Миланский вокзал

* * *

Лауре потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от потрясения, в которое повергла ее леденящая душу история синьоры Лиментани. Теперь она точно знала, что именно вызвало эмоциональный ураган, которым сопровождалось каждое появление двух детей. Печаль, страх и страдания, раздиравшие ее, заново прорезая в сердце борозды, которые, как она боялась, никогда не исцелятся полностью, были именно тем, что испытывали Эстер и все остальные депортированные. Эмоции были настолько бурными, что глубоко впитались в бетон вокзала, и спустя много лет она все еще чувствовала их эхо. Причем только в сумерках – именно в это время, в 1944 году, происходили события, вызвавшие их к жизни.

Когда Лауре наконец удалось окончательно привести свои мысли в порядок, слова выходили из нее с трудом, словно у нее перехватило дыхание от долгой езды.

– Значит, после этого вы больше не видели их в толпе, ожидавшей погрузки в вагоны… Вы не видели, как Амос и Лия садились в поезд, не говоря уже о высадке по прибытии в Освенцим…

– Нет, – подтвердила синьора Лиментани. – Но я никогда не сомневалась в том, что это произошло. Куда еще они могли пойти?

– Видите ли, их имена не значатся в регистрационных журналах лагерей, и нет никаких записей о том, что им когда-либо были присвоены номера. Это позволяет предположить, что они так и не попали в Освенцим.

Лицо Эстер Лиментани внезапно просветлело.

– Но если они не попали в лагерь, – взволнованно воскликнула она, выпрямляясь на диване, – то, может быть, смогли… может быть, Амос не…

– Нет, нет, – поспешила уточнить Лаура, коря себя за то, что невольно заставила ее надеяться, что маленькие брат и сестра могли избежать смерти. – В ИСЕИ не существует ни малейших сомнений в том, что они не выжили. Остается только установить, умерли они в пути или же еще на вокзале.

Искра, которая, как ей показалось на мгновение, блеснула в глубине темных глаз Эстер Лиментани, тут же погасла. Откинувшись на спинку дивана, сейчас она напоминала проколотый воздушный шарик.

– Вы знаете, – ее голос понизился до печального шепота, – в Освенциме жизнь была очень тяжелой, настолько, что ее невозможно описать, и я была убеждена, что не выживу, что никогда не выберусь оттуда. В то время я представляла, что Амос тоже находится в лагере, где-то там, в зоне, куда я не могла попасть, и была уверена, что если кто-то и сможет пережить такое, то это он. Эта мысль меня очень утешала. – Она сделала паузу, повозилась со своим ожерельем из бутылочных пробок, затем продолжила: – Он был действительно исключительным человеком, мой Амос. Подумать только, он сделал это ожерелье для меня во время нашего пребывания в Сан-Витторе. Он был очень искусен в разных ремеслах, его отец работал плотником и часто брал его в мастерскую, чтобы научить своему делу.

«Боже мой, – подумала с замиранием сердца Лаура, – она продолжает носить его и по сей день… Она была влюблена в него, будучи еще совсем юной девочкой, и до сих пор влюблена… Все эти годы она не переставала любить его. Ее жизнь действительно остановилась в Освенциме…»

Чувствуя себя ужасно виноватой за то, что пробудила в женщине эту застарелую боль, Лаура сказала себе, что пора уходить и оставить ее в покое. Однако сначала она должна была задать ей еще один вопрос. Последний, но главный вопрос, который она хотела бы задать сразу, если б не боялась ответа, и единственный, действительно имевший для нее значение; от него, можно сказать, зависело ее собственное будущее.

– Еще кое-что, синьора Лиментани, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – У Амоса случайно не было шрама на одной из бровей?

Пожилая женщина вздрогнула от неожиданности.

– Да, конечно. Я сама видела, как он получил эту рану. Это случилось в школе. Амос бегал по классу и упал, ударившись о край парты. Повсюду была кровь – рассечение оказалось глубоким; потребовалось несколько швов, чтобы зашить его. Помню, меня очень впечатлило, что он тогда не проронил ни слезинки.

Лауру охватило чувство освобождения, настолько сильное, что от него кружилась голова. Это действительно были Амос и Лия Фелнер – те двое детей, которых она видела на вокзале, и теперь в этом уже не могло быть ни малейших сомнений. О простом совпадении речь уже не шла. Она не сошла с ума. Это был конец долгого кошмара.