Нетерпение сердца

— Полагаю, ты не допускаешь мысли, что у некоторых может не хватать денег даже на палочку — раз. Два: ты, наверное, проспал лекции Бинса, который пояснял, что раньше школьные принадлежности стоили гораздо дороже, чем сейчас, потому что изготовление занимало больше времени и труда. Могу даже назвать конкретную цену, интересует?

Мэри переводит на него любопытный взгляд. А они ни разу не говорили на такие темы! Но Сириус, конечно, моментально вспыхивает.

— У некоторых — это у оборванцев типа тебя? На мыло у тебя тоже не хватает, чтобы выковырять эту вселенскую грязь из-под ногтей?

— Северус помогал мне вытаскивать сокровища нюхлера из старого пня, а потом мы сразу пошли в библиотеку, наспех вымыв руки, — Мэри смотрит на него укоризненно, и Сириус тут же подозрительно щурится. — Перестань задираться, пожалуйста. Мы здесь по другой причине, и у нас и так мало времени.

— Посмотри, — Северус придвигает к ней поближе книгу в золотом переплете, и Мэри наклоняется к его плечу, касаясь его волосами. От Северуса пахнет травами и влажной тканью мантии, которая впитала капли зимнего дождя. — Здесь говорится, что эта иллюстрация создана при Основателях.

Чувствуя на себе пристальный взгляд Сириуса, Мэри внимательно рассматривает красивую, слегка полноватую женщину с темными волосами в синем платье. На плече ее сидит орел. Она выглядит грустной, совсем не радостной, несчастливой, несмотря на все богатство. На ее шее — ожерелье из голубых камней, на голове — диадема, а на правой руке — кольцо в овальной оправе. И все это великолепие только оттеняет выражение ее глаз.

— Такое ощущение, что ее ничто не радует, — произносит Северус задумчиво, и Мэри тут же поднимает на него одобряющий взгляд. — Как будто она уже и не рада, что согласилась участвовать в создании школы.

— Как вообще можно этому радоваться? — Сириус захлопывает книгу, которая, как назло, оказывается без картинок. — Кто в здравом уме захочет учить балбесов год за годом? Только тот, кто больше нигде не может пригодиться.

Ремус толкает его локтем и быстро водит пальцем по желтоватой странице:

— «Кандида очень любила наряжаться. У нее было несколько украшений гоблинской работы, но две вещицы она предпочитала больше других: диадему и кольцо с огромным сапфиром».

— Осталось выяснить, что из них сохранилось и могло быть использовано Томом, — шепчет Мэри и устало вздыхает. — Во всяком случае, круг уже сузился.

— Тебе не пора? — Северус кивает на часы, висящие над столом. — Почти девять.

— Да, — она берет с подоконника сумку с учебниками и пергаментами и поднимается. — Я как раз хотела собираться, а то завтра к первому занятию нужно уже быть в кабинете. Мальчики, желаю вам успешного вечера.

— Я провожу, — мягко, но настойчиво произносит Северус, и Мэри замечает, как Сириус уже открывает рот, чтобы выдать очередную дерзость, но Ремус тихо шикает на него, переворачивая страницу. Совсем как в старые добрые времена, когда они все вместе готовились к занятиям в библиотеке. Джеймс с Сириусом без умолку болтали, глядя в книгу одним глазом, а потом выдавали блестящие результаты на контрольных. Ни ей, ни Ремусу так не везло: приходилось долго зубрить одну и ту же тему, чтобы написать на «Превосходно». Впрочем, это касалось лишь Зельеварения и Чар.

Перед поворотом на Главную лестницу Мэри останавливается.

— Я хотела сказать тебе спасибо, — произносит она смущенно. — Я знаю, что тебе не хотелось снова смотреть на Лили. Я представляю, как это тяжело.

В его темных глазах пробегают огоньки боли — и исчезают.

