Своя цена

Глава 12

Май

Стоявшая еще неделю назад жара отступила, отдав город на растерзание слякотной хмари. Солнце почти не показывалось, весь день над головой висели темные, тяжелые от воды тучи. Цеплялись за верхушки деревьев и провода свинцовыми брюхами, готовые в любую минуту пролиться совсем не весенним, холодным и тоскливым дождем.

В конце прошлой, жаркой и солнечной, недели уборщица, понукаемая сгоравшим от энтузиазма Володей, отклеила с оконных рам пыльные бумажные ленты, вытащила из щелей утеплитель и помыла окна в кабинете следователей.

Теперь из пустых оконных щелей тянуло сыростью, и мерзнущий в тонком костюме Володя клял себя последними словами за тот идиотский энтузиазм и нетерпение. Куда, спрашивается, торопился? Поверил, что лето пришло окончательно? Тоже нашелся вдохновенный романтик! Теперь вот угрюмые скептики сидят в тепле, хоть и с грязными окнами, а он мерзнет и трясется как цуцик. «Как цуцик» — это были мамины слова. Она при этом еще и головой качала сокрушенно, и взгляд был такой, жалеющий.

Володя покачал головой, как мама, пожалел сам себя, раз больше некому, и отодвинул стул подальше от окна. Подумал, что неплохо было бы хоть чаю горячего выпить. Пришлось идти за водой, ставить чайник, доставать из тумбочки кружку. Все эти мелкие дела отвлекли немного от работы, и за стол он вернулся немного согревшийся от движения и готовый с новыми силами ринуться в пучину протокольной неразберихи.

Бардак в протоколах был полный. Орлы из Захаровского отдела были все как на подбор, небрежные и косноязычные. Володе иногда казалось, что Захаров их по этому принципу и отбирает — кто сумеет лучше заморочить голову следователю. Нет, версиями фонтанировать, а потом их проверять у них получается хорошо. Даже замечательно иногда, если в позу не становятся и не пытаются назло прокурорским валять дурака. Но вот с оформлением результатов картина традиционно печальная.

Вот, к примеру, отчет оперативника Корсакова Анатолия Дмитриевича о встрече со свидетельницей самоубийства гражданки Листопад. Три страницы пикантных подробностей личной жизни потерпевшей, и ни черта непонятно, кто кого полюбил, разлюбил и в результате бросил. А самое главное, непонятно, каким образом все эти нежные чувства можно к делу приспособить?

Володя потер ладонями холодный лоб, взял чистый лист и стал выписывать на него имена и фамилии из отчета. Хотя, какая польза от имен и фамилий, если никаких конкретных дат и сроков оперативник Корсаков указать не соизволил? Ну полюбил гражданин Радов гражданку Листопад. Потом разлюбил эту гражданку, ушел к другой. Женился, потом развелся. Видно, тоже разлюбил, да так сильно, что бывшая супруга рванула от него в другой город, к родителям.

Володя взял из другой стопки протокол опроса бывшей жены Радова, положил рядом с отчетом.

Вскипевший чайник щелкнул пластмассовой кнопкой, отключаясь, и на этом щелчке Володя сдался, понял, что хоть всю голову сломает, все равно сам в писанине Захаровского орла не разберется. Позвонил оперативникам и пригласил очень кстати оказавшегося на месте капитана Захарова к себе в кабинет. Вместе с автором гениального отчета.

Чтобы быть готовым к непростому разговору, еще раз пробежался глазами по записям, по самому отчету, зацепил краем глаза протокол опроса гражданки Радовой А. Ю. Где-то в затылке засвербело, застучало маленьким молоточком, сначала еле заметно, потом все сильнее, не давая успокоиться. Что-то неправильное было во всех этих именах-фамилиях и датах, что-то, не дающее махнуть рукой и подшить в папку пробитые дыроколом листы.

Захаров ввалился в кабинет с совершенно бульдожьим выражением лица, готовый прямо с порога обороняться от слишком дотошного следователя. За спиной его маячил рыжий Корсаков с покаянной физиономией. Правда, одного взгляда на эту физиономию было достаточно, чтобы понять, что ни черта он не раскаивается, а просто корчит виноватую рожу для следователя, чтобы тот отстал поскорее.

Впрочем, следователю Девяткину уже не было дела до его раскаяния. Он поднял на вошедших оперов взгляд, светящийся охотничьим азартом и махнул рукой в направлении стульев, стоящих вдоль свободной стены. Опера сели, насторожившись еще больше. К занудному следователю они привыкли, а вот такого Девяткина, с горящими глазами, пока побаивались. Димыч подумал с тоской, что зря он жаловался судьбе на Девяткина. Мысли, говорят, имеют свойство материализовываться, вот и доигрался с мечтами и желаниями. Получил вместо снулого зануды пугающего неуемностью энтузиаста. С прежним Девяткиным было легче. Про него знали, что зануда и сволочь, и с этой мыслью жили и работали, держали в голове в качестве оправдания. А как теперь себя вести, было непонятно. Деятельный следователь настораживал. Тем более, что повел он себя очень необычно.

— Вот смотрите! — Девяткин положил перед собой на стол две жиденьких стопки листов, распечатанных на принтере, и сделал приглашающий жест рукой.

Пришлось встать и подойти ближе.

При ближайшем рассмотрении одни листы оказались стандартным заполненным бланком протокола опроса свидетеля, а вторые — Толиковым отчетом, который он вымучивал из себя весь вчерашний день: ныл, жаловался на многотрудную судьбу и приставал ко всем входящим в кабинет с требованиями помочь с формулировкой. Сейчас этот результат коллективного творчества лежал перед Девяткиным.

