Золотая чаша

Слова Шарлотты могли прозвучать немного жестко, если бы их не смягчило просветлевшее лицо, озарившееся неожиданно нежным сиянием. Никогда еще оно так открыто не отражало ее радость по поводу выпавшего им редкостного везения. На мгновение показалось даже, будто она произнесла вслух то, о чем не дозволено говорить, – это часто случается, ибо лицо человека одарено более тонким пониманием, нежели язык, а потому от него чаще можно ожидать подобной неосмотрительности. Очень возможно, что в следующую минуту она заметила, как вздрогнул ее спутник, заранее страшась услышать слово, уже готовое сорваться с ее губ; безусловно, князю все еще было свойственно ценить многие приятные вещи, отнюдь не испытывая при этом желания называть их по именам. Но даже если миссис Вервер вполне отдавала себе отчет во всех этих нюансах, как иначе могла она обозначить свою самую простую и сильную мысль? Только лишь дав ей то определение, которое как нельзя лучше к ней подходило. Что Шарлотта и сделала, хотя и не преминула инстинктивно отдать дань хорошему вкусу, от которого до сих пор они не уклонялись ни на волос.

– Не прозвучи это так вульгарно, я могла бы сказать, что нам прямо-таки фатально ничего не грозит. А все потому, что ничего не грозит им. А им не грозит, потому что как же может быть иначе, ведь, вмешавшись с самого начала в их судьбу, Фанни теперь просто не переживет, если не обеспечит благополучного продолжения. И потому она неизбежно будет на нашей стороне, – обронила Шарлотта с улыбкой. – Волей-неволей мы с ней заодно.

Что ж, подумал князь, она очень доходчиво изложила суть дела. С какой стороны ни посмотри, все сходится.

– Да, понимаю. Волей-неволей мы заодно.

Шарлотта повела плечами – жест, не лишенный изящества.

– Cosa volete?[38]– Эффект получился прекрасный, исполненный более чем римского благородства. – Безусловно, случай из ряда вон выдающийся.

Князь не сводил с нее глаз.

– Случай выдающийся. Едва ли такое часто случается, – заметил он.

– Скорее всего, никогда, никогда, ни с кем больше. По крайней мере, – улыбнулась она, – признаюсь, мне хочется так думать. Так могло быть только с нами.

– Только с нами, по всей вероятности. Speriamo[39]. – Помолчав, он прибавил, словно откликаясь на некие безмолвные ассоциации: – Бедная Фанни!

Но Шарлотта уже встрепенулась, взглянув на стенные часы, и предостерегающе махнула рукой. Плавным шагом она отправилась переодеваться. Князь смотрел, как она поднимется по лестнице, провожал ее глазами, пока она не скрылась, бросив на прощание всего один быстрый взгляд через плечо. Но, видимо, что-то он все же увидел такое, что заставило его повторить чуть слышно свое последнее восклицание:

– Бедная, бедная Фанни!

В полном соответствии с этими человеколюбивыми словами на следующее утро, когда гости, проживающие в Мэтчеме, разбрелись кто куда, князь серьезно задумался о социальной стороне проблемы своего возвращения. По многим причинам было абсолютно невозможно ему вернуться в город вместе с Ассингемами; по тем же самым причинам невозможно было вернуться в город никаким иным способом, кроме того, который князь приватно и, можно сказать, пристально разрабатывал в течение последних двадцати четырех часов. Итог этих раздумий был ему уже чрезвычайно дорог, вследствие чего, как он надеялся, ему удалось сразу взять верный тон, отклоняя предположение своей старшей приятельницы (также, впрочем, не слишком настойчивое и достаточно тактичное), что им с Шарлоттой будет очень удобно вернуться тем же поездом, что и ей с полковником, разместившись в том же самом купе. Тактичность миссис Ассингем выразилась именно в том, что она распространила свое приглашение на миссис Вервер. Никогда еще не проявляла она так ярко свое чутье на тончайшие нюансы светских приличий, как сейчас, с такой легкостью соглашаясь допустить, что джентльмен с Портленд-Плейс и леди с Итон-сквер вправе путешествовать вместе, вполне открыто и без малейшей неловкости. Что касается вышеупомянутой леди, Фанни Ассингем целых четыре дня воздерживалась от поползновений к ней подступиться, но князь случайно оказался свидетелем очередной попытки в последний вечер их пребывания в Мэтчеме, когда гости уже собирались разъезжаться по домам. Как водится, обсуждали расписание поездов и всевозможные варианты совместного отбытия, и тут-то бедная Фанни рискнула ненавязчиво обратиться к миссис Вервер.

