Жена в лотерею

Глава 27

В фильмах мне всегда казался отталкивающим момент превращения оборотня обратно в человека. Но Теодор перекинулся как-то быстро и плавно. Только что — могучий огромный зверь — и вот обнаженный мужчина с великолепным рельефным торсом, правда, малость поцарапанным. Из одежды на нем остались только брюки.

Я попыталась подняться, но вновь свалилась на снег, коротко охнув от острой боли в лодыжке. Явный перелом. Или вывих…

Мне почему-то казалось, что с победой Теодора над зомби-медведем метель должна была уняться, но, наоборот, снежная буря и тьма закрутились сильнее.

— Тут действует очень сильная стихийная магия. А мой магический резерв после превращения всегда истощается почти до дна, — покачал головой Теодор, осторожно потрогал мою несчастную неестественно изломанную лодыжку и подхватил меня на руки. — Нужно подождать, пока он восстановится хотя бы на четверть, и прорываться через метель и запутывающие руны. Они тут повсюду понаставлены, да еще и замаскированы. Терпеть не могу эти превращения, особенно когда не по собственной воле.

Он крепко прижал меня к себе и куда-то зашагал, в то время, пока я тихонько офигевала от произошедшего. Все-таки не каждый день узнаешь, что твой муж — гигантский свирепый белый медведище.

Охотничья сторожка была заперта на магический засов, но мы все-таки вошли. Внутри оказалось очень просто, как в деревенском доме. Но оттого даже уютно — грубо сколоченный деревянный стул и стол, топчан, застеленный мягкими шкурами и огромный, почти во всю стену камин. Огонь, который разжег Теодор, быстро наполнил промерзшее нутро сторожки теплом — оранжевые отблески заплясали по стенам.

В тепле и полумраке я сидела на топчане, жевала джерки, которые нашлись тут же, в заботливо оставленных кем-то припасах, и старалась не глазеть на голый торс собственного мужа.

— Ты так на меня смотришь, Цици. Да, я понимаю, знать о том, что я — вербэр, одно, а видеть своими глазами — совсем другое. Я пойму, если ты… — Теодор замолчал. — Я сам долго время не мог принять себя таким. Твое отвращение мне понятно. Мою одежду разнесло в клочья, а наколдовать себе новую пока что не хватает резерва, поэтому тебе придется потерпеть…

Потерпеть? Отвращение? Да про какое отвращение он говорит? Могучий зверь, к которому я прикоснулась, был самым великолепным на свете!

О, и кстати, он снова перешел на «ты», что очень даже греет душу после этого высокомерно-холодного «вы». Вот только зачем говорит, будто бы я знала, что он — оборотень. Не знала я ничего!

Или… знала не я, а та, настоящая Цицинателла? Тогда, в ту кратковременную нашу встречу через портрет, Нутелла упомянула о «травме» Теодора. Вот только какая же это «травма»?

Я ведь люблю медведей, обожаю медведей, да я просто тащусь от медведей!

А на оголенный торс Теодора Рутланда я бы всю жизнь смотрела…

— Предположим, я об этом… запамятовала… — осторожно начала.

— Запамятовала? Ты запамятовала о том, чем меня шантажировала, чтобы женить на себе? — Теодор горько усмехнулся и покачал головой. — О том, как грозила, что расскажешь королю, что я стал оборотнем, и он приговорит меня к казни? Его Величество до смерти боится вербэров, это всем известно. Знаешь, я убить тебя был готов за этот шантаж. Я принял решение взять тебя в жены… Я и так собирался это сделать. Но это был грязный ход. По-настоящему грязный, Цици. Так что ничего человеческого я от тебя после этого не ждал, но ты меня поразила. Я не могу поверить, что это притворство. Что ты притворяешься. Ты до и после нашей свадьбы — как будто два разных человека. Две разных девушки. И к той, второй девушке, я испытываю чувства, которых, как я полагал, больше не буду испытывать ни к кому и никогда.

Он присел ближе, около моих ног — внушительный, широкоплечий, с мужественной фигурой, четким благородным лицом. Внимательно глядел на меня своими медово-карими глазами.

Мне хотелось закричать правду, но вместо этого я тихо спросила:

— Как ты им стал… Этим оборотнем-медведем, вербэром?

— Зачем спрашиваешь? Если знаешь ответ…

Я прикрыла глаза, собираясь с мыслями.

— Ты стал им пять лет назад, в Трентоне, в ту ночь, когда погибла твоя жена, — едва слышно сказала я и распахнула ресницы. — Когда на вас напала стая вербэров. Они почти растерзали тебя в клочья, но ты выжил. Потому что сам стал одним из них.

— Сегодня у меня появилось мерзкое ощущение, словно время повернулось вспять, — Теодор смотрел уже не на меня. — Что я снова не смогу спасти ту, которую люблю. И она умрет на моих руках… В стае, что встретила нас в окрестностях замка, было девять медведей. Девять голодных вербэров, злобных, как сам Люцифер. Они с легкостью разорвали двадцать человек из сопровождающего отряда. Одного я убить смог. Но я понимал, что мне не справиться со всеми… Не справиться, пока я человек. Знаешь, что нужно, чтобы стать оборотнем? Выпить крови убитого тобой вербэра. Я превратился почти сразу, смог сразиться с ними в новом обличье и победить, но слишком поздно. Чантэль была мертва…

Охваченный мучительными воспоминаниями, он замолчал, глядя на огонь. Мне так хотелось протянуть руку и прикоснуться к нему, но я не посмела.

