Золотая чаша

Впрочем, что именно это было, стало понятно не сразу. Но скоро Мегги различила, что посреди комнаты стоит Шарлотта, прямая и настороженная, оглядываясь по сторонам. По-видимому, она только что отошла от карточного стола и ожидала застать здесь свою падчерицу. Она застыла как вкопанная при виде пустой комнаты – ведь никто из игроков не заметил, как Мегги прошла мимо них. А на Мегги произвело глубокое впечатление, что ради нее прервана партия в бридж или, по крайней мере, изменился состав играющих. Поза Шарлотты заставляла преположить целеустремленность ее поисков, прерванных так неожиданно, а следующее ее движение придало всему еще более многозначительный смысл. Смысл состоял в том, что Шарлотта, очевидно, в начале вечера остро ощущала присутствие Мегги и для какой-то причины так сильно хотела застать княгинюшку наедине, что, скорее всего, попросила Боба Ассингема заменить ее в игре. Он занял ее место за столом, дав ей возможность отойти ненадолго. На взгляд Мегги, такие сложные манипуляции доказывали, что мачеха настроена серьезно. Хотя в компании обычных людей, не наблюдающих неотрывно друг за другом, подобный поступок был бы явлением вполне заурядным, нашей юной приятельницей он воспринимался как побег заключенного из каземата. Великолепное гибкое сверкающее существо, разбив все запоры, вырвалось на свободу. Теперь на повестке дня стоял довольно смешной вопрос: нельзя ли как-нибудь заманить ее обратно, пока она не успела отойти далеко, и поскорее снова заколотить дверь. В данном случае это означало бы – закрыть все окна и поднять тревогу. Хоть бедняжка Мегги ведать не ведала, что нужно от нее Шарлотте, но у этой твердой руки явно имелась некая цель – одного этого было довольно, чтобы перепугаться насмерть, не говоря уже о незамедлительно последовавшем продолжении в виде стремительного бегства в дальний конец террасы, пусть даже такое постыдное отступление не пристало разгневанной супруге. Именно так и поступила разгневанная супруга; во всяком случае, можно сказать в ее оправдание, что она остановилась в темноте, справившись с малодушным желанием пробраться в дом через другой вход и забиться к себе в комнату. Она буквально схватила саму себя за руку, запретив себе подобные низкие увертки, и тут же окончательно поняла, чего боялась больше всего все это время.

Она боялась открытого столкновения с Шарлоттой, которое могло толкнуть миссис Вервер откровенно объясниться с мужем, чего до сих пор, судя по всему, еще не произошло, изложить ему свою обиду, назвать вслух то гнусное прегрешение, в котором ее, по-видимому, подозревают. Вздумай она отважиться на такое, то не иначе, как опираясь на некий свой расчет, одна мысль о котором потянула за собой множество других мыслей и возможностей. Получается, Шарлотта достаточно уверена в своем влиянии на мужа, чтобы считать, что в случае прямого столкновения, если на кон будет поставлено слово Мегги против ее слова, исход дела далеко не предрешен в пользу Мегги. Несомненно, у нее имеются свои причины для подобной уверенности – причины, основанные на опыте, о котором никто, кроме нее, не может знать. Эта мимолетная мысль мгновенно развернулась в широкую картину – ведь, если отношения старшей пары все еще настолько прочны, если видимость благополучия так успешно удалось сохранить в неприкосновенности, значит, ничего и не разбито, кроме только золотой чаши, какой Мегги ее когда-то знала. Ничего непоправимого не произошло для торжествующей троицы, вот только ее отношение к ним обрело новые, уродливые черты. Мегги, само собой, не могла так прямо, не сходя с места, определить, как именно это меняет ее положение, и ее по-прежнему тревожило то обстоятельство, что, не решись она благоразумия ради удовлетворить нетерпеливое любопытство Шарлотты по поводу многих вещей, невысказанных и невыразимых словами, но постоянно и весьма прозрачно подразумеваемых, то ее отцу будет без дальнейших церемоний настоятельно предложено самому потребовать у нее ответа. Но и вся самоуверенность Шарлотты, любые скрытые дерзости, какие она могла держать про запас, учитывая ее огромные таланты по этой части, – предстали в миг озарения перед Мегги новой путеводной звездой; здесь вполне можно было найти почву под ногами и руководство к дальнейшим действиям. В следующую минуту сердце Мегги сжалось при мысли о том, в чем, скорее всего, будет состоять дальнейший образ действий, а эта мысль пришла к ней чуть ли не раньше, чем она заметила, что ее страхи оправдываются. Шарлотта, расширившая область своих поисков, уже смутно нарисовалась в отдалении. Еще миг – и вот уже сомнений не осталось, ибо, свет, падавший из окон курительной, рассеивал густую тьму, помогая разглядеть приближавшуюся фигуру. Лучшая подруга медленно вступила в круг света – очевидно, она, в свою очередь, уже обнаружила Мегги на террасе. Мегги видела издали, как та помедлила перед одним из окон, глядя на группу, расположившуюся в комнате, а затем подошла чуть ближе и снова остановилась. Между ними все еще оставалось порядочное расстояние.

