Золотая чаша

– Это, знаешь ли, золотая чаша. Ты видел ее давным-давно в антикварной лавочке в Блумсбери, когда ходил туда с Шарлоттой, когда провел с ней целое утро и ничего не сказал мне об этом, за два или три дня до нашей свадьбы. Вам предложили эту чашу, но ты ее не взял. Ты оставил ее мне, и вот я ее нашла, когда нечаянно заглянула в этот магазинчик по дороге домой – искала какой-нибудь старинный пустячок к папиному дню рождения, как раз после музея, помнишь, я тебе рассказывала, как была там с мистером Крайтоном? Мне показали чашу, она мне очень понравилась, и я ее взяла; я тогда еще ничего о ней не знала. Узнала уже после, узнала сегодня, каких-нибудь два часа назад, и, само собой, меня это довольно сильно поразило. И вот перед тобой три куска. Можешь взять их в руки, не бойся, – убедись, если хочешь, что это именно та самая вещь, которую вы смотрели вместе с Шарлоттой. Теперь она разбита – от этого пострадала ее красота, ее художественная ценность, но больше ничего не изменилось. Другая ее ценность осталась прежней – я имею в виду, что она открыла мне правду о тебе. Поэтому для меня не имеет особенного значения, что с нею теперь станет, – разве что тебе она на что-нибудь пригодится? В таком случае, – закончила Мегги свою речь, – будет совсем не сложно захватить обломки с собой, когда поедем в «Фоунз».

Удивительное дело: одолев наконец этот трудный перевал, Мегги почувствовала, что в самом деле чего-то добилась, что перед нею открываются какие-то новые, чуточку более просторные перспективы. Она сделала то, что подсказывал инстинкт: заложила фундамент, который может стать не сиюминутной, прочной основой, объединяющей ее с мужем. Когда он в конце концов повернул к ней голову, эта же мысль блеснула и в его взгляде. Но была в этом взгляде и растерянность, и даже как будто вопрос. Еще целую минуту он не решался довериться словам, и все это время между ними держалось небывалое взаимопонимание, под общим руководством более ясного в этот момент сознания Мегги. Впрочем, когда он наконец решился, первые его слова прозвучали не слишком миропотрясающе.

– А какое отношение, скажи на милость, имеет к этому Фанни Ассингем?

Мегги чуть было не улыбнулась, несмотря на скрытую душевную рану. Своим вопросом он так наивно отдавал ей инициативу! Теперь оставалось только идти напролом.

– Такое отношение, что я сразу же послала за ней, и она сразу же приехала. Я хотела прежде всего повидаться с ней, поскольку была уверена, что она наверняка знает. Я хочу сказать, знает больше, чем мне удастся выяснить без нее. Я, конечно, выяснила все, что только могла, это тоже нужно было сделать, но все-таки получилось не так уж и много, а она мне очень помогла. Не настолько, как ей хотелось, бедняжке, но она очень старалась. Она сделала для тебя все, что было в ее силах, – никогда не забывай об этом! – и меня тоже необыкновенно поддержала, без нее мне было бы намного сложнее. Она помогла мне выиграть время. А это главное. Эти три месяца – разве ты не видишь? – все и решили.

Она намеренно сказала: «Разве ты не видишь?» – и через минуту поняла, что добилась желаемого эффекта.

– Эти три месяца? – переспросил князь.

– Считая с того вечера, когда ты так поздно вернулся домой из Мэтчема. С того дня, который ты провел с Шарлоттой в Глостере. С вашей экскурсии в глостерский собор, которую ты, конечно, не преминул описать во всех подробностях. Именно тогда у меня появилась уверенность. Прежде я еще сомневалась, – пояснила Мегги. – А с тех пор окончательно уверилась, что ты давно уже поддерживаешь двойные отношения с Шарлоттой.

Князь несколько растерялся.

– Двойные?..

