Золотая чаша

– Они были близки, понимаешь? Близки, – сказала княгинюшка.

Фанни вглядывалась в ее взволнованные глаза, выискивая в них подробности той давней истории, бледные и неясные, несмотря на страстную убедительность рассказчицы.

– Это еще смотря что считать…

– Что считать близостью? О, я теперь хорошо знаю, что я считаю близостью, – сказала Мегги. – Такой близостью, что ее приходится скрывать от меня.

Она произнесла это очень тихо, но Фанни Ассингем так и вздрогнула.

– Но не от меня, это ты хочешь сказать? – спросила она, помолчав, и снова оглянулась на новое украшение каминной полки; пользуясь этим предлогом, чтобы спрятать глаза, она в то же время ломала голову над неведомым ей значением этой безделушки.

– Душенька, есть много разных вещей, о которых мне ровно ничего не известно.

– Они бывали вместе в разных местах, их видели вместе, не только «до», но и «после».

– «После»? – переспросила Фанни Ассингем.

– Раньше, чем мы поженились, да, но уже после нашей помолвки.

– Ах, я ничего не знала об этом! – Фанни заметно приободрилась, с радостью ухватившись за новую для себя деталь.

– Вот эта чаша, – продолжала Мегги, – доказательство тому, хоть это и очень странно, так странно, что почти невозможно поверить. Они все время продолжали встречаться, до самой нашей свадьбы. Помнишь, как она тогда совершенно неожиданно приехала из Америки?

Ее вопрос, осознанно, нет ли, растрогал Фанни своей удивительной простотой.

– О да, душа моя, конечно, я помню, как она вернулась из Америки и поселилась у нас и как все это тогда выглядело.

Мегги по-прежнему не сводила с нее пристального взгляда. На какое-то мгновение вдруг показалось, что она вот-вот вспыхнет, вот-вот обрушится на свою жертву с вопросом: как же все-таки «это» выглядело? Целую минуту Фанни смотрела опасности в лицо, но скоро ей стало ясно, что никакой угрозы нет – княгинюшка, несмотря на всю свою боль, не захотела нарушить их странную и возвышенную сделку, предпочтя отказаться от нечаянно подвернувшейся возможности вонзить в подругу кинжал укоризны. Фанни воочию видела, – или ей это только казалось, – как Мегги внимательно рассмотрела свой нежданный шанс и, рассмотрев, отринула его. Миссис Ассингем даже оробела, испытав чувство, близкое к благоговению, перед ясностью высокой цели, которую никакое горе не может заслонить и никакое открытие – ибо тут, очевидно, дело шло о каком-то невыясненном пока открытии – не может отодвинуть на второй план. Эти краткие секунды быстро пролетели, но они длились достаточно, чтобы вернуть нашей приятельнице сознание собственной нелегкой задачи, сознание ответственности, заново возложенной на нее страстной откровенностью Мегги. Ей напомнили о том, на каких условиях у нее все «обошлось» – масштабы помилования явственно прозвучали в упоминании о ее роли при тогдашнем появлении Шарлотты, а в самой глубине впечатления мерцало – о, каким, сказать по правде, возвышающим огнем! – неизменно ясное и четкое понимание побудительных мотивов собеседницы. Княгинюшка словно приносила еще одну жертву во имя будущей великой победы. «Только поддержи меня сейчас, помоги справиться с этим, несмотря ни на что, и я отпущу тебя на волю безо всяких оговорок!» Невесть откуда взявшийся страх – а вернее, по всей видимости, знание – немедля заставило Мегги обратиться мыслями к отцу, придав силу страсти стремлению защитить его или, иными словами, защитить его неведение – в этом, как и прежде, содержался ключ ко всем ее решениям. Не скрывая панического ужаса, она цеплялась за эти решения подобно тому, как всадник стискивает коленями бока взбесившейся лошади; очень возможно, Мегги сейчас пыталась внушить своей гостье, что еще способна удержаться в седле, если только им больше не встретится никаких «неожиданностей». Фанни, все еще не зная, в чем, собственно, состояла последняя неожиданность, внутренне восхищалась силой духа своей приятельницы и потому, не произнеся ни слова, одним лишь полным жалости взглядом поклялась прокладывать ей дорогу, предупреждая об опасностях, освещая фонариком темные перекрестки и давая отмашку постороннему транспорту. Соответственно, и Мегги не замедлила с ответом.

