Клады великой Сибири

XVI

– Какая грандиозная река!

Этот крик восторга невольно сорвался с уст Веры Николаевны, когда она в одно прекрасное утро посмотрела вниз с площадки воздушного корабля на величественный Амур.

Теперь они подлетали уж к городу Николаевску, где Амур достигает пяти верст ширины.

Вид с высоты птичьего полета был действительно величественный.

Бесконечная тайга тянулась во все стороны, тихо шумя вершинами столетних деревьев, а посреди нее, разрезая ее широкой, извилистой линией на две части, плавно катил свои блестящие, холодные воды великолепный Амур.

Редко, совсем редко, виднелись среди вековых деревьев дороги, шедшие по большой части к золотым приискам, которых так много в окрестностях Николаевска, в особенности по реке Аргунь.

Глядя на эту дикую тайгу и реку, по которой страшно редко сновали пароходы, путники поражались тому, что такая богатая, дикая местность почти не заселена, в то время как в Центральной России народ ютился на крошечных клочках земли.

– Но сразу нельзя! – возражал Верлов. – Беда в том, что почва, на которой стоит тайга, совершенно непроходима. Тут тундра, в которой утонет смельчак. И прежде чем переселять сюда народ, надо постепенно осушить почву.

– А сколько лесного богатства! – воскликнул Суравин.

– О да! – ответил Верлов. – Кроме сосны, ели и березы, вы найдете здесь чинар, дуб, бархатное дерево и много других драгоценных пород. Говорят, будто находят и красное дерево.

– Боже! А это что? – показала вниз Вера.

Все взглянули вниз.

Зрелище, представившееся им, было действительно довольно странное.

Что-то белое, похожее на кисею, отделяло воздушный корабль от земли.

Получалось впечатление, что между кораблем и землей шел снег, но, не падая на землю, несся куда-то на юг.

И чем дальше наблюдали изумленные путники это странное явление, тем гуще становились снежные хлопья.

Наконец они стали так часты, что почти совершенно закрыли собой землю.

Взглянув в стороны, путники заметили, что белый снежный поток застилал не всю землю, а несся широкой полосой, которая достигала наибольшей своей густоты над рекой и постепенно таяла, по мере удаления от воды.

Чи-Най-Чанг первый рассеял всеобщее недоумение.

– Кета пошла, – хладнокровно произнес он.

Верлов хлопнул себя ладонью по лбу.

– А я-то не догадался! – воскликнул он.

– Позвольте! Кета ведь – рыба! Не летит же ваша рыба по воздуху! – заметила Вера.

– Вы совершенно правы, – улыбнулся Верлов. – Кета – рыба, весом фунта в три, напоминающая своим мясом лососину. Этой рыбой кормится вся Сибирь. Ежегодно, один раз поздней весной, а другой раз осенью, кета огромными стаями входит из моря в реки, по которым двигается вверх по течению почти сплошной массой для метания икры, которую эта морская рыба мечет в пресных водах. А так как река не может дать питания многомиллионному рыбному стаду, то природа позаботилась об этом иначе. То белое облако, которое мы принимаем за снег, есть не что иное, как мириады маленьких белых мотыльков, стремительно направляющихся над водой в обратную ее течению сторону. Эти мотыльки нарождаются как раз перед тем временем, как кета устремляется к устьям рек, нарождаются из бесчисленных личинок на берегах. Образуя густые тучи, эти мотыльки двигаются вверх по течению рек и, падая мириадами в воду, доставляют собой достаточное питание кете. Но если кета питается ими, то сама не остается без врагов. Едва кета появляется в реках, как в тех же реках появляются стада нерп, или, иначе, морских собак, пожирающих кету.

– Ужасно интересно! – воскликнула Вера, глядя вниз на снежное облако мотыльков, тянувшееся теперь уже от горизонта до горизонта над Амуром.

