Морально противоречивый

— Теперь он мне не нужен. Я победил, и с точки зрения статистики, шансы на то, что я смогу еще что-то сделать, не убив его, очень малы. Так мы сможем насладиться шоу, — ухмыляюсь я.

Включив бензопилу, я забираюсь обратно на стул, целюсь в середину живота мужчины и втыкаю вращающееся лезвие в его бок.

Надо было использовать защитные очки.

Я понял это с запозданием, когда куски плоти и кусочки органов попали мне в лицо. Я стряхиваю их, продолжая резать.

Марчелло выглядит скучающим, а я еще не сделал и половины.

— Ты мог бы помочь мне, знаешь ли, — резко добавляю я. Лишняя сила не помешала бы.

— Неужели? — отвечает он с иронией, но в итоге берет бензопилу из моих рук, отрезая последнюю часть туловища мужчины.

Он едва успевает сделать шаг назад, как вся верхняя часть тела мужчины падает на пол, кишки медленно разматываются, кровь, желчь и желудочный сок смешиваются в мерзкую смесь.

Марчелло сморщил нос, быстро отходя от полутрупа, все еще подвешенным к потолку.

Я поднимаю глаза, вглядываясь в его, застывшие в вечном ужасе, уродство жизни и смерти в сочетании с восторгом и отвращением. Ноги несут меня ближе, вид красного цвета хаоса и разрушения завораживает меня.

Словно давно забытое воспоминание пытается всплыть на поверхность, потребность причинить боль и быть раненным поглощает меня целиком, пока я стою на одном месте.

Уже гораздо позже я понимаю, что, должно быть, потерял счет времени. Марчелло ушел. Уборщицы моего отца занимаются наведением порядка.

Еще есть мой старший брат Миша, который наблюдает за мной из угла, скривив губы от отвращения.

— Урод, — это все, что он говорит, когда я встречаю его взгляд своим.

Я не отвечаю. Мне и не нужно. Я просто широко улыбаюсь. Его самообладание тут же пошатывается, и он убегает, бормоча что-то про себя.

При всех своих задиристых наклонностях Миша просто трус. И сколько бы он ко мне ни придирался, я знаю, что он боится того, что я с ним сделаю.

В конце концов, я ему все подробно рассказал, когда увидел, как он издевается над Катей и Еленой. Ему уже почти шестнадцать, но от меня не ускользнуло его увлеченность Еленой — нашей младшей сестрой. Мать и отец запрещают мне общаться с сестрами, но при этом закрывают глаза на Мишу.

Может, мне просто убить его и покончить с этим? Но Ваня не дает мне этого сделать. Каждый раз, когда я пытаюсь рассказать ей о своем плане избавиться от него, она читает мне лекцию о том, что семья — это то место, где я должен провести черту.

— Мы не убиваем семью, Влад, — надулась она на меня, скрестив руки на груди. И я неохотно согласился с ней. Но ей пришлось сделать еще один шаг вперед и заставить меня поклясться, что я никогда не подниму руку на семью.

Мое слово — это, наверное, единственное, что делает меня человеком, поскольку я давно решил сделать его обязательным. Я не могу вести себя как обычные люди и не могу сопереживать их ситуациям. Это, как я понял, делает меня очень опасным. Но Ваня заставила меня увидеть, что я все еще могу функционировать в обществе — как-то контролировать себя — выстраивая личные границы, за которые буду отвечать.

Кто бы мог подумать, что у такого человека, как я, в итоге появятся принципы? Но они — единственное, что удерживает меня от того, чтобы поддаться чисто животной ярости.



— Ты тоже хочешь туда пойти? — Ваня подходит ко мне и кладет руку на мое плечо.

Смотря в окно на сад, я могу только кивнуть, наблюдая, как Катя и Елена бегают вокруг, играя с воздушным змеем. Их смех такой чужой, но в то же время такой завораживающий, что я не могу не смотреть — как посторонний.

Ваня — единственная, кто достаточно хитер, чтобы пробраться ко мне. Но она также единственная, кто по-настоящему знает меня — единственная, кто видит меня. Мы были вместе с самого начала. Было бы странно, если бы она не искала меня.

Катя и Елена, однако, слишком малы, чтобы понять, почему им не разрешают общаться со старшим братом. Я обменялся с ними несколькими словами мимоходом, но никогда не был частью их маленького мира.

А хочу.

Почему, я не могу. Я знаю, что не похож на других детей моего возраста. Знаю, что со мной что-то не так. Но когда я вижу, как они беззаботно улыбаются, мне хочется, хотя бы на мгновение, стать нормальным. Играть с другими и наслаждаться их обществом. Потому что в нынешнем состоянии меня либо боятся, либо терпят.

Но я никогда не был желанным.

— Я никогда не брошу тебя, брат, — руки Вани пробираются по моей талии, и она кладет голову мне на плечо. — Ты ведь знаешь это, не так ли?

— Да, — отвечаю я почти рассеянно.

Потому что она единственная, кто заботится обо мне, кто видит во мне больше, чем урода или машину для убийств.

Она видит меня.

— Навсегда, — шепчет она, ее мизинец обхватывает мой в торжественном обещании.

— Навсегда, — обещаю я.