Задавая этот вопрос, князь имел удивительно глупый вид, и Мегги вдруг подумала – видимо, отчасти в том и состоит наказание за нехороший поступок, что даже самый умный человек обречен выглядеть смешным.

– Да я не о количестве говорю! Их могло быть хоть пятьдесят! Я говорю об отношениях разного рода, а их число, в сущности, не имеет значения, главное – что они были не одного только рода, как думали мы с отцом. Один-то был у нас перед глазами, и мы, как ты видел, приняли его без возражений. Нам и в голову не приходило, что между вами есть еще какие-то отношения, которые вы от нас скрываете. Но после того вечера я поняла, что было что-то еще. Я же говорю, у меня и раньше случались разные мысли – а ты и не догадывался. С того дня эти мысли стали более определенными, и вы с ней тоже почувствовали перемену – правда, очень смутно. Но окончательно все мне стало ясно в последние несколько часов, и поскольку я делилась с Фанни Ассингем моими сомнениями, то мне и захотелось, чтобы она узнала теперь о моей уверенности. Хотя ты должен понимать, что эта уверенность у меня не от нее, ни в коем случае. Она всегда тебя защищает, – заметила Мегги.

Князь слушал ее с неослабным вниманием, и Мегги по-прежнему казалось, что он словно просит у нее еще немного времени – только лишь времени, в этом она была убеждена, и еще у нее возникло чрезвычайно странное впечатление, будто ему нравится слушать то, что она говорит, пусть даже это будет стоить ему потери практически всего. Можно подумать, он ждал чего-то еще худшего и хотел дать ей возможность высказаться до конца – вдруг всплывет еще какой-нибудь факт, нечто более конкретное, ведь он тоже вправе знать, как обстоит дело. Он слушал ее, следил за ее лицом и, видимо, испытывал сильное желание взять то, что она протягивала ему, но не решался коснуться так сразу. Ему очень хотелось воспользоваться предложенным, но пока приходилось держать руки при себе по причинам, которые к этому времени уже были ему вполне ясны. Мучительная невозможность сделать это причиняла князю почти физическое страдание, отражавшееся в глазах лихорадочным блеском, нестерпимым ознобом сокрушительного понимания.

Мегги говорила как будто и от имени своего отца, и Америго взглядом словно пытался загипнотизировать ее, заставить ответить, не принуждая его задавать вопрос. «У него тоже бывали такие мысли и знает ли он теперь столько же, сколько ты?» – вот слова, которые Америго удерживал из последних сил, но Мегги пока не собиралась облегчать ему эту задачу. С затаенным трепетом наблюдала она, каким стесненным и связанным он себя ощущает, и испытывала к нему острую жалость, прекрасно сочетавшуюся, однако, с вполне осознанным намерением оставить его в этом состоянии еще на некоторое время. Заговорить о ее отце сейчас, в контексте тревоги и раскаяния, было невозможно, немыслимо, означало бы ни больше ни меньше как окончательно выдать Шарлотту. От этого Америго отшатнулся зримо, ощутимо, попятился, словно от пропасти, внезапно разверзшейся прямо под ногами – даже странно, что это стало для него такой неожиданностью, как, впрочем, и многое, многое другое. Мегги как будто видела собственными глазами историю строительства могучей башни их уверенности в полной своей безнаказанности. Эти двое возвели поистине грандиозное здание, основав его на своем глубочайшем убеждении, что Мегги, будучи по характеру склонна простодушно верить всему на свете, так всю жизнь и будет полагать, будто они благородно щадят ее. Во всяком случае, Америго сейчас ощущал острую необходимость всячески избегать одной конкретной безобразной трудности; захваченный врасплох, он оказался почти так же неподготовлен к происходящему, как если бы сам был, подобно своей жене, беспросветным простачком. А она, при всей своей беспросветной простоте, различала и кое-что еще: пусть он вынужден покоряться ей во многом, в то время как она восхитительно свободна, – но он ни за что не назовет, просто не в состоянии будет упомянуть имя Шарлотты. В эту минуту миссис Вервер, жена его тестя, встала между ними грозным и величественным призраком; защищать ее, заступаться за нее, объясняться за нее означало бы по меньшей мере включить ее в разговор – и, тем самым, включить в разговор также ее мужа. А это была как раз та дверь, которую Мегги не собиралась открывать. И по этому случаю секунду спустя Мегги невольно подумала: пожалуй, ошарашенный и смущенный, Америго корчится сейчас от боли. И если так, значит, ему пришлось корчиться еще около минуты, пока он не решил для себя, наконец, что ему можно и чего нельзя.