— Пришлось прийти. Я так и думал, что она снова попытается втянуть тебя во что угодно. Кроме того, ей нельзя находиться в Хогвартсе — это слишком опасно для ребенка.

Мэри разглядывает его бледное лицо. Для ребенка! Не для Лили. В этой темной холодной галерее хочется прижаться к нему и забыть все проблемы. Она вспоминает о недавно полученном письме матери и опускает голову.

— Что-то случилось? — тихо спрашивает Северус.

— Мама прислала письмо, — Мэри тяжело выдыхает, делая к нему маленький шаг. — Забавно, как часто она вспоминает обо мне. В последний раз я получила открытку на прошлое Рождество.

Дыхание Северуса щекочет ее лоб.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, правда. Мы с матерью были у отца на позапрошлой неделе: она хотела убедиться, что ни в чем не виновата. Я же хотел увидеть, что у него все хорошо. Знаешь, возникает странное чувство, когда внутри смешивается отвращение к человеку за все, что он сделал, и одновременно осознание, что он тебе не чужой.

— Как у него дела? — Мэри заставляет себя шагать вниз по ступеням.

— Так себе, — у него вздрагивает голос. — Боюсь, как бы эта зима не стала для него последней. И самое невозможное: он просил показать ему Хогсмид. Что думаешь?

Северус пропускает ее вперед, толкнув тяжелую дверь на улицу, и Мэри поспешно кутается в теплую мантию и подтягивает шарф до самых губ. Несколько мгновений она вспоминает того хмурого, болезненно выглядящего человека с вытянутым лицом.

— Что нужно показать, — слова звучат уверенно в слегка подмороженном воздухе. — Обязательно нужно. Возможно, он хочет как-то восполнить все ваши неудачные годы. А человек заслуживает второй шанс.

Северус почему-то хмыкает, потом, помолчав, интересуется:

— Любой человек?

— Практически, — Мэри нервно оглядывается по сторонам, но на пустынной дороге от замка к деревушке никого нет. — Мне утром показалось, что за мной следят. Как будто хрустнула ветка под чьей-то ногой и послышался вздох.

К ее удивлению, Северус резко останавливается. Его бледное лицо становится еще бледнее.

— Когда?

— Часов в восемь утра. Я как раз шла на первое занятие к второкурсникам.

Северус прикрывает глаза, словно пытаясь что-то вспомнить и соотнести.

— Вполне возможно, — в конце концов, выдает он, и они оба смотрят друг на друга встревоженно. — По времени совпадает с патрулированием города Треверса и Розье. Они запросто могли заглянуть в Хогсмид просто так. Мэри, тебе нужно перебираться в замок.

— Но ты бы знал?

— Нет. Мне доверяют не все, потому что я веду двойную игру. Пока еще — не все. Возможно, если Лорд станет сильнее, он будет меньше бояться, что я расскажу директору что-нибудь лишнее. Пойдем, скорее.

И его сильная крепкая рука берет руку Мэри. Она покорно, даже с удовольствием, следует за ним. Задыхаясь, они останавливаются у двери домика и стучат: два раза, потом три, потом один.

— Я поговорю с Дамблдором, — заявляет Северус безапелляционно. — Ты мракоборец, пусть неофициальный, но я знаю, чему учат на курсах подготовки. Тебе не могло показаться.

Шаги Эйлин неспешно приближаются к двери, и у Мэри быстро-быстро колотится сердце от внезапно нахлынувшего страха. Она даже не помнит, колотилось ли оно так в тот день, когда она бежала по Хай-стрит на первое свидание.

Северус

В книге, которая попалась ему случайно из всей внушительной стопки, нет ничего дельного про Кандиду. Отрывки о повседневной жизни, долгие сравнения использования заклинаний и методы их усовершенствований. Единственное, что привлекает его внимание, это упоминание о диадеме, приведенной в качестве примера того, что обладание магическими артефактами не значит умение ими пользоваться.

Северус подчеркивает строчку затупившимся карандашом и поднимает глаза на часы.

