Золотая чаша

Впрочем, не прошло и трех дней, как леди с Кадоган-Плейс несколько глубже проникла в суть вещей. Новая страница открылась для нее накануне того дня, когда ее юная конфидантка должна была покинуть Лондон. Долгожданный переезд в «Фоунз» был намечен на следующее утро, а тем временем, как было известно миссис Ассингем, их дружной компании из четырех человек предстояло отобедать в американском посольстве, в составе более многолюдного сборища, а посему старшая из дам была изрядно удивлена, получив от младшей телеграмму, отправленную в шесть часов вечера, с просьбой немедленно приехать. «Прошу тебя, приезжай как можно скорее; если будет необходимо, заранее оденься к обеду, чтобы выиграть время; экипаж, заказанный для нас, завезет тебя домой». Миссис Ассингем, поразмыслив, оделась на скорую руку и к семи часам была на Портленд-Плейс, где княгинюшка, о которой ей было сообщено, что она «наверху и переодевается», незамедлительно соизволила принять ее. И с первого же взгляда злосчастная Фанни поняла, как она позднее рассказывала полковнику, что критический момент наступил, словно спустили пружину, – пришел тот грозный час, которого она так боялась. Этот грозный час был час, когда должно было открыться, что Фанни издавна знала куда больше, чем говорила. Еще когда миссис Ассингем со страхом представляла себе эту минуту, она была уверена, что приближающаяся гроза даст о себе знать ледяным дуновением, как если в морозную ветреную ночь неожиданно распахнется окно в комнате. Пускай перед этим вы безмятежно грелись у камелька; стекло разлетается вдребезги и ледяной воздух наполняет помещение. Так вот, когда миссис Ассингем поднялась в комнату Мегги, если там и не стоял арктический холод, то, во всяком случае, атмосфера заметно отличалась от той, которую они привыкли ощущать в обществе друг друга. Княгинюшка, как заметила Фанни, была уже полностью одета. Мегги словно специально поторопилась покончить с этим, расчищая себе поле действия, и теперь в парадном облачении ожидала, пока приятельница явится на ее зов. Горничная уже удалилась, и Мегги, одна в просторной светлой комнате, где все было достойно восхищения, но не было ничего лишнего, впервые в жизни выглядела «расфуфыренной». Может, это оттого, что она слишком много всего на себя навешала, перегрузила себя драгоценными каменьями – в частности, прикрепила их больше обычного к волосам, и к тому же более крупных? Гостья вынуждена была ответить на этот вопрос отрицательно, объяснив для себя непривычный вид Мегги наличием двух ярко-красных пятен у нее на щеках, полыхающих алым огнем, словно чудовищные рубины. Для миссис Ассингем эти две новые детали облика ее юной подруги стали источником прозрения. Она пришла к выводу, что у нее перед глазами жалкая и трогательная попытка Мегги скрыть свое волнение и обрести иллюзорную защиту при помощи роскошного наряда, пышного почти до нелепости. Очевидно, она очень следила за тем, как бы не выдать себя, допустив небрежность в костюме, чего с нею ни разу еще не случалось. И вот она причесана и наряжена безупречно, как всегда, и в этом по-своему проявилось характерное для нее стремление к совершенству. Она и прежде отличалась тем, что во всех случаях жизни неизменно оказывалась готовой: все шнурки до единого завязаны, все аксессуары укреплены на своих местах, ненужные детали туалета убраны с глаз долой, и вся она напоминала собственную чисто выметенную гостиную, роскошно обставленную, но все же тяготеющую к вышивкам и безделушкам; по виду этой комнаты можно было угадать пристрастие хозяйки к порядку и симметрии, укоренившуюся привычку расставлять мебель вдоль стен и даже отдаленный намек на американских прабабушек из Новой Англии, истово и собственноручно вытиравших пыль и начищавших столовое серебро. Если обстановка в доме и была истинно «княжеской», то Мегги в ясном свете медлившего угаснуть дня выглядела так, словно ее перенесли сюда уже одетой и убранной, подобно святой иконе в процессии крестного хода, и поставили посреди комнаты с целью посмотреть, какие чудеса она способна сотворить в случае острой необходимости. Ее подруга – да и могло ли быть иначе? – чувствовала себя точь-в-точь как истинно набожный священник перед началом праздничного молебствия, замерший в благоговении перед чудотворным образом Божьей Матери. Богослужение – всегда как нельзя более серьезное дело, но сегодня – особый случай; так много зависит от того, что священник сможет дать своим прихожанам.