– Они провели вместе несколько часов – целое утро, не меньше. Тогда я об этом не догадывалась, но теперь знаю наверняка. Вот эта чаша стала свидетельницей, по самой удивительной случайности. Я потому и поставила ее здесь, на виду, специально для мужа; пусть увидит ее сразу, как войдет в комнату. Я хочу, чтобы она встретила его, – продолжала Мегги, – а он встретил ее и чтобы я присутствовала при встрече. Но пока этого еще не случилось, хоть он в последнее время часто заходит сюда, ко мне… Да, особенно в последнее время. Но сегодня еще не показывался. – Мегги заставляла себя говорить все более спокойным тоном; видимо, это помогало ей следить за своей речью и выражением лица. Она находила опору и, вследствие того, какую-то жуткую гармонию в методичном изложении фактов, но это же вынуждало ее идти дальше. – Как будто почуял… Словно что-то его насторожило. Естественно, он не понимает, что произошло, но ведь он такой умный и, наверное, догадывается, что нечто все-таки произошло, вот и не спешит столкнуться с этим вплотную. На всякий случай держится в стороне, хотя и не знает точно, чего он боится.

– Но все-таки он в доме?

– Не имею представления. Сегодня, в виде исключения, я не видела его с самого ланча. Он мне рассказывал, – охотно пояснила княгинюшка, – о каких-то выборах, очень важных, где-то в клубе – выбирают, кажется, одного из его друзей, который, насколько я поняла, рискует проиграть.

Поэтому он решил поехать в клуб на ланч и постараться перетянуть общественные симпатии на сторону своего друга. Ты же знаешь, он это умеет, – заметила Мегги с улыбкой, которая проникла Фанни прямо в сердце. – Во многих отношениях он самый добрый из людей. Но с тех пор прошло уже несколько часов.

Миссис Ассингем задумалась.

– Тем больше риска, что он придет и застанет меня здесь. Видишь ли, я не знаю, что тебе, по-твоему, удалось установить и какое отношение к этому имеет произведение прикладного искусства, которому ты приписываешь какие-то невероятные разоблачительные свойства. – Фанни задержала взгляд на странном приобретении, отвела глаза, взглянула опять и вновь стала смотреть в другую сторону. Чаша была непроницаема в своей несколько глуповатой элегантности, и все же каким-то непостижимым образом сумела занять господствующее положение в интерьере. Фанни уже не могла не обращать на нее внимания, как невозможно не обратить внимания на рождественскую елку с зажженными свечами; тревожно и безрезультатно она искала в памяти хоть мимолетного воспоминания об этой вещи. И хотя поиски не принесли ровно никаких плодов, Фанни явственно ощутила то же мистическое предчувствие, что удерживало князя вдали от гостиной. Чем больше она думала о чаше, тем заметнее это изделие обретало упрямую, несгибаемую индивидуальность; пусть и не лишенное чисто декоративного изящества, в качестве «документа» оно было неописуемо уродливо. – Если он увидит меня здесь, рядом с этой вещью, может выйти большая неловкость – для всех нас, которая тебе совсем ни к чему и вряд ли может улучшить положение. Да и мне требуется время, чтобы понять, что все это означает.

– О, здесь тебе ничто не грозит, – возразила Мегги. – Можешь мне поверить, он не придет. Будет дожидаться внизу, пока я спущусь садиться в карету.

Фанни Ассингем поверила ей на слово, и даже более того.