– Ты, видимо, сделала какие-то невероятные выводы из сущего пустяка. Не покажется ли тебе, что ты чересчур легко торжествуешь победу, или как еще это назвать, – если я скажу, что нисколько не скрываю, мне действительно вспоминается эта твоя разбитая чаша? Откровенно сознаюсь, был такой случай, и я в самом деле не хотел говорить тебе об этом тогда. Мы договорились встретиться и провели вместе два или три часа, дело было и правда накануне моей свадьбы, как ты и говорила. Но ведь и накануне твоей свадьбы тоже, любовь моя, а это самое главное. Все было затеяно ради того, чтобы в последнюю минуту отыскать для тебя маленький свадебный подарок, моя дорогая, достойный тебя, но в то же время подходящий по другим параметрам, и в этом, как предполагалось, я мог помочь. Естественно, тебе рассказывать было нельзя – ведь для тебя все и делалось. Мы поехали вдвоем, долго искали, заглядывали в разные лавчонки и, помнится, еще называли это «рыскать» по городу. Не отрицаю, попалась нам и эта хрустальная чаша. Честно говоря, жаль, что Фанни Ассингем обошлась с нею так сурово, хоть бы и из самых лучших побуждений. – Князь по-прежнему держал руки в карманах и теперь снова, но уже более спокойно взглянул на руины драгоценного сосуда. Мегги ощутила его долгий удовлетворенный вздох: все-таки удалось без запинки произнести подобную речь. Несмотря ни на что, ему почему-то стало легче, как только он смог заговорить, что-то объяснить ей, и, кажется, он старался доказать самому себе, что в состоянии говорить с нею. – Мы наткнулись на нее в одном маленьком магазинчике в Блумсбери. Мне кажется, я и сейчас бы его нашел. Помню, владелец понимал по-итальянски; ему ужасно хотелось сбыть с рук эту посудину. Но меня она не вдохновила, и мы не стали ее брать.

Мегги слушала с выражением искреннего интереса.

– О да, вы оставили ее мне. А что же вы взяли?

Князь воззрился на нее – сперва как будто стараясь припомнить, потом как будто стараясь забыть.

– Кажется, в том месте мы так ничего и не купили.

– А в другом месте вы что-нибудь купили? Какой подарок вы приготовили мне к свадьбе – вы ведь для этого встретились тогда?

– Разве мы ничего тебе не подарили? – удивился князь, продолжая добросовестно припоминать.

Мегги выдержала небольшую паузу. Уже некоторое время она не сводила глаз с Америго, но теперь обратила взгляд к осколкам на камине.

– Нет, ничего. В конце концов все-таки получилось так, что вы подарили мне эту чашу. Мне было суждено самой набрести на нее по самой удивительной случайности. Я нашла ее в том же самом магазинчике, и меня уговорил ее взять тот же самый забавный человечек, который, как ты говоришь, понимает по-итальянски. Меня, видишь ли, чаша «вдохновила» – должно быть, я инстинктивно в нее поверила, потому что купила сразу, как только увидела. Хотя в тот момент я совершенно не знала, что беру вместе с ней.

У князя хватило такта сделать вид, будто он пытается угадать, что бы это такое могло быть.