Да, Шарлотта видела, что княгинюшка наблюдает за нею со своего конца террасы, и остановилась, испытывая ее терпение. Ее лицо было обращено к Мегги. Она была пленницей, вырвавшейся из клетки, но все же во всех ее движениях, смутно различимых в темноте, угадывалось своего рода зловещее спокойствие. Она покинула узилище с некой целью, и намерения ее отнюдь не становились менее определенными оттого, что могли быть осуществлены их тихими методами. Впрочем, обе дамы оставались неподвижны лишь первые несколько минут, глядя друг другу в лицо через разделяющее их пространство, не сделав ни единого жеста; их напряженные взгляды словно пронизывали ночь, и Мегги внезапно вздрогнула, сообразив, что непозволительно поддалась сомнениям, страху, неуверенности, что такое долгое колебание выдает ее с головой, сделав ненужными любые другие доказательства. Сколько времени простояла она в оцепенении? Минуту, пять? Во всяком случае, вполне достаточно для того, чтобы принять от мачехи нечто, что та хотела ей навязать посредством этого молчания, этого выжидательного внимательного взгляда, рассчитывая на ее испуг и нерешительность. Было совершенно очевидно, что своим трусливым промедлением княгинюшка напрочь опровергла все прежнее притворство, и, когда она наконец двинулась вперед, Шарлотта встретила ее с полным сознанием огромного стратегического преимущества. Мегги шла, держа свое сердце в ладонях, с отчетливым, словно тиканье часов, ощущением надвигающейся судьбы, немыслимо жестокой и беспощадной, которой она взглянула в лицо широко раскрытыми глазами, и покорно склонила голову. Шарлотта без слова, без движения позволила ей приблизиться, и к тому времени, как Мегги оказалась рядом, голова ее уже лежала на плахе и мысль о том, что все пропало, мешала ей понять, упал уже топор палача или только еще занесен над ее головой. Ах, воистину преимущество было на стороне миссис Вервер; разве Мегги не чувствовала с самого начала, что сбита с ног и валяется на земле с переломанной шеей, беспомощно глядя вверх? Отсюда и мучительная гримаса слабости и боли в ответ на полное достоинства вступление Шарлотты:

– А я шла к тебе; я так и думала, что ты где-нибудь здесь.

– Ах да, я здесь, – услышала Мегги свой собственный, немного сдавленный голос. – В комнатах очень душно.

– Очень; но и здесь тоже душно. – Шарлотта говорила негромко и серьезно. Даже слова о погоде прозвучали у нее внушительно, почти торжественно, и Мегги, в растерянности подняв глаза к небу, не глядя ощущала ее неумолимую решимость.

– Воздух такой тяжелый. Я думаю, будет гроза.

Мегги проговорила это с намерением хоть чуть-чуть сгладить неловкость, игравшую на руку ее противнице, но пауза, последовавшая за ее репликой, отнюдь не уменьшила неловкости. Шарлотта ничего не сказала в ответ. Застывшее, мрачное выражение запечатлелось на ее челе, а гордая осанка, красивая головка и длинная стройная шея даже в полумраке утверждали непоправимое совершенство ее благородного изящества. Казалось, то, ради чего она пришла сюда, уже началось, и, когда Мегги беспомощно спросила:

– Тебе не холодно? Хочешь мою шаль? – почудилось, что все вокруг сейчас рассыплется в прах от убожества этой попытки.

