Его искали, а он нашелся

Интерлюдия четвертая: "Прощание"

Для него это всегда было мелодией.

Мелодией, что зародилась из стонов и воплей тысячелетия тому назад, возникнув из потоков чистой силы и людских страстей вместе с самим фактом существования его личности. Одна и та же мелодия, постепенно усложняющаяся, становящаяся более цельной, полной, всеобъемлющей, втягивая в себя мелодии иные, обращая их в свое подобие, отдавая им тот же тон, оттенок звучания, какой зародился в те бесконечно далекие века. Со временем, когда сознание порожденного нечто становилось все сложнее, переходя от пустых инстинктов к сложносоставным поведенческим шаблонам, обретая то, что пребывающие в материальном мире смертные могли бы назвать разумом, мелодия окончательно обрела свое совершенство.

Он, в свою очередь, обрел цель, единственную и позволяющую абсолютно все ради ее достижения - как и любой из ему подобных. Каждый из них обретал эту цель, всегда одну и ту же, всегда разную для каждого из них. От простейшего из низших, лишь секунду назад родившегося, до почти всемогущественных Господ, рядом с которыми он сам подобен новорожденному виспу - все они разделяли эту цель, даже если еще не осознавали этого. Обрести, до самого корня обрести то, что делало их ими, то, что возвышало и низвергало, воскрешало и уничтожало. Будь то Агония, Страх, Лень, Обжорство или столь возлюбленная Похоть - суть Порока, истинная его суть, оставалась единой для всех возносящихся.

Любая душа, любые чувства, любое переживание, любое бытие становились топливом, дровами для негасимого пламени, что будет гореть вечно, до тех пор, пока есть еще те, кто послужит топливом для этого пламени. Пламени, которое само твое существование жаждет подарить всему мирозданию, показать истину, которую глупые смертные просто отказываются признавать, всеми силами избегая своего счастья. Они - исток огня, из них зародился тот костер, не имеющий ничего общего с квинтэссенцией уничтожения, какую привыкли называть Пламенем. Нет, пламя Пекла не было огнем, имело иную природу, но оставалось кузницей и печью, гончарным кругом на котором новообращенным душам придавали правильную форму, закаляли и перековывали.

Смешно, но самые ненавидимые глупыми смертными, не осознающими своей ущербности, от которой их так старались избавить, твари были теми, кто сильнее всего от реального мира зависел. Без душ нет Пекла, вернее, нет флера, который источаемой душами мелодией полнится, а флер - это все. Когда-то давно, в те короткие фрагменты вечности, когда он только познавал мироздание, ему удалось выпытать, урвать частичку мыслей и чаяний нескольких призванных из другого мира Героев.

Были среди них и те, кто в своем столь восхитительно-наглом кураже обращался за силой к Пороку, по-детски наивно рассчитывая либо не заплатить, либо заплатить по самой малой ставке, не понимая, что открыв им душу, открыв ее квинтэссенции блаженства, дистиллированной и материализованной конечной цели любого существования, он потерял право отступить обратно. Как и должно быть, как и было всегда, как во веки и пребудет - души порождены, явлены в материи тварного мира, дабы оказаться позже в их власти. Каждая не попавшая в любой из Доменов суть, каждый стон, каждое биение, каждая мысль и страсть, что промелькнули мимо их внимания - это страшнейшее оскорбление, дерзкое надругательство над сущностью бытия, над самим мирозданием.

Из той же памяти призванных ему удалось вырвать странную на первый взгляд ассоциацию, которая сравнивала их племя с термином, близким для техногенных миров. Дети иного неба сравнивали дьяволов с магическим аналогом обретшей самосознание нейросети. Чрезвычайно сложной, разветвленной, всеохватывающей, но при этом никогда не рождавшейся, чтобы начать жить. Дьяволы в своей природе куда дальше от людей, чем любая нежить или кровопийцы, но, одновременно, неизмеримо ближе типичных планарных тварей - порождения душ и чувств, никогда не имевшие своих собственных.

Человеческое сознание банально не в силах охватить весь спектр их мышления, посмотреть на мир под нужным углом. Даже сильнейшие из видящих понимают лишь верхушку айсберга, крону исполинского древа, поверхность морской глади. Понять дьявола способен лишь другой представитель его вида, а всем остальным можно лишь реагировать, додумывать, предполагать. Они же, обратно сказанному, понимали смертных многократно лучше их самих, играли на струнах чужих душ свою мелодию.

Свою для каждого.

Мелодия, что играла в этом городе в сей миг и час, готовилась долго. Тщательно подбирались артисты, оркестр формировал первые ноты, раз за разом проверяя их звучание в пробных попытках, аккорды сливались друг с другом, достигая приемлемого звучания, направляя пальцы музыкантов и голоса хорового ансамбля. Эта мелодия была совершенной хотя бы тем, что совсем не важно, каким из путей будет направлено ее звучание, как именно решат эту мелодию прервать - любой исход, любой выбор, любой вариант, от сокрушительнейшей из побед, до унизительного поражения, все равно был одинаково приемлем, одинаково совершенен.

Не поэтому ли так ненавидят их племя смертные? Не это ли осознание заставляет их содрогаться от ужаса, от одной лишь мысли противостоять им, попытаться сыграть с ними одну симфонию? Осознание того, что тот, кого ты избрал своим врагом, не может проиграть, что он побеждает даже если его победить первого? Ничто так не злит живое и разумное существо, как осознание, пусть даже глубоко внутри, не открываемое даже самому осознавшему, того, что любое твое действие, противодействие или даже полная апатия и покорность все равно станут топливом для костра избравшего тебя домена.

И все же, и все же...

