Свет – Тьма

Глава 13. Жизнь после

На следующий день Ваня не приехал. Он был занят похоронами, а я промучилась до вечера, не имея возможности узнать, что там происходило. Это оказался самый долгий и тоскливый день в моей жизни. В перерывах между уколами и анализами я бездумно смотрела в доступное мне окно, наблюдая, как по его серой, немытой поверхности сползали тонкие струйки. Сегодня снова пошёл дождь, словно не только я, Ваня и, может быть, отец грустили о маминой смерти, но и сама природа. Капли, как слёзы, монотонно барабанили по железному карнизу, однако я плакать уже не могла. В душе всё сжалось до размера самой крошечной капли, и глаза оставались сухими. Мне не хотелось ни думать, ни переживать. Мне хотелось оказаться в другом месте — рядом с мамой, чтобы в последний раз увидеть её, прежде чем деревянный гроб исчезнет под двухметровым слоем земли. Попрощаться и сказать хотя бы её телу то, что я не успела сказать при жизни. Но моё тело было приковано к холодной железной койке, и с этим я ничего не могла поделать.

Из больницы меня, естественно, никто не отпустил. Не отпустили, даже если бы я сплясала перед врачами лезгинку. С утра на смену заступила новая медсестра, и я решила попытать счастья, обратившись к ней с просьбой. В ответ она лишь усмехнулась и быстро вышла из палаты, укоризненно покачав головой.

Её безоговорочное и молчаливое «Нет» убило во мне последние капли надежды. Хотя на что я, собственно, надеялась? Что меня под ручки, вернее под поручни кровати-каталки доставят на похороны, а потом привезут обратно в реанимацию? Это было абсолютно глупо и нереально…

Когда за окном, наконец, стемнело, а новенькая медсестра делала вечерний обход, я попросила дать мне снотворное, понимая, что сегодня точно не смогу уснуть. Она недолго думала, и уже через пятнадцать минут я получила заветную таблетку, которая прокатилась по пищеводу, как гигантский шершавый шар, застряв где-то глубоко в горле и наполнив носоглотку неприятным привкусом лекарства. Но даже этому я была рада, за последний год жизни впервые не испытывая страха перед очередной ночью.

Можно было не волноваться, что кто-то потревожит мой тяжёлый лекарственный сон. Даже если бы у меня случился инфаркт, или инсульт, или приступ лихорадки, ни одна живая душа не появилась бы в палате, чтобы помочь. Ночью отделение словно вымирало. И лишь глухие стоны страдавших больных призрачным эхом отражались от бетонных стен, насыщая воздух жутким привкусом боли.

Прихода Тьмы я тоже больше не боялась, поскольку она не могла сделать ничего хуже того, что уже произошло. Я и так была искалечена и физически, и морально, лишившись всего, что было мне дорого и во что я верила. У неё остался только один вариант — убить меня. Но этого точно не случится до Битвы, поскольку тогда Свет получит право на ответное действие, что могло лишить её победы. Хотя планы Тьмы, как и планы Света, я не пыталась предугадать. У них существовали свои, совершенно иные Законы, и они руководствовались своими, совершенно иными мотивами и логикой, которые простым смертным были непонятны и недоступны…

Утро четвёртого и, как оказалось, последнего дня моего пребывания в реанимации началось иначе. После очередного забора анализов и дозы ежедневных лекарств меня впервые покормили жиденькой серой кашей, названия которой я даже не знала, и на этом высший сервис закончился. Но я не расстроилась. Желудок настолько сжался после длительной голодовки, что совершенно не просил пищи. Зато нормального душа организм настойчиво требовал, вот только подобная роскошь пока была мне недоступна.