Бромберг взял немного влево, чтобы мотыльки не мешали глядеть на пейзажи, и прибавил ходу.

Часов в пять дня на горизонте показался Николаевск.

Это был небольшой городок, народонаселение которого составляли рыбопромышленники, золотопромышленники, охотники и военные.

Несмотря на неказистый вид построек, в этом городе были скучены огромные богатства, и почти все жители были люди с более или менее порядочными средствами.

Пролетев над городом, воздушный корабль пронесся над несколькими батареями, расположенными на мысе Чныррах для защиты входа в Амур с моря, и приблизился наконец к лиману.

Не стоит описывать трех последующих суток пути.

Путники неслись над Охотским морем, холодным и мрачным, вечно недовольным и бурливым.

Становилось холодно.

Дул не особенно сильный норд-вест.

На море встречались японские рыболовные шхуны, попалось несколько китов, но все это было неинтересно.

До мыса Елевин оставалось не более двадцати часов усиленного хода.

Было около двух часов дня, когда Суравин, сидевший в это время на вахте, вдруг крикнул:

– Военный корабль!

Верлов, с несвойственной ему быстротой, подскочил к нему с морским биноклем в руках.

– Где он? – спросил он нервно.

Суравин указал вдаль.

Верлов вскинул к глазам бинокль и несколько минут молча, с напряженным вниманием глядел на корабль, который шел им навстречу.

И когда он опустил наконец бинокль, Суравин заметил в его глазах злой, холодный огонек, которого никогда до сих пор не встречал и не подозревал у этого человека.

– Что это с вами? – спросил он. – Чей это корабль?

– Японский! – ответил он каким-то странным голосом и вдруг прибавил: – Спуститесь немного ниже, чтобы с корабля они могли лучше разглядеть нас.

– Что за фантазия? – удивился Суравин. – Ведь до сих пор вы, кажется, старались тщательно скрываться от любопытных взоров человечества и особенно европейцев.

– А теперь я бросаю им вызов! – гордо и властно ответил Верлов, сверкая глазами.

Суравин пожал плечами и повернул руль, ослабив также едва заметно движение крыльев.

– Довольно! – скомандовал Верлов, когда воздушный корабль спустился на высоту двух тысяч футов над уровнем моря.

Прошло несколько минут.

В это время Бромберг, Вера Николаевна и Нянь-Си вышли на площадку.

Всем бросилось в глаза необыкновенное состояние Верлова.

С горящим взором, он стоял, выпрямившись гордо во весь рост, не отрывая взгляда от военного судна.

В эту минуту на судне взвилось несколько флагов.

На корме развернулся японский военный флаг, а на мачте сигнал: «Кто такие?»

– Заметили! Спрашивают: кто такие? Держите прямо над ними! А я им покажу нашу национальность! – проговорил Верлов, подскакивая к ящику с флагами, ключ от которого он никогда никому не отдавал.

Все с тревогой взглянули на него.

Верлов быстро отпер ящик, достал из него черный комок, подскочил к флагштоку, в одно мгновение привязал комок к бечеве и потянул его.

Крик ужаса невольно вырвался у всех присутствующих.

Огромный черный флаг мрачно распустился в воздухе.

На японском крейсере поднялась суматоха.

Что-то грохнуло снизу, и японская шрапнель, далеко не долетев до высоты воздушного корабля, разорвалась в стороне от него.

Не понимая, что делается вокруг них, Бромберг, Суравин и Вера стояли неподвижно, точно заколдованные.

Они видели, как Верлов тигриным прыжком подскочил к аппарату, на котором были привешены торпеды, как две-три секунды пристально смотрел вниз и затем повернул одну из рукоятей.

Через минуту снизу донесся звук оглушительного взрыва.

Невольно все перегнулись через перила, чтобы посмотреть в бинокли на японский корабль, бывший в эту минуту совершенно под ними.

И то, что они увидели, заставило дрогнуть их сердца.

