Марс выбирает смерть

— Знаешь, Танавицкий Фидгерт Григорьевич, я бы мог отдать тебе эту шоколадку, но так ты упустишь для себя очень важный урок, — с чувством, с толком, с расстановкой сказал Морган, — Если хочешь стать храмовником, то знай, что всегда будешь желать того, чего у тебя нет. А как только это у тебя появится, начнешь желать что-то другое. И так — до бесконечности. Нужно уметь видеть пользу в том, что ты уже имеешь. И не зависеть от собственных желаний.

— Даже если очень сильно хочешь кушать?

— Да.

По взгляду мальчишки Морган пытался понять, получилось у него или нет. Настал кульминационный момент. Внутреннее ощущение внезапно обретенной преподавательской силы достигло апогея. Эти несколько мгновений отметились напряженным мысленным процессом, что проходил в неокрепшем мозгу маленького гражданина.

— Ты дурак, — уверенно огласил вердикт Фидгерт после очень непродолжительного размышления.

Морган изменился в лице. Нахмурился, убрал руку и резко встал.

— А ну пошел, п**к мелкий! — Фидгерту прилетел тяжелый подзатыльник, а ворот его рубашки вновь туго натянулся, — Охренел совсем, в***ся еще тут.

Что ж, воспитательный процесс с треском провалился. Морган окончательно сделал вывод, что выращивание молодняка — не его стезя. Остаток пути он тащил Фидгерта молча, не обращая внимания на его попытки вырваться и угрозы «порезать на кусочки огромным мечом» своего обидчика, когда вырастет и станет отважным храмовником.

***

Амитас Идам сидел в кресле, больше похожим на трон. Царивший вокруг полумрак облеплял тусклый свет развернутой панели охраны. Атмосферу загадочности проповедник страстно обожал, объясняя любовь к темноте чувствительностью к яркому свету. Тем не менее, к вспышкам софитов во время своих проповедей он относился вполне благосклонно. Противоречивая, страстная натура скрывалась под покровами очередной усыхающей плоти. Наблюдая за всеми теми, кто скорбел по открытому, любящему весь мир кумиру, Амитас то и дело хватался за костлявую грудь, подавляя вспышки накрывающих его эмоций. Глаза наполнялись соленой, кристально чистой жидкостью, а тонкие, словно ниточка, губы начинали трястись. Слезы были готовы вот-вот скатиться по его пергаментным щекам. И они это сделали, когда объявили третью минуту молчания. Амитас Идам встал. Над головой Дин-Соя, там, где до этого была его огромная голографическая копия, появилось изображение Амитаса. Темно-карие глаза, огромные, словно сферические шары, выделялись на его лице, больше смахивающем на голый череп. Непрерывные потоки слез катились по его щекам. Грустный, полный скорби взгляд скользил по зрителям, заполнившими многотысячный стадион. Молчание Амитаса Идама оглушало, резонируя с бездонной тишиной всеобщей скорби. Это была последняя минута.

Майф Дин-Сой стоял на небольшой сцене, возвышавшейся в самом центре Арены «Фарсида». Грудь его усиленно вздымалась. Сбивчивое дыхание не скрывали даже множество складок пышного костюма. От начала и до конца концерта он пел вживую.

Зрителей не было видно. Все погрузилось в окончательный мрак. В этот день центром вселенной стала маленькая сцена, подсвечиваемая яркими неоновыми фонарями и огромный голографический экран, грузно нависшим над головой шоумена. Дин-Сой молчал вместе со всеми и только пару раз поднял голову вверх, чтобы взглянуть на духовного лидера планеты. Он спел все песни. Отдал дань памяти сполна. Сказал почти все слова. Почти…

Нервно освободив шею от тяжелого жабо, Дин-Сой оголил бледную грудь. Казалось, ему не хватает воздуха. Сложив руки на животе, он внезапно замер, согнулся, а потом резко выпрямился. Сделал глубокий вдох носом. Плотно закрыл яркие веки. Оставшиеся несколько секунд Дин-Сой походил на красивую статую, простоявшую на своем постаменте не один десяток лет.

