Группа дополнительных занятий

Шнурки. Добыть шнурки, заговорить и продернуть в туфли, пока она не видит. Или стащить какое-нибудь ее украшение, наложить заклятье и подкинуть. Проследить, когда наденет – и начать задавать вопросы.

– Подкараулить и сделать вид, что грабим, – сказал Кенан. – Связать, а веревка заговоренная. И невзначай спросить, она или не она убила. Только лица надо прикрыть, чтоб не узнала.

– Отличный план, – похвалила Элин, – особенно если вы соскучились по внутреннему интерьеру тюремной камеры. В прошлый раз мы с Резелью еле-еле избежали наказания, – она глянула на Нейла искоса, – и то мы были, можно сказать, не виноваты.

– Ай, – сказала Конла досадливо и натянула куртку на ухо.

– Мне нужно подумать, – сказала Элин, – уверена, что есть выход, не включающий в себя насилия.

– Это над нами скоро насилие сделают, – сказал Кенан. – Прям жопой чую.

– Можно подождать этого момента, – сказал Нейл, – и тогда мы точно узнаем, кто желает нам зла, и кто, экстраполируя, желал зла профессору Коппенсу и хочет, чтобы обстоятельства его гибели оставались секретом.

– Это тоже план, – сказала Элин.

– Да, давайте подождем, – сказал Кенан, – пока не придут за оборотнем.

– Быть может, и не придут.

Кенан сказал: “это за везучими не приходят”, сел к столу боком, привалился к столешнице и прикрыл глаза.

– Совести у вас нету, – сказала Конла со своего места. – Съестным пахнет – сил нет. Могли б и оставить.

– Кажется, мы доели не все, – сказал Нейл.

– Так что ж вы молчали?! Я-то думаю, нет ничего, раз не предлагаете... – Конла встрепенулась и выцарапала котелок из жерла очага. Сказала Нейлу: не-не, зачем тарелку, давай ложку, стянула крышку и сунулась туда лицом.

Очаровательно, подумала Элин и объявила, что будет готовиться ко сну, если никто не возражает.

Пока она умывалась и готовила питье, Нейл сопроводил сонную Резель в места острой необходимости. Элин попоила ее, уложила поближе к стене, а сама разделась до рубашки и рейтуз и забралась под одеяло рядом. Подумала, что, быть может, нужно было пустить погреться Конлу, и отмела эту мысль: нечего охлаждать больную промерзшим телом. Да и очаг будет потеплее Резели.

Элин повозилась, нечаянно пихнула Резель ногой, извинилась вполголоса.

– Вы о чем-то говорите, – сказала Резель сонно. – Об интересном?

– Об уроках, – сказала Элин. – И о том, как бы нам сделать заговоренную на правду вещь и незаметно ее подсунуть.

– Моленару?

– Нет... хотя отчего нет, возможно, и ему потом. Но сначала госпоже библиотекарю.

– Она вещи подбирает, – сказала Резель в подушку. Элин привстала, перегнулась через нее, отогнула край подушки, и Резель заговорила разборчивее: – Если забудешь в библиотеке, она возьмет. Я видела, Орифия оставила платок, а она потом в нем была...

Не то, чтобы я осуждаю ее за это с положенною силой, подумала Элин. Какое у нее может быть жалование? Если вещь не краденая, а забытая, и за нею никто не пришел... Это богоспасаемое заведение скоро напрочь вытравит из меня мораль и всякое понятие о том, как жить в приличном обществе, подумала Элин.

И еще подумала: платочки. Это очень неплохо. Нужно посмотреть, как наносить заклятия на ткань.

– Вышить... – бормотала Резель. – Заговорить нитку и вышить... мама приносила... я делала... для хозяйки... муж гулял, она проверяла...

Элин потрясла Резель за плечо и потребовала с самого начала и разборчиво. Резель повернулась на спину, зевнула и сказала:

– Мама принесла чулки, я распустила шов и сшила заговоренной ниткой. Было совсем незаметно.

– И что, этого хватило ли, чтобы... э... носитель чулок говорил правду?