Часть правого борта около трубы, начиная от верхней палубы и почти до ватерлинии, была совершенно изуродована взрывом.

В бинокли можно было увидеть с десяток тел, распростертых среди обломков, и страшную сумятицу, царившую на судне.

А когда все снова обратили взоры на Верлова, то увидели его снова таким, каким он был всегда.

Он был взволнован, но весел.

Спустя минуту напряженного молчания воздушный корабль уже значительно отлетел от крейсера.

Суравин первый очнулся от столбняка.

Сжав кулаки, он подскочил к Верлову.

– Что это значит?! – спросил он, задыхаясь. – Черный флаг?! Это что же такое?! Вы пират!

Глаза Верлова блеснули такой яростью, что коммерсант невольно отшатнулся от него.

– Если вы еще раз оскорбите меня этим словом, клянусь Богом, я сброшу вас в море, а в крайнем случае погублю всех и погибну сам! – ледяным тоном проговорил Верлов.

Все с невольным удивлением посмотрели на него.

В его голосе слышалось столько оскорбленного самолюбия честного человека, что все, и даже Суравин, поняли, что эпитет пирата совершенно неприменим к нему.

Но что же значил тогда черный флаг и вся эта история?

Эти вопросы мелькнули у всех, и Вера решила произнести их вслух.

Ей страстно хотелось, чтобы любимый ею человек возможно скорее обелил себя, отогнал от себя страшное подозрение в пиратстве.

В звуках ее голоса Верлов прочел все, чего не высказал ее язык.

По лицу Верлова разлилась мягкая, нежная улыбка.

– Я сейчас объясню вам все! – сказал он, подходя к флагштоку и спуская грозный флаг.

Он отвязал флаг, бережно сложил его и спрятал в ящик, снова заперев его на ключ.

Затем он подошел к товарищам и возбужденно заговорил:

– Я всей душой ненавижу японцев! В последнюю войну они не только опозорили дорогую мою родину, не только истребили несколько сот тысяч русских здоровых работников, но отправили на тот свет и моего отца – генерала – и любимого брата. Я дал себе клятву отомстить им за это. Сегодня я увидел их судно, и ненависть закипела во мне. Они сигналом спросили: кто мы такие? Конечно, я не выдал им нашей национальности, да и не захотел скрываться под чужим флагом. В моем уме промелькнула мысль: а какая сумятица произойдет в Японии, этой морской державе, да и вообще в целом мире, когда крейсер привезет известие, что видел воздушного пирата. Мне показалась эта мысль забавной. Национальность – неизвестна! Где и кого искать? Я потешился бы над ними, но не сделал бы им зла, если бы эти зазнавшиеся обезьяны не вздумали, с обычной своей стремительностью, выстрелить по нас. Это было каплей, переполнившей чашу моей ярости. И я…

Глаза Верлова сверкнули.

– И я… я невольно отомстил им! – докончил он.

Несколько минут длилось молчание.

Но вот Суравин подошел к Верлову и протянул ему руку.

– Я прошу извинения за мои прежние слова! – горячо сказал он. – Что же касается японцев, то… то я тоже ненавижу их и… и с удовольствием перетопил бы все их корабли!

– Да? – произнес Верлов, глядя на Суравина пронизывающим загадочным взором.

– Честное слово! – убежденно воскликнул коммерсант.

Верлов быстро взглянул на Бромберга и встретился с его смеющимся, умным взглядом.

Инженер, казалось, прочел все его затаенные мысли.

Верлов крепко пожал руку Суравина и, не говоря больше ни слова, спустился в каюту.

Весь остаток дня он был страшно оживлен и весел, но воздерживался от разговоров и целый вечер просидел над какой-то тетрадкой, в которую долго что-то записывал.

Спать он лег после всех, а когда встал рано утром, берега мыса Елевин уже чернели вдали, гористыми отрогами круто врезаясь в море.