Золотая чаша

А тем временем Мегги пустила в ход еще одну уловку, чтобы немного разрядить напряжение. Она под любыми мало-мальски правдоподобными предлогами привлекала миссис Ассингем к участию в их совместных развлечениях; скажем, приглашала ее поехать вместе с ними осматривать какие-либо достопримечательности, которые они посещали так же неукоснительно, как члены королевской семьи – благотоворительные базары. Ближе к вечеру также осуществлялись различные хитроумные комбинации; к примеру, Мегги вдруг приходил каприз пригласить дорогую Фанни, а заодно и полковника в оперу, а кто поет – не имело значения; или у нее ни с того ни с сего пробуждался жгучий интерес к развитию британского драматического искусства. Добросердечная чета с Кадоган-Плейс по первому требованию безропотно являлась к ним обедать, а после обеда покорно отправлялась на любые светские мероприятия, которые княгинюшка, расхрабрившись, взяла за правило украшать своим присутствием. В таких случаях Мегги, так сказать, срывала мимоходом цветы ярких впечатлений и нервно теребила в руках свой скромный букетик, собранный в окружавшем ее дремучем лесу, усердно создавая для своих спутников и прежде всего – для мужа видимость беззаботной прогулки. Были у нее свои никому не видимые моменты, полные захватывающего интереса, доходящего до восторга; в частности, временами ее глубоко изумляло, а иногда и смешило сознание, что она вовсю использует свою подругу и притом еще может позволить себе роскошь обходиться без каких-либо объяснений. Никогда, никогда больше ей не придется ничего объяснять Фанни Ассингем – пусть бедняжка сама все объясняет хоть всю свою жизнь, ведь она гораздо изобретательнее. Мегги переложила бремя объяснений на плечи Фанни, предоставив этой милой даме испытать на себе его тяжесть. Великолепная в своем невинном эгоизме, Мегги не задавала ей вопросов и тем лишь подчеркивала, какую потрясающую возможность она ей дарит. Ее ничуть не заботило, что Ассингемы, возможно, уже «ангажированы» на тот или иной вечер; для Мегги это были мелочи, и душа ее не содрогалась при мысли о том, на какие мучительные извинения и перестроения она их обрекает. И ведь все сходило ей с рук! В те дни княгинюшка при всей своей лихорадке сохраняла твердость алмаза – такого маленького алмазика с острыми гранями, в которых порой сверкающими искрами вспыхивало сознание собственной власти творить и созидать. В любую минуту она могла по своей прихоти представить и себя, и мужа в таком свете, что для них становилось абсолютно естественным появляться всюду в сопровождении избранных придворных. Чему же, как не этому, научила ее Шарлотта в течение предыдущих долгих недель, старательно исполняя добровольно взятую на себя роль свиты при царственных особах?

Итак, прецедент был установлен раз и навсегда. А там пускай миссис Ассингем – за столом ли, на лестнице, в карете или оперной ложе, со своим вечным пристрастием к излишне выразительным жестам, особенно если в дело замешан мужчина, – сколько угодно поглядывает на Америго со значением; этого Мегги нисколько не боялась. Пусть предостерегает его, пусть корит, пусть утешает. Пусть даже влюбится в него – как будто вообще возможно в него не влюбиться! Даже это было ей позволено, поскольку касалось только их двоих. Лишь бы Фанни выполняла свою задачу, большего от нее не требовалось. Собственно, желая показать, что благодарна ей за помощь, Мегги однажды высказала вслух идею, которую втайне давно лелеяла – непреодолимо притягательную, чарующую идею нанести визит в музей, к мистеру Крайтону. Мистер Крайтон, как сразу же припомнила миссис Ассингем, был самым образованным, самым обязательным из должностных лиц; он знал всех, и все знали его, и в частности, именно он по доброте душевной, а также из любви к искусству и истории, стал в свое время одним из путеводных огней в изобилующем опасностями путешествии мистера Вервера. Будучи хранителем одного из богатейших отделов великого национального собрания бесценных экспонатов, мистер Крайтон искренне сочувствовал одержимости частного коллекционера, охотно направлял его и поддерживал, даже когда приходилось смотреть, как тот забирает себе лучшие трофеи, павшие жертвой скудости государственного финансирования. В своем дружелюбии он доходил даже до таких высказываний: если уж Лондон из-за мелочной экономии то и дело упускает редчайшие находки, можно почти утешиться, глядя, как эти заблудшие овечки, дразняще позвякивая своими серебряными колокольцами, рано или поздно уплывают одна за другой к берегам Миссисипи, в волшебную долину чудес, уже успевшую прославиться на весь мир. Его «почти» были по-своему неотразимо обаятельны, и перед ними невозможно было устоять, особенно после того, как Мегги и мистер Вервер убедились – или опять-таки почти убедились – что обладают монополией на эти приятные уверения. Итак, зависть музейного хранителя переродилась в симпатию под влиянием более близкого знакомства с отцом и дочерью, и в результате мистер Крайтон занял почетное и ответственное место в обоих домах, но особенно на Итон-сквер. По его приглашению, вспомнила Фанни, Мегги однажды, давным-давно и при ее, Фанни, непосредственном участии, а также ввиду славного имени, которое теперь носила, совершила паломничество в одно из главных святилищ верховного музейного храма – альков со стеллажами, полными увесистых томов в золотисто-коричневых старинных итальянских переплетах, отделанных золотом и слоновой костью, и все эти тома были посвящены генеалогическим записям древнего княжеского рода, к которому принадлежал Америго. По крайней мере, такое впечатление возникало при первом взгляде на них и держалось необыкновенно прочно, хотя в силу суровой необходимости так и осталось поверхностным, по каковому поводу у Мегги вырвался совершенно очаровательный вздох огорчения. Она решила непременно как-нибудь прийти туда еще, порыться получше, не торопясь и со вкусом, но миссис Ассингем что-то не могла припомнить ни одного повторного визита. В счастливой жизни Мегги он постоянно уступал место разнообразным другим визитам, каждый из которых по-своему служил подтверждением высокой степени благородства крови Америго, ее богатого состава и многочисленных замечательных родственных связей; ну а позднее, очевидно, благочестивый порыв несколько ослаб, следуя руслу общей растерянности.