– Конечно, нет, – сказала Резель, – это же всего только ниточка. Не заставит сказать правду, но будет труднее врать. Становится видно по лицу. Мама рассказывала, что у них были большие скандалы потом, только хозяйкин муж не гулял, а ходил играть и просаживал деньги... маму потом попросили оттуда, нечем стало платить.

– Каков негодяй! – сказала Элин. – Игроки – хуже всего. От них долги и несчастье.

– Наверное, – сказала Резель покладисто и попыталась повернуться на бок. Элин мягко удержала ее, спросила:

– И что же, вы сумеете проделать этот трюк снова?

– Конечно, – сказала Резель, – только никому не говори. И про мамину хозяйку не говори, так нельзя делать, вообще-то.

Ах, да, наложение заклятий, искажающих мысли, движения и речь без ведома принимающей стороны. Паладины делают себе жалование именно на таких магах и благодарности жертв, которые выболтали женам про свои делишки или чуть не угодили в темницу, стащив на званом ужине печатку гостя – не желая, просто руки вдруг перестали слушаться и зажили своей жизнью.

Кругом обман и нарушенье закона, подумала Элин.

Но профессора Коппенса жальче, и они в этой кровавой каше слишком глубоко, чтобы морщиться.

– Ну ладно, почивайте, – сказала Элин и старательно подоткнула одеяло под Резель с одной стороны. – Мы это еще обсудим, когда вы будете в состоянии.

Резель уснула, не дослушав. Элин еще полежала, глядя в потолок, но сонное заклятие понемногу утянуло в страну грез и ее.

Встала она еще в темноте, и сразу натянув только юбку и башмаки, выбралась вон, на улицу. Справив дела и гадая, насколько это полезно для организма, умылась из бочки и поскорее, спасаясь от холода, юркнула назад.

Конла спала, вытянувшись вдоль всей лавки. Кенан расположился на сдвинутых стульях. Нейл сидел у стола и дремал, сложив голову на руки. Ему должно быть привычно, подумала Элин, сколько раз он засыпал над бумагами?

Она тронула Конлу за плечо, коснулась щеки, наклонилась, прошептала в ухо:

– Идите в кровать, ваша очередь.

Конла дернула плечом, натянула куртку на голову, потом откинула, не сразу нашла взглядом Элин. Без слова скатилась с лавки, добралась до Кенана, потягала его за ухо, словно вытаскивала из чая ложечку, прошептала что-то и ушла в темную комнатку. Кенан без шума сполз со стульев и, оставив башмаки, босиком ушел за нею.

Элин прислушалась к возне, подумала, что нужно налить чаю, но тогда пришлось бы греметь, а Нейл спал так мирно, хотя и в чудовищно неудобной позе. Элин подумала, что подождет, пока он проснется сам, а до того не пропадать же месту. Тем более, Нейл ей задолжал: принеси она его тайну госпоже Сметс, возможно, ей было бы уже сказано собирать документы и готовить новые тетради.

Эх, вы, подумала Элин, легла на лавку, сообразила, что оставила пиджак в комнатке Резели, а сейчас он очень бы пригодился. От очага шло еще тепло, Элин повернулась на лавке, легла к нему ногами, положила под голову локоть.

Подумала: в ее квартирке условия ужасны, но все же более пригодны к жизни. Своя кровать, свое место, умывальня, а не бочка. И все же, проводя там вечера в одиночестве, она страдала от неудобств и от резкого поворота жизни гораздо больше, чем здесь, в обстановке, приближенной к походной.

Припомнила, все ли задания приготовила на завтра, и успокоенно задремала.

Разбудило ее шуршание в ногах. Горничная пришла подложить теплых камней под одеяло. Элин подобрала ноги, чтобы не обжечься, и попросила горячей воды прямо в постель: тетушка не велела вскакивать и сразу бежать завтракать, сначала пусть заработает желудок. Сама тетушка выпивала воду и сидела в кровати, ожидая положенное время, и смотрела утреннюю почту. Элин, когда мама только умерла, и тетушка пускала ее к себе на ночь, чтобы не плакала, тоже участвовала в утреннем ритуале: разглядывала надписи и картинки на конвертах. А потом они поднимались и умывались в серебряном тазике. А чтобы ноги не мерзли после теплой постели, Элин – она уже умела сама! – натягивала толстые чулки.