Толик узнал его и мгновенно погрустнел.

Девяткин, вопреки ожиданиям, разнос устраивать не стал, а предложил присесть и начал искать что-то в протоколе. Пришлось двигать стулья ближе к столу, садиться и изображать внимание.

— Это протокол опроса бывшей жены Радова. Это нам листвянские коллеги помогли еще тогда, после ограбления инкассаторов. Так, Радова Анна Юрьевна, номер и серия паспорта… это сейчас не важно… пять лет назад вышла замуж за Радова Павла Николаевича, имеет дочь, Радову Анастасию Павловну, четырех лет… с мужем развелась два года назад, тогда же уехала по месту жительства родителей, где проживает до сих пор. Вот: поселок Листвянка, улица Энтузиастов, дом восемь…

— И что? — осторожно спросил Димыч. — Вы Радову, что ли, подозреваете?

— В чем? — опешил Девяткин.

— Ну, не знаю. Вы следователь, вам виднее.

— Да нет, я о другом совсем, — Володе было досадно, что опера даже не пытаются уловить ход его мысли, сидят с независимыми рожами, как двоечники на педсовете. — Ее подозревать не в чем. С мужем она с самого развода не виделась, отношений никаких не поддерживает, даже алиментов не получает. И во время нападения на инкассаторов, и во время несчастного случая с Листопад находилась на работе. Работает она диспетчером на автобазе, так что свидетелей достаточно. Она вообще из Листвянки никуда не выезжала за эти два года.

— А зачем тогда вы про нее рассказываете?

— Я пытаюсь обратить ваше внимание на сроки.

— А что не так со сроками? Все сходится, вроде. Пять лет назад замуж вышла, через год родила. Еще через два года развелась. Стандартная ситуация.

— Ну да. А вот в отчете у Анатолия Дмитриевича написано…

Толик страдальчески скривился и попытался вспомнить, что там у него написано такое, что имело бы отношение к замужеству неизвестной ему гражданки Радовой Анны Юрьевны, диспетчера листвянской автобазы. Выходило, что ровным счетом ничего. Очередной Девяткинский заскок. Не мог же он, в конце концов, написать то, чего не слышал. Да и откуда Светлане Василенко знать бывшую жену Радова? Она, помнится, говорила, что после расставания того с Кирой, в их компании он больше не появлялся.

Девяткин наконец нашел нужную строчку и ткнул в нее авторучкой.

— Вот! Радов шесть лет назад влюбился в другую женщину и расстался с Листопад.

— Ну и что? — изумился Толик.

— Шесть лет! А вот что говорит бывшая жена Радова: «Познакомились на дне рождения у подруги. Через четыре месяца сыграли свадьбу».

— И что? — продолжал гнуть свою линию Толик, помнивший, что лучшая защита — это нападение. — Что тут такого? Некоторые через две недели женятся.

Девяткин отмахнулся от него, как от назойливого комара, и снова ткнул ручкой в протокол:

— Вы пишете в отчете со слов свидетельницы, что Радов ушел от Листопад к другой женщине. Шесть лет назад. А с будущей женой он познакомился через полгода с лишним. К кому он тогда ушел? Что это за новая неземная любовь, от которой через полгода и следа не осталось? Вам это не показалось странным?

Оба оперативника переглянулись и помотали головами.

— А какая разница, к кому он ушел? — осторожно спросил Толик. Перспектива снова вникать в чужие любовные хитросплетения ему совсем не нравилась. — Та или другая, не все ли равно? Главное, что он Листопад бросил. А она потом ребенка родила, скорее всего, от Радова. И когда он ее снова встретил зимой, то обратно полюбил.

Последние слова Толик пробормотал совсем неуверенно под тяжелыми взглядами следователя и Димыча. Да, похоже, копания в чужих любовных историях все же не избежать.

— Может быть, это и неважно, — согласился Девяткин, хлопнув ладонью по злосчастному отчету. — Но пока у нас нет четких сведений на этот счет, сказать наверняка мы этого не можем. Любая небрежность в расследовании может существенно исказить картину преступления. Выясняйте данные этой неведомой дамы сердца. Опрашивайте еще раз эту подругу, других свидетелей ищите. Времени прошло не так много, кто-то должен помнить подробности той истории. Как говорится, ищите женщину.

— Совсем озверел, — пожаловался Толик странно молчавшему Димычу, едва закрыл дверь следовательского кабинета. — Вот какая разница, с кем этот хмырь спал шесть лет назад?! Может, он вообще баб менял, как перчатки. Что же теперь, всех его подружек искать? Может, он вообще наврал про новую любовь. Надоела ему эта Листопад со своей правильностью и благородством, вот он и придумал отмазку, знал, что с ней именно это сработает. Они же два года вместе были, уж успел изучить, знал, что ее проймет до печенок.

— Видишь, сколько сразу версий появилось! — Похвалил Димыч. — Молодец! Вот и работай дальше в этом направлении. Ищи женщину, Толик! Никуда не денешься, придется тебе теперь Свету Василенко в пиццерию вести.

— Почему в пиццерию? — спросил совершенно деморализованный Толик уже уходящего Захарова.

— Ну, не хочешь в пиццерию, веди в шашлычную, — разрешил тот и улыбнулся недоброй улыбкой.

Толик прислонился спиной к стене и шепотом выматерился в адрес всех на свете прокурорских и заодно старших товарищей, на которых непонятно что нашло.