Двенадцать.

Он и сам не знает, зачем это делает, не знает, может ли простить и переступить через все эти годы неприязни и постоянного отдаления. Наверное, нет. Единственный шаг вперед, который он сделал, заключается в осознании матери как человека, который тоже был неправ. Некоторое время ему вообще казалось, что он не был нужен никому и появился просто потому, что так вышло. Но эта мысль кажется слишком болезненной до сих пор. В конце концов, ему уже двадцать два, и он стоит на ногах. У него есть работа, зарплата, хоть и небольшая, у него есть он сам. Он повторяет это себе каждый день, глядя на свое отражение в зеркале ванной.

— Удобно, но головокружительно, — подмечает отец, когда они оказываются на маленькой станции в Хогсмиде после трансгрессии. — И на транспорт тратиться не нужно. А порталы у вас есть? В газетах вечно пишут всякую ерунду про будущее.

— Есть. Но существуют определенные правила.

— Правила? — отец кривится. — Чертова жизнь.

Они с полчаса молча блуждают по улочкам Хогсмида. Отец идет неспешным, настороженным шагом, и лицо его выражает смесь удивления, недоверия и иногда — интереса. Словно ему нравится то, что он видит, но он не может позволить себе радоваться этому интересу.

Они заходят в разные магазины: в "Зонко", потом в "Дэрвиш и Бэнгз" и "Музыкальный магазин", где виолончель сама подыгрывает фортепьяно, а потом усаживаются в "Трех метлах".

— Какие странные фотографии, — отец с удивлением указывает на стену над столиком. — Они движутся.

— Зато у волшебников нет телевизоров и кино, — Северус коротко кивает Розмерте. — Что хочешь?

— Горячего. Знобит меня уже недели две, — отец продолжает рассматривать людей на колдографиях. — Чертовы лондонские зимы.

— Тогда суп, — Розмерта быстро записывает заказ в блокнот. — А вам как обычно, профессор? Травяной чай и сэндвич?

— Да. Принесите вторую чашку и миндальное пирожное.

Розмерта приподнимает брови, но ничего не говорит. Северус же выжидающе смотрит на дверь: Мэри обещала прийти, и он отчаянно надеется, что она появится. Ему тяжело оставаться наедине с отцом, и в некоторые моменты хочется уйти, а в некоторые становится больно, что они не пытались сблизиться раньше.

— Добрый день, сэр, — Мэри, раскрасневшаяся от легкого мороза, садится напротив Северуса и принимается разматывать пушистый шарф. — Я рада, что вам в качестве исключения разрешили посетить нашу деревеньку. Магглов здесь не было с постройки самого первого дома.

Отец отрывается от супа и широко улыбается Мэри, бросив быстрый взгляд на Северуса. Лицо его, такое напряженное и сомневающееся, становится непривычно доброжелательным.

— А, очаровательное создание. Я все думал, увижу ли вас снова.

Северус впервые видит человека в этом существе, которое никогда не понимал и не пытался понять. В груди сдавливает от непонятных, тяжелых эмоций, и он на мгновение отворачивается.

— Что вы теперь думаете?

— О чем?

— О волшебстве. Как видите, мы такие же, как вы, — Мэри указывает глазами на пирожное и чайник, и Северус кивает. — Я слышала, вы были ужасно нетерпимы к таким, как я. И к вашему сыну.

Отец шумно вздыхает, держась за грудь. Он какой-то особенно жалкий в это мгновение, с поседевшей щетиной на подбородке и впалыми глазами.

— Я давно запутался и ничего не знаю. Раньше я думал, что у человека есть выбор: быть или не быть волшебником, и что мой сын выбрал не меня. А мать. Но потом я понял, что, наверное, природу победить невозможно. Как-то я прочел статью, что люди, имевшие талант к живописи, учились на юристов и военных, но все равно становились живописцами. И тогда я задумался. Я-то сам ничего и никого не побеждал. Даже сам себя.