Клады великой Сибири

* * *

Предчувствие Верлова оправдалось.

Осмотрев с рассветом воздушный корабль, Бромберг состроил кислую гримасу.

– Плохо, черт возьми! – проворчал он. – Масса изогнутостей… есть и поломки…

– Значит, застрянем? – спросил Суравин.

– Придется-таки! – покачал головой инженер. – Суток двое придется чиниться. Беда в том, что благодаря этому нам надо будет сделать запасы кое-каких материалов, а следовательно, соприкоснуться с людьми.

– Вы полагаете, что избежать этого будет невозможно?

– Полагаю, невозможно, – ответил Бромберг. – Принесите-ка мне из каюты ящик с инструментами.

Не медля ни минуты, он принялся за работу, в которой приняли участие Суравин и Верлов.

Прошли сутки.

Хотя настоящий тайфун уже прошел, но ураган все еще продолжал бушевать.

Путешественникам это было на руку.

Ввиду невозможности работать в поле китайцы-поселяне совершенно не выходили из деревень, и воздушный корабль стоял в лощинке никем не замечаемый.

Но утром на третий день, когда починка была уже окончена, Бромберг подошел к Верлову.

– А ведь без жилого центра нам не обойтись, Иван Александрович! – проговорил он. – Пришлось поставить новую ткань на три крыла и на два – большие заплаты.

– В чем же дело? – спросил Верлов.

– Запас оставшейся ткани слишком мал. Еще один такой шторм, и мы останемся совсем без запаса. Надо во что бы то ни стало добыть шелковой крепкой ткани.

– Купить?

– Да. Тут верстах в семи есть большая деревня, башня которой видна с пригорка. Придется сходить туда и купить.

– Что ж, можно рискнуть! – согласился Верлов. – Если угодно – я схожу… язык я знаю.

– А если вас схватят? – спросил инженер.

– Об этом не беспокойтесь! – улыбнулся Верлов. – Я достаточно знаком с этой страной, в которой пропутешествовал несколько лет. В первые часы нас никто не тронет пальцем, а если и приведут к местному чиновнику, то нет ничего легче откупиться подарком. Правда, лишь только о нас узнают хунхузы (разбойники), проживающие везде в более или менее крупных селениях, они постараются захватить нас в плен, но… в самом городе, притом днем, они не решатся действовать. Мы же сделаем покупки, вернемся и моментально снимемся с якоря. Вы можете даже подняться и следить за нашими движениями в подзорную трубу.

– Это правда, – согласился Бромберг. – Вы один пойдете?

– Конечно, один! – пожал плечами Верлов. – Повторяю, это совсем не страшно.

– Совсем-таки не страшно? – спросила, подходя, Вера Николаевна.

– Ни капли! – улыбаясь, ответил Верлов.

– И если бы я попросила позволения сопровождать вас, вы бы не отказали мне в этом? – спросила молодая девушка, пристально взглядывая на любимого человека.

Верлов поймал ее взгляд и покраснел.

Ему и самому хотелось побыть хоть немного наедине с ней, и, подумав слегка, он ответил:

– С женщиной показаться еще лучше. Тогда каждый поверит, что мы лишь обыкновенные путешественники.

Бромберг ничего не ответил, и лишь едва заметная добродушная улыбка на мгновение мелькнула в уголках его губ.

Он чутьем угадывал тяготение друг к другу молодой парочки, но дипломатично молчал об этом, решив раз навсегда, что это не его дело.

– Купите самого плотного, но не особенно толстого шелку… аршин сто, – заговорил он деловым тоном. – Лучше белый цвет, а если не будет, то черного.

– А вы совсем готовы к поднятию? – спросил Верлов.

– Через два часа все будет готово. Кстати, буря теперь совсем стихла, и оставшийся ветер совсем не мешает нам лететь дальше.

Вера Николаевна подошла к отцу.

– Папа, ты мне позволишь прогуляться с Иваном Александровичем? – попросила она. – Он говорит, что опасаться нечего.