Среди всех вариантов мелодии есть и будут те, что все равно слаще, дольше, чище, желаннее. Не будь это так, то все обитатели Пекла просто не делали бы ничего, поскольку любое ничего приносило бы столько же страсти, сколько и что-либо еще. Нет, всегда есть чего желать, желать больше, чем у тебя есть. Когда-то давно, может тысячелетия тому назад, а может и секунду спустя, он пожелал себе Вечную Империю, пожелал ее Императора и всю его кровь, пожелал эти земли и смертных, что свили на ней гнездо своей судьбы.

Предел идеала остается недостижимым, ведь пока играет твоя мелодия, все остальные участники представления тоже играют, добавляют свои ноты. Просчитать все чужие композиции во всех вариантах, подстроив свою музыку под все возможные исходы - сладкая патока несбывшейся мечты, что отдаляется с каждым шагом все дальше и дальше. Место концентрации сил смертных, воплощения воли их правителей, пропитанное до последнего камня изощренной магией и неуловимой древностью первозданного Закона, более чем способно играть в достаточно разветвленной манере.

Мелодия постепенно ускользает, вынуждено становится все проще и проще, становясь тем преснее, чем меньше остается проводников его воли. Его дети, его игрушки, его творения и рабы - каждый из них лелеет мечту повернуть их положения вспять, развернуть состояния наизнанку. Каждому приходится оставлять свои мечты мечтами, ведь пока владеет он Доменом, пока поет его Хор, пока закреплена за его сущностью каждая из ячеек общего Банка, именно его воля решает, кем им быть, чего желать и о чем думать. Даже те, кто может позволить, в силу скопленной мощи или собственного хора, себе иные мысли, пряча их за десятками слоев подобострастного обмана, лишь обманывают самих себя.

Он - Власть.

Он - Желание.

Он - Похоть.

Он - их Господин.

Но все меньше и меньше его подданных, все больше и больше приходится ставить на кон во имя мелодии, опасаясь оборвать ее, не достигнуть головокружительного крещендо. Гибнут отмеченные им, прозванные Легендами в устах смертных, постепенно уменьшается число достойных, сумевших возвыситься над общей массой, редеют ряды подневольных, уже обретших разум и амбиции, но не скопивших сколь-либо значимого хора, не развивших свое мастерство. Почти не осталось уже игрушек, ведь напитанные Похотью и заемной мощью смертные погибают, не в силах удержать отданную им силу, уступая и падая вниз, без шансов встать на ноги.

Смертные не щадят ни себя, ни других, отстаивая свое право видеть мир в прежних тонах, уродливых и пресных, отстаивают серую и унылую действительность, гибнут за право погибнуть, так и не осознав того, что они готовы подарить им все почти задаром, ведь любая цена рядом с бесценным теряет свою необъятность. Это приятно, смешно и до надрывного вопля восхитительно, смотреть за их метанием, за слепыми и сломанными от рождения существами, что совсем скоро станут чем-то иным, более достойным.

Но эти удары, эти уколы...

Его воля растянута на весь украденный град обреченных, он ощупывает его тысячами тысяч взглядов, смотря из глаз всех и каждого, кто только пришел сюда с его именем и властью в сердце. И все меньше остается этих глаз, все нестабильнее мелодия, все тише играют ноты, все эфемернее незримые узы, постепенно подтаскивающие заарканенную добычу к сердцу его Домена, его самого. Чем выше потери, тем чаще и яснее приходится вкладывать свои силы, прекрасно при этом понимая, что ставит на успешную ноту уже самую последнюю ставку - самого себя.

В ином месте, в лишенном звучания и чувственности материальном мире, все давно бы уже закончилось - воплощенные небожители всегда могут снизойти к своей слепой пастве, тогда как им всем нечего было бы противопоставить подобному аргументу. Нельзя перебить звучание мелодии грома и обрушающихся скал всего лишь трелью тоненькой флейты. Вся песня, вся композиция принадлежала только ему, его домену и его воле, ему и нести ответ, принимать ношу поражения, которое неизбежно наступило бы, играй он по привычным правилам.

Никто не играет по правилам, никогда.

Все до единого обитатели привычного мироздания, все воплощения чувств, какие смели прийти в явь не за хлебными крошками, не ради того, чтобы показать истинный путь сотне-другой ослепленных душ, но за чем-то стоящим любых жертв, обязательно меняли поле битвы на то, что было бы им удобнее. Отсечь чужую волю, смутить и отвратить Вестников и их создателей от уже схваченного куска, не дать отнять то, что было взято.

Он отсек.

Он взял.

Но еще не спит эта ноша, убаюканная его пением, еще треплет тончайшую паутину нежности и обещаний, отказывается открыть глаза и увидеть всю красоту близости, весь экстаз ожидания, что наконец-то завершится, чтобы больше не прекращаться никогда. И он продолжает вышивать неслышимыми нотами новые и новые узоры, продолжает смотреть мириадами глаз, слышать неисчислимыми ушами, собирать и связывать, брать то, что желает, а потому априори принадлежащее ему же, просто еще того не знающее. Продолжают его мелодию творенья его, настолько ему принадлежащие, насколько же и жаждущие когда-то занять его место.

Его танец, его страсть, его вечность, его восторг, его Похоть.

Он смотрит.

И он видит.

- Сбоку! - Хриплым басом вопит неопрятно одетый варвар-наемник, прикрывая соратника по отряду от удара покрытого шипами щупальца, уже отсеченного, но продолжающего искать во что бы вцепиться и впрыснуть разъедающий плоть галлюциногенный яд. - Сбоку, слепошарая мегера, он сбоку бьет! Сбоку!