Миссис Вервер отвергла ее предложение одним коротким взмахом руки, как бы давая понять, что они встретились не для обмена праздными словами, и в ее смутно различимом серьезном лице отразилось удовлетворение, с каким она наблюдала точное попадание своей мысли в цель. Дамы направились в ту сторону, откуда появилась Шарлотта, но она остановила Мегги против окна курительной комнаты и заставила встать так, чтобы той была видна вся компания, занятая игрой. Минуты три, стоя бок о бок, они созерцали эту прелестную, мирную картину и ее, так сказать, глубинное значение – хотя, как Мегги теперь понимала, значение, в конце концов, зависит от интерпретации, а следовательно, может быть различным для разных интерпретаторов. Когда Мегги четверть часа назад рассматривала то же самое сборище, было бы вполне уместно указать на него Шарлотте, указать с праведной иронией, с упреком, слишком суровым, чтобы его можно было высказать иначе, как в молчании. А теперь ей самой указывают на него, и указывает именно Шарлотта, и очень скоро Мегги поняла: в каком духе Шарлотта указывает, в таком и следует, по крайней мере для вида, все это воспринимать.

Остальные, занятые игрой, ничего не замечали вокруг. Обдумывали следующий ход, роняли какие-то замечания, но на террасе их не было слышно. Наша юная приятельница смотрела прежде всего на отца – в его спокойном лице не было заметно и признака тех материй, которые смущали душу его дочери. Жена и дочь – обе внимательно наблюдали за ним. Знай он об этом, к которой первым делом обратил бы свой взор? Чье душевное спокойствие было важнее для его внутреннего равновесия? Впервые со времени его женитьбы Мегги с такой остротой и с таким страхом осознала, что прежнее ее безраздельное владычество над ним пошатнулось и уже не является бесспорным. Сейчас она смотрела на отца с разрешения Шарлотты, по ее прямому указанию, точно ей было предписано, каким образом следует на него смотреть, точно ей запрещали смотреть на него по-другому. Понимала она и то, что запрет направлен вовсе не на защиту его интересов, а долженствует в срочном порядке защитить интересы Шарлотты, обеспечить ей безопасность любой ценой. Право, своей немой демонстрацией она будто объявляла Мегги цену, словно бы назначала выкуп. Она должна остаться в безопасности, а Мегги должна заплатить – а чем она будет платить, это уж ее личное дело.

Итак, княгинюшка почувствовала вновь, что все ложится на ее плечи, и на какую-то минуту, на один-единственный умопомрачительный миг ее охватило неистовое желание, чтобы отец поднял глаза и посмотрел на нее. Готовая на любой риск, она мысленно умоляла его взглянуть и увидеть их, как они стоят рядышком в темноте. Может быть, тогда он что-то почувствует и подаст какой-нибудь знак, который неким неведомым образом спасет ее, спасет от необходимости расплачиваться за всех. Может, он все-таки найдет способ различить их, показать, которая ему дороже; может, сжалится и даст знать, что ей нет нужды так надрываться ради него. Только в этот единственный раз Мегги дрогнула, на одно только это мгновение отклонилась от своего пути. И почти в ту же минуту все закончилось ничем, поскольку отец так и не поднял глаз, а Шарлотта, ловко подхватив падчерицу под локоть, уже решительно тащила ее прочь – словно и она тоже неожиданно уяснила возможность неоднозначного впечатления от их появления за окном. Снова они прошли вдоль всей террасы, завернули за угол и вскоре поравнялись с окнами другой комнаты, роскошной парадной гостиной, по-прежнему освещенной и по-прежнему пустой. Здесь Шарлотта еще раз остановилась, как бы вновь указывая Мегги нечто, уже замеченное тою раньше. Самый вид комнаты, казалось, громко говорил о чем-то в тишине; все ее пышное убранство, застывшее в строгом и величественном порядке, как будто предназначило сие помещение для проведения парадных приемов и заключения высоких договоров, для дел поистине государственных. Воспользовавшись случаем, Мегги снова посмотрела в лицо своей спутнице и прочла в нем то же, что и прежде; Шарлотта ясно давала понять, что терраса и глухая ночь составляют чересчур скудный антураж для завершения ее плана. Итак, очень скоро они оказались в комнате, под сенью венецианской люстры, под взглядами величественных портретов, приблизительно ровесников люстры, нашедших на стенах «Фоунз» окончание своих дальних странствий. И вот наконец перед изумленной и даже поначалу задохнувшейся Мегги предстал непомерно громадный итог, сложившийся из суммы всех отдельных вопросов, когда-либо заданных миссис Вервер княгинюшке в какой бы то ни было форме.