Ноги подмерзали, несмотря на одеяло и камни. Элин вытянула их, не нашла камней, и воды ей до сих пор не принесли. Элин приподнялась, хотела кликнуть горничную, но в горле пересохло, вышло тихонько. И кто-то уже возился в ногах. Элин села, протерла глаза. Ферик добыл, наконец, уголек, и встал на пороге дальней комнатки, и из нее, пятясь, показался Кенан, выволок за собою тряпку и ведро.

Элин села на лавке, растерла лицо. Подвигала плечом, подняла руку. Плечо жаловалось на жесткий сон. Элин помассировала косточку, наблюдая, как Ферик топчется на пороге, Кенан выжимает тряпку в ведро, а Конла посреди комнаты стряхивает кусок ткани, раскладывает на столе и разглядывает, словно карту вражеских территорий.

– А, проснулась, – сказал Ферик. – Вот кому все в жилу. Не разбудишь тебя ничем. Счастливая будешь.

– Отчего это? – спросила Элин сипло, откашлялась.

– Сказка такая есть, – сказал Ферик. – Шла по деревне ведьма, стучалась ко всем. И все как на подбор плохо спали – кто еще и не ложился, потому что притащился от полюбовницы, кто свекровку задушил полотенцем, и теперь она приходила во снах и мучила, у кого сердце тяжелое, потому что пропустил молитву, и Кантор не дал сна... Ведьма стучалась, просила воды напиться, а в отдарок раздавала яйца. В каждом яйце беда. А к кому не достучалась, у кого в доме порядок, все на месте и совесть чистая, вот и спит – не добудиться, того мимо обошла.

Зная по рассказам вашу деревеньку, подумала Элин, могу предположить, что основано это все на были. Особенно про задушенную свекровь.

Она встала умыться, столкнулась в дверях с мокрым (даже волосы мокрые) Нейлом с красными ушами и носом, пожелала доброго утра и выбралась на улицу. Слышала, как Кенан выплескивает ведро прямо на кусты, и куда-то туда же бросает тряпку. Когда вернулась, Ферик уже торчал наполовину из-под кровати Резели, шуршал угольком, а Нейл с натугой и скрипом ножа нарезал на столе хлеб.

Я бы не отказалась жить подобным образом, подумала Элин. Большая семья, где всякий что-то умеет и делает, и где всякий свободен, но может рассчитывать на других. Большой дом...

– Что-то мы рано подскочили, – сказала Конла. Она сидела с тканью на коленях и разглядывала вышивку. – Проклятые петухи, орут ужасно.

– Голову долой – и в суп, – сказал Кенан.

Вы можете и просто так, подумала Элин, без обработки. Теплая кровь, упругое мясо. На улице в самом деле было сумрачно – и в самом деле, слышно даже через оконце, раздавались петушиные трели.

Элин повела плечами, отлепив рубашку от спины, и сказала:

– Это весьма хорошо, что мы поднялись заранее. Мне необходимо сходить к себе, а то появляться который день в одном и том же становится уже неприличным.

– Неприлично – это когда прореха, что сиську видно, – сказала Конла, оглаживая вышивку. Элин присмотрелась. Над ручьем склонился серебряный орех, и виден был уже край беседки.

Вышивка!

Элин встала, пробралась к Резели, которая сидела на постели, натянув одеяло на грудь, и следила за правящим заклятье на полу Фериком. Тот облизнул палец, стер линию и нарисовал заново. Элин поморщилась и, переступив через тонкую работу, забралась на кровать.

– Сплю, сплю и не могу проспаться! – пожаловалась Резель. – А теперь так тяжко...

– Недолго будет тяжко, – сказал Ферик. – Поешь – и отлично. Кашляешь?

Резель помотала головой. Ферик, невидимый за краем кровати, переспросил. Резель ответила: нет, и ничего не болит, только руки дрожат.