После меня отвезли на рентген, просветили ногу, спину и бок, где были сломаны рёбра. И сильно удивились, поскольку не обнаружили недавних переломов. По крайней мере так я поняла из подслушанных разговоров врачей. Однако гипс снимать не стали и сидеть пока не разрешили. Зато руку с вывихом размотали. Я подвигала кистью, опасаясь неприятных ощущений, но ничего не почувствовала. Она слегка онемела и опухла, но боли больше не было…

Через некоторое время меня опять отправили в футуристическую комнату для повторного обследования на томографе. И я сделала вывод, что на этот раз они собирались просканировать не только мозг, но и вообще всё тело, чтобы подтвердить или опровергнуть неожиданные результаты рентгена. Меня тут же охватила паника, что вспышки с ужасными картинами повторятся снова. Однако медсестра ввела мне какое-то лекарство, и буквально через минуту я почувствовала спокойствие и лёгкость. В результате процедура сканирования, которая в этот раз заняла гораздо больше времени, пролетела на одном дыхании. Я то дремала, то просыпалась, то просто лежала и считала секунды, не испытывая никакого дискомфорта. Затем меня сонную отвезли обратно в палату и оставили там до конца действия лекарства, где-то на пару часов.

Периодически я выныривала из полудрёмы, чтобы обнаружить то медсестру, зашедшую поменять капельницу, то врача, с довольным лицом сообщившего мне результаты. Я плохо запомнила все заумные медицинские термины, которыми он сыпал, но суть вроде бы уловила — мой организм восстанавливался гораздо быстрее, чем у большинства людей, поэтому сегодня меня должны были перевести в обычную палату.

Свой переезд я практически не запомнила. Память зафиксировала, как меня отключили от приборов, переложили на каталку, а потом принялись моей головой расталкивать двери в коридоре.

Окончательно очнулась я уже в другой палате.

Я лежала на кровати без железных бортов, зато с какой-то палкой, начинавшейся у изголовья и заканчивавшейся на уровне лица пластмассовым треугольником. Видимо, чтобы удобнее было вставать. Вместо простыни меня накрывало одеяло в застиранном, но чистеньком пододеяльнике, а сверху него лежала сложенная больничная рубашка с жуткими неоново-рыжими ромашками. Но я обрадовалась ей больше, чем абсолютно голому телу, тем более в присутствии посторонних.

Кроме меня в палате находилось ещё пять женщин, у которых были загипсованы различные части тела, и трое посетителей, кормивших своих друзей или родственников йогуртами, соками и фруктами. Монотонный гул их голосов почему-то раздражал. Наверное, потому что меня никто не подкармливал. Здесь уже не пахло лекарствами и хлоркой — в воздухе витал запах еды, словно я лежала не в больнице, а посреди столовой. Слышались кислые ноты мандаринов, сладко-пряные ароматы копченой колбасы и тяжёлые, жирные аккорды жареной курицы, которую с аппетитом уплетала женщина с забинтованной головой.

Только теперь я поняла, насколько проголодалась. От изобилия запахов желудок не выдержал и сдался, громко заурчав. Загипсованной куклой я пролежала в дальнем углу до самого вечера, мучаясь чувством голода и наслаждаясь одиночеством в шумной и людной палате. Никому не было до меня дела, даже врачам и медсёстрам, которые снова куда-то испарились. И хорошо, пристального внимания мне всё равно не хотелось.

Но, конечно, я лукавила — если бы рядом оказался Ваня, я бы безумно ему обрадовалась. Только в тот день он не появился.

Я терпеливо дождалась вечера, стараясь вообще не подавать признаков жизни и только глотая слюни, когда в палате раздавался хруст яблока или снова и снова слышался запах мандаринов. А потом мои молитвы, наконец, были услышаны. По коридору прошла женщина, толкая перед собой громыхавшую тележку и громким, скрипучим голосом сообщая, что пришло время ужина. Все, кто мог передвигаться, побрели к ней за порцией еды, а оставшимся помогли и поставили тарелки на прикроватные тумбочки. В их числе оказалась и я. Кормили скромно, но вполне сытно. За несколько секунд я умяла тарелку картофельного пюре, политого соусом с запахом мяса, и запила стаканом компота. А сладкий пирожок мне не достался, поскольку ещё не был положен.

