спеша, на урок физкультуры. Третий парит прямо над факультетом астрономии на золотом льве, с фиолетовой гривой, которого биологи вырастили на уроке химии и генной инженерии. Смотрят учёные на небо, наблюдают за миром. Далеко от них есть планета Снейков, они то их боятся, потому всё время смотрят, то одним, то всем глазом, дабы не напали змеи на них. Все восемь глаз наблюдают за вспышкой цивилизации змей. Повезло им, что учёные они, а змеи лишь ползают по песку и едят мышей на своей планете, да и, прячутся от ежей гигантов, которых не могут сцапать. Ежи те, как горы, на спинах растут деревья, лес. Бывает только там и есть спасение от них змеям.

Арагил, мальчишка-паук еще, давно родился, только чувствует, что не на той планете родился, и потому лишь один на урок ходил прилежнее всех, все предметы изучал, всё учил, чтобы построить корабль и улететь от своих сородичей туда, где есть что-то кроме них и бесконечно жёлтых камней, раскинувшихся по всему миру. Новые цивилизации, существа. И приключилось с ним чудо, о которой он так долго мечтал, грезил всю жизнь, не зря же он, как говорится трудился во имя себя. Окончив обучение, милый, может и грозный, кто знает, наш паук, построил невиданные доселе корабль на топливе из теллур-128, которого на планете много и не нужно воссоздавать в каких-то там лабораториях, как люди на своей планете (хотя, люди еще не так развились до этой технологии, много миллион лет пройдет до того). Сел на творение своё, взметнулся вверх, как бабочка, покружился над сородичами, и крикнул им, что его ждут приключения в мире, о которых они знают лишь через телескопы, и устремился в бездну, кромешный космос. Только и двигались лапы провожая астронавта. Самые опасные вещи видел Арагил на своём пути, множество страшных планет о которых и вообразить не мог.

Так, как-то кружась у зелёного, огромного дерева на планете Фериагоаенол, он заметил, что молодеет здесь с каждой минутой. Остался бы он и тут, пожил немного, только вовсе боялся стать младенцем, крохотным, и не смог бы тогда взобраться на корабль, достать лапами педали, и сил бы не хватило рычаги передвинуть. Иногда и бывает так, что молодость всему погибель, потому и улетел Арагил. И деревья те всегда были зелены и молоды. На следующей планете, было тоже всё зелено, только хищников здесь на один квадратный метр было больше, чем всех его братьев на всей планете Арахнид. И пришлось покинуть и эту, а третий и вовсе опасностью и не пах, отнюдь, здесь же в отличии от других миров, где побывал, всё было ослепительно круто, да так превосходно и головокружительно, что останься же здесь и ешь всего, чего рот сможет съесть, бегай там, куда нельзя взобраться, прыгай и взлетай. А что же такого в той планете не так? Да, было же кое-что, что волновало Арагил, так это те удивительные вещи, что происходили с его телом. Здесь, раз прилёг, встал, а там остался его двойник, клон, разделившись во времени. Что же такое спросите? А вот что. Каждый миг, где не бываешь, запечатляется на поверхности планеты той, одним словом, когда трава колышется на ветру, она клонирует себя, до того места, до куда дотягивается лапа оригинала, так, например, одна трава воссоздала вокруг себя миллион себе подобных без каких-либо спор. А Арагил, бегая по полям, взбираясь по скалам, плавая по водам — оставлял за собой себя, клонов, которые бегали так же, кто куда, ели, дрались, что однажды пытались убить оригинал, да только запутались, не поняли кто есть кто. Создали разные виды оружия, а ведь и мозг был тот же, что и у оригинала, все мысли, и начали войну, а кто клон, кто нет, не разбирались. Быстро улетел Арагил оттуда, а клоны остались сражаться. Сколько их там было не счесть, наверное, остался там один лишь живой, выживший, убив последнего. Вылетел ли он построив корабль, боги того не знают.

На четвертой планете Арагил нашёл успокоение. Какой-то запах доселе ему никогда не известный пронзил его рецепторы обоняния, и закружилась голова, и почувствовал паук, что рай здесь. И придя в себя, теряя силы, паук, а коим он был всегда, учёным в первую очередь, сообразил, что поверхность эта опьяняет смертью, ядом ужасным, и тогда, вместо того чтобы остаться и наслаждаться, Арагил сел на свой корабль и создал шлем, что будет защищать его от воздействия таких вещей, и вышел обратно, но на этот раз изучить мир. И понял Арагил, что запах был не только наслаждением, и не только приносил удовольствие обоняния, но и воссоздал Эдем вокруг выжженной планеты, куда не глянь огонь полыхает, гонится по поверхности песок, а по канавам, где некогда был ручей, ползают крысы, что и распрыскивают тот яд, чтобы в итоге съесть пораженного. Крысы всё сильнее выпускали яд видя нежелательного, но не прочь которого съесть, а Арагил пинал тех, и крысы уползали под камень, а некоторые из них, выбегая становились песком и кружась, улетали прочь за горизонт. Было еще что-то удивительное, что песок, улетая создавал ураган, затем долетел на самый верх самой высокой горы, и превращался в огромного монстра, едва ли похожую на крысу. Раскрыв пасть, из сторон которых по кинжалу, а на кинжале том по тысячи зубов, четыре, одним словом, с нижней стороны два, сверху два, выпускал ядовитый газ, и накрывал всю планету. Долетавшие на эту планету существа были обречены быть съеденными. В том, что жить здесь нельзя сомнения не было. Между тем, по камням ползали какие-то звери, существа похожие на скатов, они едва ли дотрагивались земли, а скользили по нему, как на магнитной подушке. Их то и боялись те крысы, и прятались. Ело существо яд и питалось исключительно смертью, всасывая песок в пасть. Даже тот, огромный монстр, завидев ската уползал в трещину на скале. Улетать пришлось и отсюда, а как те монстры не вцепились в самого Арагил, приходится только додумывать. Может потому, что яд не испускал паук, может потому, что боялся неизвестного существа.