В тот момент, когда безвозвратно утекла в прошлое последняя секунда, мужчина поднял руку. Огромная голограмма Амитаса Идама над головой внезапно исчезла. Ее заменило прекрасное, разукрашенное в пух и прах лицо шоумена. Еще мгновение, и проекция макияжа на лице исчезла. Длинные ресницы, щедро посыпанные блестками тут же испарились, только что румяные щеки сменились на серые, болезненные впадины, а под глазами выросли большие грузные мешки. Легендарная фиолетовая неоновая помада на губах тоже стерлась. Перед зрителями предстал изможденный, сломленный человек.

— Это все обман, — пронеслось над Ареной Фарсида.

По местам, все еще погруженным в полный мрак, пронесся еле слышимый ропот. Через мгновение он стал сильнее. Однако, Дин-Сой не стал ждать, пока всеобщее непонимание перерастет в неуправляемый гвалт. Он поднял руки и дал понять, что желает абсолютной тишины. Словно загипнотизированные, зрители тут же успокоились. В воздухе повисла острая оглушенность.

— Я — официальный представитель Орденов Святой Елены, Святого Сергия и Василия Исповедника, — пролетело над Ареной, и никто не произнес ни слова в ответ. Дин-Соя встретила только внимающая тишина, — Это мой личный выбор и душа моя открыта… Открыта как никогда. Сегодня случится нечто особенное. Сегодня свобода, наконец, станет свободна по-настоящему. Все эти годы она сковывалась цепями, тонула во лжи, теряла свой истинный смысл. Мы сделали ее такой. Своими собственными руками. Потому что свобода может быть только такой, каковы мы с вами. А она… она лишь отражение душ… И в наших руках она превратилась в яд. Пора это изменить, — Дин-Сой запнулся, проглотив огромный ком, подступивший к горлу, — Сегодня будущее висит на волоске. Свобода, отравленная ядом, может порождать только смерть. И остановить это не сможет ни Великая Мать, ни Великий Идущий. Преградить путь смерти могут только… храмовники. Увы, я должен это признать, и хочу, чтобы вы, мои дорогие котятки, мне поверили, — шоумен глубоко вдохнул, и взгляд его стал острым, словно лезвие, а голос — стальным, — С этой секунды вступают новые условия для выживания в этом мире. И они не подлежат ни рассмотрению, ни опровержению: нейтральных нет. Либо вы лояльны крестоносцам, либо режиму, который они уничтожат. Кто останется верным Азари, будут убиты. Кто присягнет Амитасу Идаму, будут убиты. Кто выйдет на улицы в этот вечер, будут убиты. Запритесь в своих домах. Вывесите из окон кусок белой ткани. На дверях своих домов начертите крест. Так вы выразите лояльность новой власти, и вас никто не тронет. Это не касается тех Теней, кого храмовники посчитают опасными для нового общества. Но те, кто после отсеивания останется в живых, получат гарантированную жизнь на цепи островов подле Олимпа до разложения текущей оболочки. Далее — в непроявленном виде, огороженные щитом. Людская часть населения начнет новую жизнь в новой эпохе на остальной части планеты, — Дин-Сой выдохнул, судорожно, нервно, будто из его легких вышло что-то очень колючее, а потом на секунду замолк. Прикрыл глаза, будто готовился к чему-то очень важному, а потом громко, на выдохе произнес: — Это будет новый мир. Лучший мир. Так хочется, чтобы каждый из вас нашел в нем свое место. Я призываю… пожалуйста… попытайтесь ради меня… удержаться в этой светлой эпохе будущего… Раз мне не удалось… В грядущем мне нет места. Знайте, что вы, дорогие граждане — самое лучшее, что было в моей жизни. Я люблю вас, мои котятки. Помните обо мне.

Произнеся последние слова, Дин-Сой достал коллекционный револьвер из внутреннего кармана распахнутого пиджака и выстрелил себе в голову. Вездесущие камеры вспорхнули над его бездыханным телом, засняв крупным планом большую лужу алой крови, разлитую по белоснежной сцене.