И она рассказала отцу, в чем дело.

– Ну что ж, иди, коли так! – согласился Суравин. – Раз Иван Александрович так говорит, значит, надеется.

Молодая девушка весело захлопала в ладоши.

Между тем Верлов сбегал в каюту, захватил с собою денег и, на всякий случай, револьвер.

Весело разговаривая, счастливые, что могут несколько часов побыть наедине, Верлов и Вера Николаевна направились к селению, башня которого виднелась на горизонте.

Лишь только они отошли от корабля версты на две, Верлов подал своей спутнице руку.

О, теперь они могли говорить свободно!

Как-то сам собою Верлов заговорил о своей любви, о том, как осветилась вся его будущая жизнь, какое радостное сознание взаимности наполняет его сердце.

Молодая девушка робко отвечала тем же признанием, крепко прижимаясь к руке спутника.

Они строили планы будущего, не замечая, как сокращается расстояние до селения, и только тогда очнулись, когда яростный лай собаки подсказал им, что началась окраина.

Мужской персонал селения как-то не был виден, и у ворот дверей фанз толпились лишь совершенно голые детишки и просто одетые женщины.

– Посмотрите, какая хорошенькая! – воскликнула вдруг Вера Николаевна, указывая на порог первой фанзы.

Верлов взглянул по указанному направлению и улыбнулся.

На пороге сидела прелестная китаянка, не старше пятнадцати лет.

Одета она была в грубую синюю рубаху, спускавшуюся ниже колен, и в такие же широкие штаны.

Хорошенькое, ненабеленное и ненарумяненное личико, с черными, слегка дикими глазенками в узких разрезах век и витиеватой прической, украшенной дешевыми блестками, крошечные смугленькие ручки и маленькие ножки в чистых белых чулочках и дешевых туфлях как-то не гармонировали с бедностью костюма.

Увидав чужестранцев, она с любопытством оглядывала их, заинтересованная больше всего женщиной и ее костюмом.

Когда Верлов и Вера Николаевна подошли ближе, она испуганно бросилась к двери.

Но голос Верлова заставил ее остановиться.

– Послушай, девушка! – сказал он по-китайски. – Моя жена, – при этом слове Вера Николаевна вся вспыхнула, – никогда не видала китайских дворов. Можно зайти к вам посмотреть?

Сначала на лице маленькой китаянки отразился испуг.

Но Вера Николаевна быстро подошла к ней, взяла ее за маленькие ручки и с ласковой улыбкой посмотрела ей в лицо.

Вероятно, любопытство рассмотреть вблизи женщину-чужестранку и невиданные до сих пор наряды взяли верх над страхом, так как свеженькое личико дикарки вдруг просветлело и заиграло улыбкой.

Поклонившись до пояса, она махнула путникам ручкой и ввела их во двор.

Это был простой, тесный дворик, в каждом колышке которого виднелась страшная беднота.

Вся домашняя скотина состояла из жалкой лошаденки, а под навесами не видно было никаких запасов.

Осмотрев двор, они вошли в фанзу.

Маленькая, темная и закоптелая, она вся была пропитана отвратительным специфическим запахом бедных китайских жилищ.

Беднота была поразительная.

Кан (род длинной лежанки) был покрыт рваным соломенным матом, на котором валялись деревянные миски и кое-какая посуда.

В люльке в углу кана отчаянно орали два младенца, а в другом углу чье-то тело копошилось под грудой лохмотьев.

Пораженные этой картиной невероятной нищеты, Вера Николаевна и Верлов молча стояли у порога, не зная, что делать.

Слезы навернулись на глазах молодой девушки.

– Спросите же их!.. Если нужно помочь, то мы сделаем что-нибудь для них! – произнесла она наконец.

Верлов обернулся к китаянке.

– Как зовут тебя? – спросил он по-китайски.

– Нянь-Си, – ответила та.

– Ты одна здесь, с этими детьми?

