Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Национальный музей

Идея создания национального музея была не нова, но на протяжении большей части XIX века Русский национальный музей существовал только как незаконченный проект. Первые попытки учредить публичный институт, который фиксировал бы национальную идентичность, были предприняты в начале XIX века. В 1817 году в журнале «Сын отечества» была опубликована статья прусского ученого Ф. фон Аделунга под названием «Предложение об учреждении Русского Национального Музея». Автор призывал к созданию нового вида энциклопедического института, национального музея, «весьма полезного для скорого и легкого обозрения» неизмеримого и чрезвычайно обширного Российского государства[591]. В 1820-е годы появилось еще два плана национального музея – Б. фон Вихмана и Свиньина. Но все эти интеллектуальные начинания так и остались нереализованными. Похожая участь постигла в 1830-е годы предложение об Эстетическом музее. Планы создания этнографического и исторического музеев, связанные с основанием Императорского Русского географического общества в 1845 году, также остались лишь на бумаге. Публичный музей стал еще одной национальной мечтой, которая, подобно Хрустальному дворцу, захватила воображение всего общества: современники жаждали такого всеобъемлющего института русской культуры. Погодин передавал эти настроения следующим образом: «Сколько рассыпано всяких драгоценностей по лицу всей России, где они лежат без употребления и пользы! <…> Тогда только, как все подобные вещи будут храниться вместе, можно будет написать Историю Художеств в России…»[592]

В год тысячелетия России идея комплексного музея, представляющего все сферы русской жизни и знания, снова стала актуальной[593]. Когда перемещенный Румянцевский музей открылся в Москве, казалось, что он отвечает запросам общества. Но довольно скоро критики обратили внимание, что его экспозиция, состоявшая из различных подразделений, производила впечатление «очень скученного и тесного, сложного» учреждения; в лучшем случае музей можно было назвать «лишь зародышем Национального Музея» [Государственный Румянцовский музей 1923: 30, 39][594].

В результате музейного бума 1860-х годов появилось множество новых учреждений культуры: временных выставок и музеев, посвященных сельскому хозяйству, этнографии, прикладной науке и древнему искусству. Но главного, истинно русского музея по-прежнему не было. «Много у нас музеев и прикладных, и специально-научных, – писал Бестужев-Рюмин в «Голосе», – но где же национальный, всероссийский исторический музей?»[595] (В главе 5 мы видели, что десятилетие спустя Стасов также будет сокрушаться, как будто вторя Бестужеву-Рюмину, об отсутствии национальной художественной галереи [Стасов 1894–1906, 1: 494].) Наконец в 1872 году Исторический музей, известный в это время как Русский национальный музей и названный в честь великого князя (будущего Александра III), был создан на основе исторических коллекций, собранных Политехнической выставкой (рис. 15).

С самого начала музей задумывался именно как национальный институт: он располагался на Красной площади, по соседству с Кремлем и собором Василия Блаженного, а в слове «русский» в его первоначальном названии слышался этнический отзвук. Хотя после 1881 года он был официально известен как Императорский Российский исторический музей, современники использовали два названия – Исторический музей и Национальный музей – взаимозаменяемо[596]. В предлагаемом ниже исследовании современной дискуссии, развернувшейся вокруг музея, я также следую этой практике. Интересно, что на ранних этапах организаторы предполагали, что музей будет посвящен российской армии; затем идея преобразилась в «Храм русской славы», и только позже – в музей истории России [Егоров 1995: 26][597]. После Крымской войны эпическая история заменила военную мощь в качестве возможной опоры для национальной гордости.

Рис. 15. Исторический музей в Москве, архитектор В. О. Шервуд (1875–1883)

Особая сила нового музея состояла в том, что он предлагал посетителям «наглядное представление об истории» основных эпох Российского государства и знакомил их с культурным наследием в доходчивой, запоминающейся форме. Организаторы музея признавали важность визуальных образов для изучения русской истории: научное знание малодоступно и в то же время не составляет «полной картины, а только картина, только наглядное представление могут оставлять неизгладимое впечатление, иметь нравственное влияние». Картина и сцена, по мнению идеологов нового музея, были лучшими воспитателями народных масс[598]. Таким образом, Исторический музей укреплял силу визуальных средств, популяризированных предшествующими выставками[599].

Пресса возложила на Национальный музей задачу воспитывать в посетителях гордость и уважение к своей стране и «положить прочное основание нашему самосознанию»[600]. Газетные колонки, посвященные новому музею истории, снова начали пестрить терминами для изучения отечества, впервые завоевавшими популярность десятилетием ранее – «отечествоведение» или «отчизноведение»[601]. Бестужев-Рюмин, например, на страницах популярной ежедневной газеты «Голос» призывал читателей перестать подражать достижениям западной цивилизации, сосредоточиться на собственной истории и начать гордиться своей культурой. Метафоры, которые современники использовали для описания нового музея, красноречиво говорят о его символической ценности в обществе: «живая летопись тысячелетней России»; «живой памятник тысячелетнего бытия России»; «всероссийский памятник, который будет свидетельствовать о любви народа русского к своему отечеству»; «памятник всей России, история и достояние всего нашего отечества»; «вещественный выразитель и изобразитель тысячелетней истории русского народа во всех ее видоизменениях и бытовых положениях»[602]. Отголоски настроений, которые были вызваны празднованием тысячелетия и озвучены десятью годами ранее в Новгороде, а затем повторены в Румянцевском музее, теперь гордо зазвучали в монументальной риторике нового Национального музея.

