Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Сказки национального возрождения: «Снегурочка» и «Левша»

Идея изобретенной традиции, которую мы назвали Берендеевкой, впервые появилась в художественном произведении в 1873 году. Деревня с таким названием послужила местом действия весенней сказки Островского «Снегурочка». В центре сюжета – главная героиня, дочь Весны-Красны и Деда Мороза, которая приходит жить к людям. Ее тянет к ним из-за их песен, особенно тех, что поет пастух Лель. Каждого привлекает ее красота, и она невольно расстраивает не одну помолвку, в том числе торгового гостя Мизгиря. Но ее холодное сердце не знает любви, и она просит у своей матери сердечного тепла. Весна предупреждает свою дочь, что любовная страсть погубит ее, но в конце концов выполняет ее желание. Снегурочка действительно тает в объятиях своего жениха Мизгиря, в то время как берендеи празднуют конец зимы и возвращение Солнца.

Берендеевка – идиллическое царство доброго царя Берендея и его счастливых, ленивых подданных – берендеев. Веселиться – вот в чем преуспевают берендеи:

…Народ великодушный
Во всем велик, – мешать с бездельем дело
Не станет он; трудиться, так трудиться,
Плясать и петь – так вдоволь, до упаду.
Взглянув на вас разумным оком, скажешь,
Что вы народ честной и добрый; ибо
Лишь добрые и честные способны
Так громко петь и так плясать отважно[Островский 1977: 432].

Действие происходит в доисторические времена, когда люди почитали своим главным божеством Ярило-Солнце, которое в сказке гневается на берендеев за их пренебрежение любовью и красотой. Берендеи Островского – отчасти правда, отчасти вымысел. В словаре Даля упоминается село Берендеево, где производились резные фигурки – «берендейки», причем глагол «берендеить» буквально означает «строгать деревянные игрушки», а в переносном смысле – «заниматься пустяками» [Даль 1903–1909, 1: 204][663].

Предания о древнем племени берендеев можно было найти в нескольких современных источниках[664]. Островский во время своей работы над «весенней сказкой», очевидно, советовался со специалистами по русской старине. Например, его представление о ритме русских гуслей, традиционного струнного инструмента, восходит к «Слову о полку Игореве». Народный царь Берендей, однако, является более поздним изобретением, популяризированным поэтом-романтиком Жуковским в одноименной литературной сказке 1831 года [Жуковский 1960: 157–169][665]. Снегурочка, которую мы сегодня считаем стереотипным персонажем русских волшебных сказок, также стала узнаваемой частью народной традиции только после того, как была представлена в искусстве Островским, Васнецовым, Римским-Корсаковым и другими авторами.

«Снегурочка» опирается на несколько народных мотивов и сказок, в которых оживает кукла из снега. В качестве одного из возможных источников для сюжета «Снегурочки» ученые называют «Великорусские сказки» И. А. Худякова (опубликованные в 1862 году). Версии сказки про Снегурочку можно было также найти в «Народных русских сказках» Афанасьева (опубликованных в 1855–1864 годах), а также в его «Поэтических воззрениях славян на природу», три тома которых вышли между 1865 и 1869 годами. Афанасьев, помимо этого, опубликовал множество статей по фольклору, как в массовых газетах, таких как «Московские ведомости», так и в толстых журналах. Наряду с работами Ф. И. Буслаева, Пыпина и Рыбникова, публикации Афанасьева внесли значительный вклад в растущий объем фольклорных материалов, ставших доступными широкой общественности в середине столетия.

Снегурка (Снегурочка, Снежевиночка), как и следует из ее имени, родилась из снега. Существовало несколько версий сказки про снежную деву. В одной из них старик приносит горсть снега и кладет его на печь: снег тает, и из облака пара появляется прекрасная девочка. В другой версии изображается бездетная пара, которая лепит из снега куклу, которая затем превращается в красивую и умную девочку. Но с первыми признаками весны Снегурочка начинает грустить, а затем испаряется, перепрыгнув через костер по примеру других девушек [Афанасьев 2002, 2: 604–606][666]. Еще в одном варианте повествуется о маленькой девочке, Снежевиночке, потерявшей дорогу в лесу и спасенной доброй лисой.

Однако, кроме рождения героини из снега, Островский мало что взял из этих народных версий, и изложенная драматургом знакомая сказка озадачила современных критиков. Смущал не только фантастический сюжет от автора-реалиста, знаменитого своим обличением «царства тьмы»; критики также обращали внимание на как будто бы немотивированное разрешение сложных любовных треугольников в пьесе. Более того, беззаботные берендеи не оплакивают жертву Снегурочки и ее недавно обретенную любовь, Мизгиря; пьеса с трагическим для главной героини концом завершается радостным прославлением весны и возвращением Ярилы. Как рассуждает царь Берендей, кончина Снегурочки не должна быть поводом для печали, ведь с уходом чужой для них Снегурочки берендеи могут радоваться восстановлению единства их декоративной общины.

«Снегурочка» имеет богатую историю постановок. Премьера хореографической сюиты на музыку Чайковского состоялась в мае 1873 года в Большом театре в Москве. После девяти спектаклей, последний из которых состоялся в августе 1874 года, эта постановка больше не ставилась. Вскоре после московской премьеры, в сентябре 1873 года пьеса была опубликована в «Вестнике Европы». В 1881 году Римский-Корсаков написал оперу «Снегурочка» по сказке Островского: премьера состоялась 10 февраля 1882 года в Мариинском театре Санкт-Петербурга, где она получила прохладный прием. Следующей зимой в Абрамцеве была показана любительская постановка драматической версии «Снегурочки». Для этого спектакля, в котором Васнецов, Репин и Мамонтов исполняли роли соответственно Деда Мороза, боярина Бермяты и царя Берендея, Васнецов подготовил оригинальные декорации, которые вскоре произвели сенсацию[667].