***

Пытаясь унять трясущиеся костяшки пальцев, Амитас метался по вип-ложу. Цинтафа Айли молча смотрела сквозь толщу стекла на то, что творится на маленькой, но очень светлой сцене. Там, за дверью, шла ожесточенная борьба. Наглухо запертая, она не выпускала никого, кто в это время находился внутри ложа.

Обливаясь каплями пота, программист пытался выяснить, почему оборвалась связь и проповедник оказался вдруг отрезан от внешнего мира.

— Фарсида окружена, — сообщила охрана, — Наши силы пытаются прорваться на Арену. Все заблокировано.

— Это храмовники? — проскрипел Амитас, не в силах повысить голос до крика, — Храмовники, да?!

— Нет, мой учитель, — покачал головой высокий, плечистый мужчина с красными глазами, — Мои парни говорят, что среди противных сил нет ни одного крестоносца.

— Конечно! — выдохнул Амитас, — У них не может быть доступа ни кАрене, ни к СМИ!

Там, где-то вдалеке, усилились крики. Дверь ложа внезапно открылась и внутрь ввалилась охрана. Несколько человек за их спинами лежали бездыханные, в луже крови. Силы мятежников медленно сходили на нет, но Амитас Идам чувствовал, что это временная победа. Главная битва стояла на пороге.

— Я ничего не могу сделать, — дрожащим голосом почти прошептала Прифрилл, внезапно объявившись из липкого полумрака, — Наши сигналы перехватили. Входящий сигнал намного мощнее… Мы до сих пор не можем одержать над ним контроль. Он идет не по нашей линии, а по каналу самой Азари.

***

Униженная, оскорбленная и раздавленная, она стояла у сферического экрана. Идеальное тело девушки мягкими линиями украшало скудную одиночную камеру, от стен которой невыносимо несло гарью. Экран потух. Большое красное пятно, что растеклось по светящейся во мраке сцене, исчезло. Вместо шумного города, софитов и бурлящей в собственных эмоциях толпы вдруг появились вечные джунгли города Птоломей. Наступила тишина. Казалось, сквозь толстое стекло отсека были слышны редкие крики птиц и испуганные, короткие трели сверчков. Ночь медленно наползала на молчаливый, когда-то кипящий жизнью город. Как бы ни старалась Азари, дальше зажженных прожекторов корабля не удавалось ничего разглядеть. Только широкое, темное, звездное полотно танцевало вокруг быстрых лун, что внезапно выплыли из-за горизонта.

Намерение Азари оставить один мыслящий центр на Марсе рассыпалось в прах. Привычные, налаженные механизмы не просто дали сбой — они окончательно вышли из строя. Происходящее сейчас было исключительным случаем. В теле стройной красавицы находился второй, самый большой нервный центр огромного спрута, так же намеревавшийся отправиться в прошлое. Отделенный от массивного тела и разлученный со второй своей частью, он испытывал невыносимые страдания.

— Только он не узнает, — тихо прошептала Азари, двигая не своими губами, — Да, он никогда не узнает.

Двуликий Янус с изогнутыми рогами промеж золотистых кудрей вновь повернулся своей улыбающейся стороной. Великая Мать решила, что Жнецу ни к чему видеть ее второе лицо. В его мире все останется по-прежнему. В его привычном мире она снова победит, и Марс снова склонится к ее ногам. Но Королева понимала, что эта иллюзия предназначается только для одного-единственного человека, ослепленного собственными убеждениями. Остальные миллионы уже начали жить в новой реальности. Здесь и сейчас.

Там, на Арене, окруженная тысячной толпой, Азари поняла, что потеряла свою Империю. Осознала, что всему наступил конец. Жаждущая крови и зрелищ, толпа готова была растерзать всех, кто встанет на пути ее желаний. Внутренний накал достиг той степени, когда стираются любые границы. Уничтожаются понятия государственности, авторитетов, необходимости подчинения и соблюдения порядка. Оставалась только одна непреодолимая страсть, что требовала своего удовлетворения. Зверь, всегда живший в Тенях, нашел для себя место и людских душах. Азари было это уже не остановить.