– Нет. Вон тетка лежит, только скоро умрет, а отец с матерью работают в поле и получают сто больших чохов[1] в день, – как-то грустно и пугливо ответила Нянь-Си, опуская глаза.

– Значит, вы очень бедны? – мягко спросил Верлов. – Разве вам хватает на еду?

– Нам едва хватает на гаолян и бобы, – еще тише произнесла Нянь-Си. – Но скоро отец станет богатым, когда продаст меня.

– Тебя?

– Да, меня покупает кривой столяр за двадцать лан[2], – как-то совершенно равнодушно ответила китаянка.

– Он тебе нравится?

Нянь-Си удивленно посмотрела на чужестранца.

Она совершенно не понимала этого вопроса, совершенно не понимала европейского взгляда.

– Он купил меня и возьмет в жены…

– A тебе хотелось бы не идти к нему?

– Как же не идти? Кто же даст денег моему отцу? – изумилась она.

Но Верлов не переставал выспрашивать ее.

– А если бы ты нашла где-нибудь столько денег, чтобы отец твой мог хорошенько обзавестись хозяйством, ты все равно была бы продана кривому столяру? – спросил он.

Узкие глазки Нянь-Си сверкнули.

– Тогда мне не нужно было бы кривого столяра. Но Нянь-Си не может найти! – ответила она просто.

– Что это она говорит? – спросила Вера Николаевна, нетерпеливо слушавшая до сих пор незнакомый язык.

Верлов перевел весь свой разговор.

Молодая девушка взволновалась.

– Фу, какая низость! Бедная девушка! Ведь это, ведь это…

И полная негодования, она не могла подыскать слов для выражения протеста.

– Что делать! – пожал плечами Верлов. – В Небесной империи свои законы!

– Нет, нет! – нервно воскликнула Вера Николаевна. – Я не могу допустить продажи этого бедного ребенка!

Она быстро вытащила из кармана портмоне, отсчитала пять фунтов стерлингов золотом (50 рублей) и сунула их в руку оторопевшей китаянки, глядевшей на золото изумленными глазами и, очевидно, не понимавшей ценности полученных монет.

– Скажите же ей, скажите, что тут больше, чем двадцать лан! – волновалась девушка. – Пусть не продается кривому, противному столяру!

Верлов с улыбкой перевел слова Веры Николаевны, прибавив, что теперь Нянь-Си располагает капиталом в двадцать девять лан.

Изумление Нянь-Си дошло почти до столбняка.

Несколько минут она молча, во все глаза глядела на своих нежданных спасителей.

И вдруг, упав на колени, стала неистово отбивать земные поклоны.

Взволнованная Вера Николаевна быстро подняла на ноги маленькую дикарку и крепко обняла ее, желая окончательно ободрить ее.

Через несколько секунд малютка оправилась и бурно стала выражать свой восторг, хлопая в ладоши и подпрыгивая на земляном полу.

– Только не показывай никому, кроме отца, свои деньги! – посоветовал ей Верлов.

И, обернувшись к своей возлюбленной, он добавил:

– А нам надо спешить, мы и так замешкались! Впрочем, Нянь-Си нам может помочь. Пусть она будет нашим проводником!

Эта мысль очень понравилась Вере Николаевне.

Предложение было переведено на китайский язык, и Нянь-Си с радостью согласилась показать своим благодетелям магазин шелковых материй.

Лишь только они вышли втроем на улицу, толпа любопытных женщин и детей обступила их со всех сторон.

Полудиких женщин больше всего интересовали ноги Веры Николаевны.

В бедных китайских семьях женщинам не уродуют ноги, так как работать при изуродованных ногах в поле невозможно.

Но зато если семья зажиточная, то родители считают верхом изящества превратить ноги девочек в подобие копыт.

В самом раннем возрасте родители загибают на ногах своих девочек пальцы внутрь, пригибая их к ступням, и крепко-накрепко забинтовывают стиснутые в кулачок ножки. Благодаря крепким бинтам рост ноги в ступне до щиколотки совершенно прекращается, тогда как остальной организм продолжает развиваться нормальным путем.