И только после всего этого я сообразила, что на моей тумбочке стояла всё та же ваза из реанимации.

Странно, но ни один человек, кроме Вани, не обратил на неё никакого внимания. А теперь вазу вообще перевезли вместе со мной, хотя кому и зачем это понадобилось, я не понимала. Наверное, я не ошиблась, и в ней действительно находился Дух, а Елиазар смог сделать так, чтобы больше никто его не замечал. Такие выводы казались немыслимыми и фантастичными, но другого объяснения я найти не могла. В результате я решила не забивать себе голову лишними размышлениями и просто забыла о стеклянной мелочи.

Сытая, довольная и счастливая, я, наконец, смогла расслабиться и, отвернувшись ото всех, принялась наблюдать за низкими серыми облаками, плывущими по маленькому клочку неба, видимому с моей койки. Хорошо, что рядом находилось окно, ведь на неопределённое время оно станет моей единственной связью с внешним миром.

Вскоре соседки тоже закончили ужинать и затрещали, словно сороки, обсуждая вкус картошки и отсутствие мяса. Многие остались недовольны, а я лишь усмехнулась, ведь это был мой лучший ужин за последние несколько дней, потому что он был единственным. Пару раз они спросили меня о какой-то ерунде, пытаясь вовлечь в разговор и узнать, кем я была и как сюда попала. Но я отвечала лишь общими фразами. Болтать совершенно не хотелось, а тем более рассказывать незнакомым девицам о своей жизни. Меня обозвали партизанкой и в конце концов оставили в покое. После этого разговор переключился на новую коллекцию туфель в модном магазине, и каждая посчитала своим логом сообщить, что обязательно сходит туда, как только выпишется из больницы. Затем они начали обсуждать платья, потом купальники, а дальше разговор зашёл об отдыхе. И где-то на описании вечеринки возле бассейна в отеле Турции я заснула.

Утром следующего дня ко мне, наконец, приехал Ваня, притащив огромную сумку, словно Дед Мороз мешок с подарками. Из неё он извлёк пижаму, халат, спортивный костюм, полотенце, шлёпки, кучу влажных салфеток и предметов гигиены, расческу для волос и даже маленькую косметичку, в которую собрал необходимые, по его мужскому мнению, для женщины вещи. Кроме того, на дне нашёлся пакет с такими желанными мандаринами, йогуртами, соком и шарлоткой, которую испекла его мама. Далее сумку покинул Ванин планшетный компьютер, наушники и флэшка с фильмами. Я не посмела вернуть технику обратно, хотя смотреть глупые фильмы не тянуло совершенно. Промолчала, ведь даже надеяться не могла, что мне на голову свалится столько подарков и счастье в виде Ваниного внимания. Он оказался выше эмоций, и я была бесконечно благодарна ему за помощь, поскольку больше ни от кого помощи не ждала.

После того как его сумка опустела, моя тумбочка наполнилась вещами, а общий холодильник продуктами, пришёл черёд самого неприятного — разговора о похоронах. Не вдаваясь в подробности, Ваня просто сказал, что всё прошло нормально, а я не стала долго расспрашивать. И на этом мы оба успокоились.

— Классный у тебя парень! — воскликнула одна из женщин, когда Ваня ушёл.

Я промямлила в ответ, что мы были просто друзьями, но, похоже, никто мне не поверил. Да я и не старалась их убедить.

После обеда меня ждал очередной неожиданный переезд — в двухместную палату, оплаченную Ваней. Видимо, ему, как и мне, не понравилось столь тесное соседство с кучей болтливых тёток, хотя я ни единым словом не высказала своего раздражения. Но то, что нам периодически приходилось проглатывать слова или вздрагивать от громкого хохота за спиной, возможно, повлияло на его решение переселить меня в более спокойное место.