За несколько лет до того, как в 1883 году Исторический музей действительно открыл свои двери публике, он был объявлен основным институтом формирования культуры[603]. Один фельетонист выразился довольно просто: «Музей громко, ясно и правдиво скажет нам, чтó мы были, чтó мы есть и чего мы стоим, а следовательно, и какое принадлежит нам место в семье государств цивилизованного мира». Главной ролью музея было служить «катехизисом самосознания»[604]. Общество выразило «единодушное согласие» с этой инициативой[605]. Все элементы музея – выставленные предметы, архитектура здания, его интерьер – были задействованы в этом творческом проекте. Так, Буслаеву и Соловьеву было поручено тщательно отобрать сюжеты из русского национального прошлого для воспроизведения во внутреннем убранстве [Кириченко 1982: 138][606]. Но больше всего споров вызвало непосредственно здание музея. Как проницательно заметил корреспондент «Голоса», одной из причин этого являлось то, что прежде в России не существовало никакой особенной архитектурной формы для публичных музеев.

Быть национальным по форме и содержанию составляло главную социальную миссию музеев, по мнению современников, таких как Стасов, Забелин и Шервуд [Кириченко 1982: 131]. Специальный проект в русском стиле для здания музея был впервые успешно реализован при строительстве Политехнического музея в 1874–1877 годах [Лисовский 2000: 127–139]. В 1875 году был представлен проект Исторического музея Шервуда под названием «Отечество»; эта победившая модель, описанная цитатой из Пушкина, «дух русской старины», получила практически всеобщее признание[607]. Архитектор Шервуд в частной переписке с историком Забелиным признавал, что стремился достичь в архитектуре того, что композитор Глинка осуществил в русской музыке. Шервуд считал, что подлинное искусство по своей сути национально: «Искусство создается народом, но оно в то же время создает народ»[608].

Как не было прецедента для такого здания, так не было и согласия по поводу того, из чего будет состоять его экспозиция. Современники, казалось, не знали, каким должен быть национальный музей. В то время как журналисты пытались объяснить своим читателям это новое явление, сравнивая его с существующими европейскими учреждениями, отдельные авторы предлагали в качестве возможных образцов для подражания разные музеи: Королевский музей в Берлине, Мюнхенский музей, Британский музей[609]. До сих пор среди ученых нет единого мнения относительно того, что именно представляет собой национальный музей. Например, куратор музея Питт-Риверса в Оксфорде в 1904 году определил его главным образом как народный музей [Coombes 1988: 65][610]. Согласно более современному мнению, национальные музеи следует рассматривать как «институты, финансируемые национальным правительством»[611]. Одной из причин такого расхождения во мнениях является изменчивость самого понятия: в зависимости от культурных потребностей разные страны в разные периоды времени вкладывают в понятие «национального музея» свой собственный уникальный смысл.

Несмотря на такое разнообразие определений, учреждение национального музея было важной вехой в проекте построения русской культуры. В течение целого десятилетия между замыслом музея в 1872 году и его открытием 11 лет спустя пресса непрестанно писала об этом культурном мероприятии и его значении для страны, освещая каждую неудачу и каждый успех музея и побуждая общественность к обсуждению. Множественность мнений и голосов, которые мы находим в современной прессе, не сходятся воедино: скорее, мы сталкиваемся с увлекательной незавершенной работой и накоплением дискурса о культуре. Тем не менее желание видеть полную картину истории России объединяло разнящиеся мнения. Так один из авторов резюмировал, что учреждение национального музея должно быть предметом гордости для любой страны: музей означает, что государство уже эволюционировало, чтобы принять свою окончательную форму, «что теперь оно – тó, каким должно быть», и что теперь оно может оглянуться на свой собственный прогресс и спокойно наблюдать за ним[612]. Организаторы особенно подчеркивали, что Национальный музей будет институтом, представляющим полную картину России:

В Музее будут собираться все памятники знаменательных событий истории русского государства. Эти памятники, расположенные в хронологической последовательности, должны представлять, по возможности, полную картину каждой эпохи, с памятниками религии, законодательства, науки и литературы, с предметами искусств, ремесел, промыслов, и вообще со всеми памятниками бытовой стороны русской жизни, а равно с предметами военных и морских сил[613].

Первостепенная задача музея – наглядно представить тысячелетнюю историю Российского государства и ее масштабное содержание – характеризовала Исторический музей как действительно национальный институт [Сведения об устройстве 1874: 8]. Музей был «национальным» и в другом смысле, так как он стал частью публичной культуры и о нем говорили повсеместно.