— Против нас работает не только стихийник, но и некромант, — сказал Теодор наконец. — Я помню этого вербэра. Это я убил его. На том же самом месте три года назад. Он был одним из последних. Кто бы мог подумать, что мне придется сделать это снова?

— То есть, некромант поднял этого вербэра из мертвых и заставил напасть на нас? А это не могла сделать мара?

— Сомневаюсь. Мара — ночная тварь, создание, она насылает кошмары, но магией не обладает. Я, конечно, предполагал, что она попытается напасть на тебя, но не так… профессионально. Это настоящая темная магия.

Ага, вроде заклинаний из книжечки Нутеллы. Особенно с последних страниц.

— Или шаманская, — задумчиво добавила я. — У этих самых шаманов же она как раз связана с природой?

— Возможно, — Теодор внимательно посмотрел на меня. — Я понимаю, к чему ты клонишь, Цици. Но у меня еще не было ни одного повода сомневаться в бонне Зелиг. Последняя воля Чантэль заключалась в том, чтобы она всегда оставалась в Трентоне, при Брианне.

Да что ж такое-то? Я чувствовала себя Гарри Поттером, который упорно говорил Дамблдору, что Снегг злодей, а тот упорно утверждал обратное.

Правда, в итоге Дамблдор все-таки оказался прав.

Может, Зелиг, несмотря на скверный характер, все-таки ангел во плоти? Не могла же Чантэль Рутланд настолько ошибаться в ней? Последнюю волю ведь изъявила…

— Давай я посмотрю твою ногу, — предложил меж тем Теодор. — У меня осталось немного магии. Может быть, начертить излечивающую руну хватит.

Он принялся медленно расшнуровывать мой высокий дорожный ботинок, двигаясь очень аккуратно. Лодыжка выглядела достаточно паршиво — опухла и посинела. Даже малейшее движение причиняло боль.

Замысловатым движением большого, указательного и безымянного пальцев Теодор начертил некий символ, и опухоль на ноге стала проходить.

— Как долго ждать восстановления резерва?

— Часов шесть. И это еще быстро, потому что я оборотень — легко теряю магию, но и быстро ее восполняю. Кажется, порядок.

Мужчина бережно прикоснулся к моей ноге, которая благодаря ему приобрела божеский вид. Боль еще отдавалась в ней, но как-то глухо.

— А есть способ как-нибудь побыстрее этот резерв восполнить? — праздно поинтересовалась я.

Его пальцы остановились. Теодор замер и поднял голову.

— Есть, — хрипло сказал он.

Но в следующую секунду мне вдруг стало на это резко наплевать. Ласкающими движениями он провел по щиколотке и выше, к колену…

Я смотрела в его глаза и понимала, что тону. Что умираю. Что во мне разгорается пламя, с которым я не в силах совладать.

Все отошло на второй план. Все отдалилось. Все, кроме великолепного мужчины у моих ног и его взгляда, в котором читалось слишком многое.

Внизу моего живота оголтелой стаей носились бабочки. Успокоить их не было никакой возможности.

Или была?!

Повисшее между нами напряжение, казалось, можно было потрогать. Ощутить физически. Это была невиданная мной доселе химия… Или скорее, магия. Еще чуть-чуть — и воздух заискрит!

Неожиданно резким движением Теодор привлек меня к себе. И только оказавшись в его объятиях, я поняла, как долго этого ждала. Как сильно мне его не хватало…

— Любимая… — выдохнул он мне прямо в губы. — Желанная.

Я не могла больше терпеть — сама потянулась к нему и наши губы, наконец, встретились. Невозможно! Невозможно было испытывать такие яркие эмоции, такую страсть… И совершенно невозможно было от него оторваться.

Уже почти не соображая, что творю, я запустила пальцы в его волосы, перебирая темные пряди. Мне отчаянно хотелось стать еще ближе. Раствориться в нем. Хотелось, чтобы он никогда не размыкал своих сильных объятий. И шептал, все так же шептал мне на ухо про то, как сильно я нужна ему и как отчаянно он меня любит.

Если у меня и оставался какой-то глубинный страх из своего первого и единственного опыта, то сейчас он просто растворился, ушел без следа!

Я вся пылала от нетерпения, предвкушения и удовольствия, когда горячие, твердые губы Теодора прошлись по моей шее и ниже… Мне безумно хотелось, чтобы он спустился еще ниже! Кожа горела под его огненными поцелуями.

Как назло, сегодня на мне было платье со сложной шнуровкой на груди. Колла полчаса ее зашнуровывала! Кто ж знал…

Я дернула скользкий верткий шнурок, но, вместо того, чтобы послушно выскользнуть из атласных петель, он, кажется, еще больше затянулся и запутался.

Теодор присоединился ко мне, но, кажется, вместе мы запутали проклятую еще сильнее. Он попытался воздействовать на шнурок магией, но ничего не вышло — залечивание моей несчастной ноги окончательно опустошило его резерв.

Мой муж посмотрел, как я с озадаченным и немного злобным видом дергаю корсет, а затем вдруг рассмеялся. Он хохотал так искренне и заразительно, что я немедленно присоединилась к нему.

Мы смеялись вместе. Впервые.

А потом Теодор взял и поцеловал меня — чувственно и нежно. И тогда я сказала, что люблю его.

Со шнуровкой мы все-таки справились.

И со всем остальным тоже.

Яркие, ослепительные вспышки фейерверков захватили меня, а потом я лежала в его объятиях и думала, какой же глупышкой была, когда боялась.

Наверное, впервые за всю свою жизнь я была так неприлично и безоговорочно счастлива.