В 1885 году на сцене Частной русской оперы С. И. Мамонтова в Москве состоялась премьера версии Римского-Корсакова. Этот спектакль, сценическое оформление которого было осуществлено В. М. Васнецовым, И. И. Левитаном и К. А. Коровиным, произвел на зрителей лучшее впечатление, и в ряде газет даже рекомендовалось включить оперу в репертуар Большого театра[668]. Несмотря на сильное влияние, которое «Снегурочка» произвела на знатоков, она стояла особняком как русская опера в репертуаре, где преобладали традиционные европейские сочинения, и большинство современных критиков считало, что незнакомая русская музыка Римского-Корсакова стала абсолютным провалом[669]. «Снегурочка» была поставлена еще раз в обновленном театре Мамонтова, который после нескольких лет перерыва в 1896 году продолжил работу. Критики снова встретили неудачную оперу прохладно[670].

Затем последовало множество других постановок и в России, и за рубежом. Когда французский режиссер рассматривал постановку «Снегурочки» в Opéra Comique в Париже в 1907 году, Мамонтов отдал должное «Снегурочке» как опере, представлявшей лучшее, что есть в России, то есть утонченный и поэтический дух русского народа, а не грубых, пьяных крестьян, которых ожидали увидеть западноевропейские зрители[671]. Эта парижская постановка имела несомненный успех. Особенно неизгладимое впечатление произвели костюмы. Занималась ими княгиня Тенишева, и она лично изготовила корону для царя Берендея [Тенишева 2006: 363–366]. В своих воспоминаниях Тенишева подчеркивает, как старательно и продуманно была воспроизведена каждая деталь традиционного русского костюма:

Мне был предоставлен неограниченный кредит. Так как подходящей материи для костюмов достать было негде, то я сделала все сарафаны вышитыми сверху донизу, и обошлось это, конечно, недешево. Кокошники, ожерелья, шугаи, мужские костюмы – все прошло через мои руки, а корона царя Берендея была сделана мной собственноручно в моей мастерской, так как та, которую сделал театральный ювелир, была неудовлетворительна [Васильев 2000: 17].

Конечным результатом была роскошная постановка, имевшая большой успех у иностранной публики.

Однако на родине пресса по большей части не испытывала восторга. В 1873–1874 годах отзывы о «Снегурочке» как о самой пьесе, так и постановке на музыку Чайковского были одинаково негативными. Хотя рецензенты находили мало похвального в новой пьесе Островского, они говорили о ней постоянно. Среди многочисленных статей, развивавших контрдискурс «Снегурочки», можно найти целый ряд интерпретаций, в том числе такую, где предполагается, что Ярило-Солнце – это пылкий возлюбленный Снегурочки, чье жгучее желание заставляет ее растаять. Это прочтение, наряду с другими более или менее правдоподобными объяснениями странной пьесы, широко циркулировало в обществе[672].

В этой первой серии рецензий берендеи были представлены как фантастический, ленивый, глупый, фальшивый народ. К примеру, В. П. Буренин, который в середине 1870-х годов был повсеместно читаемым и всеми ненавидимым фельетонистом, писал: «Берендеи заслуживают скорее названия дураков, чем людей. Это народ, стоящий немногими степенями выше гориллы. Берендеи руководятся самыми инстинктивными, почти животными чувствами и выражают их бессмысленными песнями о масленице-мокрохвостке». Буренин также отверг предполагаемые художественные таланты царя Берендея (Островский изобразил его расписывающим столб во дворце), назвав его простым маляром. «Самый глупый из берендеев – это их властелин – Берендей»[673]. Между прочим, Буренин написал эту рецензию, не видя постановку, и вывел свое категоричное суждение из других напечатанных рецензий. Такая практика была далеко не редкостью в то время. Еще один рецензент также выделил чрезмерную глупость как преобладающую черту берендеев, «глупого-преглупого… народа, высшее психическое проявление которого высказывается в звуках: “Хе-хе-хе! хо-хо-хо!”»[674] Минаев подверг «Снегурочку» дальнейшему осмеянию на страницах «Искры», сравнив пустоту весенней сказки Островского с плачевным состоянием русской литературы в целом[675]. Современники считали пьесу, будь то печатный текст или сценическая постановка, бессмысленным балаганом, нелепым водевилем, «стихотворным винегретом» или «каким-то поэтическим капризом»[676].

Критики оценили то, что Островский поместил пьесу «в самой средине русской сказочной старины», но сочли, что на сцене она выглядит либо как вагнеровская постановка, либо как жалкое подражание Шекспиру. Готический замок, изображающий дворец царя Берендея в первом театральном варианте, а также наряд царя Берендея, напоминающий костюм венецианского дожа, усиливали фальшь и причудливость берендеев[677]. В целом преобладало впечатление странной, чужой и бесполезной подделки: «Вся сказка Островского – это не произведение народное, а чужеземный и современный продукт, переряженный в древнерусское платье… В сказке есть веселость, – но и эта веселость какая-то не русская»[678]. Поразительно то, что рецензенты неоднократно подчеркивали отсутствие национального характера в этой первой серии критических откликов.

Благожелательный, хотя и неопубликованный отклик Гончарова стоит особняком среди современных рецензий. В своем очерке писатель не противоречит общественному мнению. Но он также интерпретирует «Снегурочку» как фундамент творчества Островского, сравнивая ее с памятником «Тысячелетие России»: