Морально противоречивый

Глава 6

Ассизи

Прошлое

Пятнадцать лет

Завязав венок на конце, я использую цветы, чтобы скрыть неровности. Повернувшись к Клаудии, опускаю его ей на голову, с удовлетворением наблюдая, как улыбка расплывается по ее лицу. Она поднимает руки вверх и начинает нащупывать цветы.

— Вау, — выдыхает она, ее глаза расширены от удивления.

— Тебе нравится?

— Нравится? Я в восторге! Спасибо, тетя Сиси! — она бросается ко мне, почти выбивая меня из равновесия. Я раскрываю руки, чтобы обнять ее в ответ.

— Видишь, я тоже кое-что умею, — добавляю я немного резко, и Клаудия хихикает.

Мы с Клаудией и Линой постоянно шутим, что я никогда ничего не делаю правильно. Конечно, я редко прилагаю усилия, но они правы, когда смеются над тем, что мне не удается справиться даже с самыми элементарными вещами. Так, недавно мне впервые поручили печь. До этого я просто помогала старшим сестрам, так что это было не слишком сложно. Однако в этот раз я была единственной, кто отвечал за приготовление воскресного пирога, и по ошибке добавила соль вместо сахара.

В чем моя вина, если они выглядели одинаково? Даже контейнеры были одного цвета.

Но эта маленькая ошибка принесла мне много неприятностей. Никто не мог есть пирог, и мать-настоятельница взяла на себя обязанность проследить за тем, чтобы я выучила, что такое сахар, а что такое соль, убрав и организовав всю кухню. Частью моего наказания было то, что мне запретили есть что-либо, пока кухня не будет сверкать чистотой.

Мне повезло, что Лина тайком принесла мне немного еды, ведь кухня у нас огромная. Я бы умерла от голода, не закончив уборку.

— Ты хорошая, — хихикает она, отпуская мои руки, чтобы пойти собрать еще немного цветов.

Я меняю положение, складывая ноги под себя, и возвращаю внимание к моему нынешнему наказанию: беру тяжелую книгу и раскрываю ее на коленях.

Эта не так плохо, как уборка всей кухни, но мне все равно придется выбрать отрывок из Ветхого Завета и написать по нему целое эссе. Это наказание я получила за то, что случайно заснула в классе.

Но, как я могу быть внимательной, когда все так... неинтересно? С самого детства я слышу одни и те же истории о том, как Бог создал мир или как Иисус пожертвовал собой ради нас. Я, наверное, расскажу некоторые отрывки наизусть, если хорошенько сосредоточусь. Это всегда одни и те же дискуссии об одних и тех же текстах. Почему меня это должно интриговать?

Я знаю, что можно узнать больше, чем те же старые сказки. Однажды мне даже удалось пробраться в библиотеку, и я увидела столько интересных текстов... все еще на тему Бога и религии, но они были изысканно отличны от всего, что я читала или слышала раньше. Мне удалось украсть копию «Исповеди Святого Августина» и спрятать ее в своем тайнике в мавзолее. Я читала ее при каждом удобном случае, и, хотя мораль истории заключалась в том, что религиозная жизнь лучше греховной, мне удалось прочесть между строк.

Жизнь снаружи.

Греховная, аморальная, соблазнительная. Она показывала, как не следует себя вести, но это только заставляло меня еще больше желать испытать это. Там даже говорилось о плотских утехах...

Румянец покрывает все мое лицо, когда я вспоминаю, как поглощала эти слова прямо со страницы, мое любопытство по поводу этого только возрастало, чем более скрытным был Святой Августин в своем повествовании. Зачем вообще упоминать об этом, если вы собираетесь сокращать свои слова? Несмотря на все описания, я до сих пор не знаю, что именно подразумевает этот акт.

Я вздыхаю, направление моих мыслей уводит меня все дальше и дальше от моего задания. Учитывая, что мне нужно сдать его завтра, я должна привести себя в порядок.

Приложив руки к вискам, я быстро потираю их, зажмуриваю глаза и заставляю себя сосредоточиться.

— Клаудия, не уходи слишком далеко! — окликаю ее я, когда вижу, что она бежит в противоположном направлении.

Ее плечи опускаются, когда она слышит мой голос, и, подавленная, возвращается.

— Ты знаешь, что твоя мама рассчитывает на меня, чтобы убедиться, что ты в безопасности, — добавляю я, похлопывая ее по маленькой спине.

Она трепетно улыбается и кивает, садится рядом со мной и сосредотачивается на цветах, которые уже собрала. Она начинает играть с ними, пытаясь собрать еще один венок.

Случайно, когда она меняет положение и пытается устроиться поудобнее, я вижу ее голые ноги.

Я хмурюсь, когда замечаю массу коричневых и желтых синяков, тянущихся от голени до колена.

— Клаудия, — обращаюсь я к ней, — что случилось? — я указываю на ее синяки, и ее глаза расширяются. Она складывает ноги, загораживая мне обзор.

— Ничего, — произносит она с придыханием. — Я упала.

— Ты упала? Когда? Твоя мама знает? — слова вылетают у меня изо рта, хотя я могу поспорить, что Лина не знает. Она так оберегает Клаудию, что, если бы она знала о синяках на коже дочери, то никогда бы не дала ей договорить — скорее всего, ей бы тоже не разрешили больше играть.

Лина иногда немного перебарщивает, когда речь идет о безопасности Клаудии, но я могу понять ее.

Как бы я хотела, чтобы кто-то так же заботился обо мне...

— Нет, — она слегка опускает лицо, прежде чем приблизиться ко мне. — Пожалуйста, не говори ей. Ты ведь знаешь, как она отреагирует, — говорит она, умоляюще глядя на меня своими большими глазами.

Я разрываюсь. С одной стороны, я должна рассказать Лине, с другой стороны, не хочу, чтобы Клаудия потеряла доверие ко мне.

— Расскажи мне, что случилось, — призываю я ее, и она начинает рассказывать, как споткнулась и упала на твердый пол в классе. Это был всего лишь несчастный случай, и она не хочет, чтобы Лина придавала этому большое значение.

— Ты ведь не лжешь мне, правда? — я прищуриваюсь, а она быстро мотает головой. — Если бы... кто-то сделал это с тобой, ты бы сказала мне, верно? — добавляю я для убедительности, зная, как легко к тебе придираются.

В детстве у меня была своя доля синяков, и ситуация изменилась только в последние несколько лет, когда я просто отказалась играть в игру с хулиганами. Вместо того чтобы показывать им страх, как я делала это в прошлом, я вообще не обращала на них внимания. Мое безразличие, похоже, сработало, поскольку через некоторое время они просто перестали меня беспокоить, не сумев добиться от меня ответа.

В конце концов, эта марка зла питается страхом, стыдом и ненавистью к себе, а у меня были ведра всего этого.

— Ничего не случилось, тетя Сиси, — повторила она. — Я просто споткнулась.

Я еще немного задерживаю на ней взгляд, желая убедиться, что она говорит правду.

— Хорошо, — вздыхаю я, — Ты можешь продолжать играть, но не уходи из моего поля зрения, хорошо?

Она с готовностью соглашается и снова уходит.

Удовлетворённая ее ответами, но все еще немного подозрительная, я прогоняю все мысли из головы и начинаю сосредотачиваться на своем задании.



Вот оно.

Я, спотыкаясь, выхожу из класса, мои ладони почти в крови от урока учителя. Я выполнила задание и изложила на бумаге все свои честные мысли, отказавшись от стандартной интерпретации в пользу своей собственной.

Большая ошибка.

Сестра Матильда, моя учительница, прочитав мое сочинение, закатила скандал и попросила меня сесть перед всем классом, пока она проводила еще один урок. Она взяла деревянную палку и била ею по моим открытым ладоням до тех пор, пока кожа не лопнула, а кровь едва не начала стекать.

Я терпела все это, не показывая слабости. Можно сказать, что, как и Крессида со своей бандой, сестра Матильда ждала, что у меня потекут слезы, подкосятся колени, когда я встану на ноги, чтобы попросить прощения.

Я не дала ей ничего из этого.

Я стояла неподвижно, стоически перенося боль и насмешки, которые бросали в меня одноклассники. Я принимала всю боль без единого звука, просто ожидая, пока сестре Матильде не надоест меня бить.

Сделав глубокий вдох, я сосредоточилась на том, чтобы не поддаваться боли. Не то чтобы это случилось в первый раз. Но это точно единственный раз, когда сестра Матильда никак себя не сдерживала.

Я медленно иду к своей комнате, когда замечаю Клаудию. Опустив голову и ссутулив плечи, она идет за группой девочек своего возраста к задней части монастыря.

В замешательстве, поскольку я никогда не слышала, чтобы Клаудия упоминала о школьных друзьях, я внимательно слежу за ней.

Открытое пространство позволяет мне увидеть, что именно происходит, и я задыхаюсь, когда Клаудию толкают на землю.

Девочки, образовав вокруг нее круг, начинают издеваться над ней и обзывать ее всякими гадкими словами. Ситуация слишком знакома, и я наблюдаю, как Клаудия принимает все это. Она низко склонила голову и даже не пытается защищаться, когда одна из девочек пытается ее ударить.

Я выскакиваю из своего укрытия, бегу к ней и пытаюсь разогнать эту ужасную толпу.

Господи, можно подумать, что в Божьем месте люди будут более... благочестивыми. Но нет. Внушая с детства, что быть хорошим — значит быть выше других. Эти девочки думают, что раз Клаудия родилась вне брака, то она заслуживает их презрения.

— Прекратите! — кричу я, пробираясь в их круг и беря Клаудию на руки. — Что, по-вашему, вы делаете? — спрашиваю я, укоризненно качая головой.

У некоторых девочек хватает порядочности сделать вид, что им стыдно за то, что их поймали, но у одной, — у лидера, я полагаю, — все еще высокомерное выражение лица.

— Ты в порядке? — быстро спрашиваю я Клаудию, и она кивает, ее глаза полны непролитых слез.

— Вы не можете ходить вокруг и издеваться над людьми, — я поворачиваюсь к остальным, их взгляды теперь устремлены на землю. — Что бы вы чувствовали, если бы кто-то сделал это и с вами? — спрашиваю я, но никто не отвечает.

С отвращением покачивая головой, я поднимаю Клаудию на ноги, притягивая ее ближе к себе.

— Идите, пока я не дала вам попробовать ваше собственное лекарство, — говорю я взрослым голосом и смотрю, как девочки разбегаются. Их лидер — единственная, кто отстает, но даже она уходит, когда видит, что потеряла поддержку.

— Ты ранена? — спрашиваю я Клаудию, беспокоясь, что у нее появились новые синяки. Она мотает головой, но меня это не убеждает. Я начинаю поглаживать ее, когда слышу еще один знакомый голос.

— Смотрите, кто яйца отрастил, — хмыкает сзади Крессида. Я резко оборачиваюсь и вижу ее вместе со своей группой приспешников, руки на бедрах, они выглядят очень самодовольными, насмехаясь над нами.

Инстинктивно я отодвигаю Клаудию за свою спину, занимая оборонительную позицию.

— Уходи, Крессида, — говорю я, мой голос полон уверенности. Я не собираюсь отступать, особенно когда Клаудия тоже со мной.

— Уходи, Крессида, — подражает она моему голосу, делая уродливое лицо, и остальные начинают смеяться. — Посмотрите на них обоих, отверженные. Дьявольское отродье и ты, — она выворачивает шею, пытаясь получше рассмотреть Клаудию, — со своей шлюхой-матерью. Вам не стыдно даже показываться здесь?

— Как оригинально, — парирую я, — ты просто говоришь одно и то же.

Я крепче сжимаю руку Клаудии и медленно отступаю назад, не желая прямого конфликта, который может привести к тому, что она пострадает.