Тем не менее, как выяснилось, недавний разговор с мистером Крайтоном вдохнул новую жизнь в увядшие было планы, и Мегги теперь говорила о них так, словно они были составлены ею совершенно самостоятельно, без всякой подсказки со стороны. Осуществлению этих планов она и задумала посвятить утро. Визиты изысканных дам, доверивших себя покровительству мистера Крайтона, в глазах этого, может быть, самого большого любителя цветов и медового нектара во всем гигантском улье Блумсбери, озаряли розовым сиянием его тесные ячейки и закоулки; и хотя отдел, составлявший предмет устремлений прелестной гостьи, находился не в его ведении, ничто не могло быть проще, чем немедленно доставить ей знакомство с тамошним начальством. На том и порешили, и на этот раз Мегги предстояло обойтись без общества Америго. Фанни впоследствии вспоминала, что сперва ей почудилось, будто Мегги намерена остаться дома, так как в эти смутные дни присутствие мужа неизбежно должно было внести изрядную долю иронии в изучение свидетельств доставшегося ему по наследству величия. Но уже в следующую минуту у нее отлегло от сердца – Фанни поняла, что Мегги специально спланировала для себя этот клочок свободы, чтобы заново пробудить в своей душе остатки гордости и надежды. Фанни сердечно поздравила свою приятельницу как с тем, что ей предстоит столь восхитительное времяпрепровождение, так и с тем, что настроение ее столь восхитительно с ним гармонирует. Дальнейшие события подтвердили, что Фанни была права в своем оптимизме; вечером ей было поведано, что княгинюшка значительно расширила свой кругозор и преисполнилась небывалого душевного подъема, проведя час в свете настольных ламп, среди анналов и иллюстраций, пергаментов и портретов, украшенных гербами фолиантов и негромких пояснений музейного работника. Несколько дней назад Мегги сказала ей очень ласково, но твердо: «Пригласи нас, пожалуйста, в пятницу к обеду, а другие гости пусть будут, каких ты захочешь, не имеет значения». И вот уже супружеская пара с Кадоган-Плейс исправно выполняет приказ, нимало не смущаясь его безапелляционностью.

Значит, еще один вечер удалось занять – так Мегги на это смотрела и подтвердила свою точку зрения, почти не скрывая от подруги, что для нее это совершенно новое и непривычное приключение. В самом деле, угощение, которое славные Ассингемы вкушали в обоих дружеских домах, было настолько несоизмеримо с их собственным скудным семейным бюджетом, что невольно представлялось чрезвычайно забавным посмотреть, как же они питаются у себя дома и как справятся с неожиданно возникшей необходимостью накормить гостей. Словом, Мегги явилась к ним обедать и привезла с собою мужа с таким видом, словно оба они – венценосные монархи, вздумавшие в минуту шаловливого веселья, свойственного юным суверенам в расцвете своего царствования, посетить убогое жилище пары преданных подданных. Мегги соизволила проявить интерес к их домашнему хозяйству и чуть ли даже не принялась расспрашивать об их методах семейной экономии. Хозяйка дома – что называется, вполне естественно – приписала ее снисходительный тон и свободу обращения впечатлению от уроков, полученных в то утро у алтаря далекого прошлого. Не могла она разве уяснить для себя из одного-двух исторических анекдотов, предложенных ее вниманию, что для княгини столь древнего и прославленного рода открыты самые разные способы сделаться центром общества? И вот сегодня Мегги решила удивить всех своей необыкновенной общительностью. Безусловно, ее поведение в тот вечер нельзя было назвать развязным, и, хотя миссис Ассингем, весьма великодушный критик, никогда не сомевалась в том, что Мегги умеет быть любезной, все-таки ей никогда еще не случалось видеть, чтобы та была настолько, если можно так выразиться, напористо любезной. В глубине души Фанни могла лишь порадоваться этому с тайным сердечным трепетом. Ее гостья выглядела счастливой, словно случилось что-то очень хорошее, не забывая, однако, следить за тем, чтобы ни один из переливов ее смеха не пропал даром для князя, хотя, возможно, минутами этот смех не мог не показаться ему несколько глупым. А князь был не такой человек, чтобы позволить своей жене прослыть в свете глупой сверх определенного предела, и потому их общая приятельница смутно опасалась возможной последующей сцены между ними, в карете или уже дома, с вопросами, отмеченными легким сарказмом, и требованиями немедленных объяснений. Такая сцена могла иметь далекоидущие последствия – или не иметь, в зависимости от того, как Мегги проведет свою роль. Но самым захватывающим во всем этом был элемент тайны; очевидно, и для самого Америго было тайной, что за неведомый случай так своеобразно повлиял на княгинюшку?