– Значит, мы должны будем сидеть рядышком в гостях у посла, или, по крайней мере, вы двое будете сидеть рядом, когда между вами висит это новое осложнение, так и оставшееся без всякого объяснения? С каким лицом вы будете смотреть друг другу в глаза и притворяться, будто не замечаете этого кошмара?

Мегги обратила к ней именно такое лицо, какое, вполне возможно, приготовила для сегодняшнего вечера.

– «Без объяснения», душечка? Как раз напротив, все объяснено, объяснено полностью, до конца, до последней точки – ни прибавить, ни убавить. Золотце ты мое, – продолжала Мегги, все сильнее воспламеняясь, – мне не нужно больше никаких объяснений! Того, что я получила, более чем достаточно.

Фанни Ассингем стояла перед ней в недоумении. Ей по-прежнему недоставало нескольких звеньев логической цепи, и, как это ни удивительно, наименее труднопереносимым из ее ощущений в эту минуту был ледяной страх приближающейся истины.

– А когда вы вернетесь домой? Я хочу сказать, он же поднимется с тобою наверх. Разве тогда он ее не увидит?

На мгновение стало заметно, что Мегги напряженно думает, но затем она медленно покачала головой с очень странным выражением лица.

– Н-не знаю… Может быть, он никогда ее не увидит… Если она будет дожидаться его здесь. Может быть, он никогда больше не войдет в эту комнату, – сказала княгинюшка.

Фанни изумилась пуще прежнего.

– Никогда больше? О!

– Да, может быть. Откуда мне знать? С этим! – тихо прибавила она.

Она не взглянула на обвиняющий предмет, но ее приятельницу поразило, сколько она сумела вложить в одно коротенькое слово, выразив им одним всю сложившуюся ситуацию.

– Так ты не намерена поговорить с ним?..

Мегги напрасно ждала продолжения.

– «Поговорить»?

– Ну как же, о том, что она теперь у тебя, и о том, что она, по-твоему, означает.

– Ах, не знаю, буду ли я говорить… Если он не заговорит сам… Но то, что он не приходит сюда из-за нее – разве можно было высказаться яснее? Не мне начинать этот разговор, – прибавила Мегги с совершенно другой интонацией, одной из тех, что еще раньше пронзили сердце ее слушательницы. – Мое дело – выслушать его.

Миссис Ассингем обдумала ее слова.

– Выходит, все зависит от этой вещи, которую ты почему-то считаешь уликой?

– Для меня все зависит от нее. Я уже не могу от нее отмахнуться, – сказала Мегги.

Миссис Ассингем подошла к чаше, стоявшей на камине, весьма довольная тем, что, сделав это, удалось спрятать лицо от собеседницы. Она окинула взглядом драгоценную вещицу – если та и в самом деле была драгоценна. А если сказать точнее, так и впилась в нее глазами, словно желая вырвать у нее ее тайну вместо того, чтобы позволить Мегги навязать ей свое знание. Чаша выглядела отменно – уверенного, смелого рисунка, богато украшенная, с вместительным углублением; если бы не все эти мучительные загадки, Фанни Ассингем со своей любовью к желтому цвету могла бы от души восхититься безделушкой, считая ее завидным приобретением. Она не прикоснулась к чаше, но через минуту вдруг порывисто отвернулась от нее, необъяснимо испугавшись, что не выдержит и прикоснется.

– Итак, все теперь зависит от чаши? Я имею в виду, твое будущее? Насколько я поняла, речь идет именно об этом.

– Речь идет вот о чем, – ответила Мегги после минутного молчания. – Эта вещь, можно сказать, чудом, открыла мне, как далеко все зашло между ними с самого начала. Если уж раньше было так много, так теперь наверняка еще больше, иначе просто быть не может. – Мегги продолжала, неотвратимо перечисляя по пунктам свои соображения. – Если такое происходило между ними уже тогда, не приходится сомневаться, что могло быть после. Если бы прежде ничего не было, еще могло быть какое-то объяснение… Но теперь уж слишком многое пришлось бы объяснить. То есть оправдать, – сказала Мегги.