– Вы с князем, душечка моя… – начала она не моргнув глазом; она уже считала само собой разумеющимся, что молодые люди уедут вместе на виду у всех, и объявила, что они с Бобом готовы по дружбе выехать любым поездом, лишь бы составить им компанию. – Право, у меня такое чувство, словно мы с вами почти и не виделись за все это время…

Нет, какая все-таки чарующая непосредственность! Но именно в этот момент молодой человек как будто позаимствовал у своей старшей приятельницы сокровенное искусство находить единственно верную интонацию, поступая при этом по-своему. Практически без единого слова, без какого бы то ни было обмена условными сигналами они с Шарлоттой настроились на одну волну. Отвечая со всей возможной сердечностью на приглашение дорогой подруги, Шарлотта ухитрилась сообщить князю свою мысль так ясно, словно помахала в окошко белым платком.

– Вы ужасно добры, душенька. Ехать всем вместе было бы просто чудесно! Но прошу вас, не беспокойтесь из-за нас, поезжайте, как вам будет удобнее. Мы с Америго решили задержаться до ланча.

Америго, чей слух ее слова ласкали нежным золотым звоном, быстро отвернулся, дабы к нему не могли тут же обратиться с уговорами, и еще – от изумления: каких только высот не достигнет ясновидение на крыльях общего чувства! Шарлотта озвучила в точности тот самый довод, который припас он сам именно на такой случай, а ведь они не сговаривались, просто невысказанная потребность друг в друге становилась между ними все глубже. Богу известно, он не нуждался в наставлениях Шарлотты по этому поводу, он и сам слишком даже ясно сознавал, чего хочет; но она только что преподала ему урок прямоты и ясности. Шарлотта не прибавила ни единого штриха для усиления правдоподобия, не пускалась в ненужные объяснения и вообще держалась с той великолепной надменностью, какая свойственна женщинам в ее положении. Она дала миссис Ассингем достойный отпор, не унизившись до излишних оправданий, а главное – явила скрытному, но оттого не менее напряженному вниманию князя образ, сверкнувший подобно зеркалу, играющему солнечными зайчиками. Для него в ту минуту сей образ воплотил собою все, и особенно – мысль, что давно уже превратилась у него в настоящее наваждение, а теперь сделалась особенно настойчивой, найдя в Шарлотте равный себе полет воображения. К этому времени сознанием князя с почти мучительной ясностью овладела некая истина чрезвычайно утонченного свойства, сияние которой, очевидно, не обошло и Шарлотту; истина же состояла в следующем: в последние несколько дней судьба предоставила им такой уникальный случай, что только они сами будут виноваты, коли не извлекут из него нечто еще более прекрасное и замечательное. Голос этой истины уже твердил им ежечасно, что все происходящее имеет глубокий смысл, которым может быть напоено их обоюдное сознание, подобно тому, как измученный жаждой путник после изнурительного путешествия к едва виднеющемуся на горизонте далекому оазису припадает наконец к обетованному источнику в пустыне. Да, день за днем приносил им новое блаженство, оставляя его вкус на губах – в духовном смысле, но все же они пока еще не показали себя достойными своей удачи. Как подняться на должную высоту одним решительным рывком – вот что занимало князя, проходя подтекстом за всеми прочими помыслами; и в своих мысленных исканиях, словно блуждая в романтическом лесу, пронизанном солнечными бликами, он внезапно встретился с Шарлоттой лицом к лицу. И с этой минуты такое духовное единение снизошло на них, что пять минут спустя князь в точности тем же тоном, что прежде Шарлотта, выразил миссис Ассингем свои искренние сожаления по поводу несостоявшегося совместного возвращения в Лондон.

Вдруг оказалось, что это самая простая вещь на свете; более того, князь чувствовал, что отныне его уже никогда не покинет это ощущение легкости и спокойной уверенности в общении с Фанни. В сущности, он пошел даже дальше Шарлотты, выставив саму эту леди в качестве побудительной причины своей задержки. Она, мол, вынуждена остаться до ланча из любезности по отношению к хозяйке дома, вследствие чего он также вынужден остаться, чтобы сопровождать ее на обратном пути, как того требует приличие.

Доставить ее целой и невредимой на Итон-сквер – его святая обязанность. Разумеется, весьма печально, что из-за этого приходится лишиться общества своих дорогих друзей, но он ни о чем не жалеет – ведь, помимо того, что оказать эту услугу ему только в радость, такой самоотверженный поступок, несомненно, обрадует Мегги и мистера Вервера.

У князя даже хватило отваги намекнуть, что его жена и тесть пока еще не вполне оценили, как ревностно он блюдет свой первейший – так уж сложилось в последнее время – домашний долг. А посему он должен прилагать все силы, чтобы они это наконец заметили. После чего князь прибавил столь же недвусмысленно, что они с Шарлоттой вернутся домой к обеду. Он не присовокупил, что будет просто «чудесно», если у Фанни по приезде в Лондон найдется минутка заглянуть на Итон-сквер и сообщить, что они героически преодолели трудности обратного пути, но, во всяком случае, такая мысль чрезвычайно явственно предстала перед его внутренним взором, вплоть до эпитета, характеризующего сей дружеский акт. В целом уверенность князя по отношению к Фанни временами ослабевала, и, несмотря ни на какие соблазны, ему отнюдь не было бы приятно, если бы она заподозрила в нем хоть тень сознательного «нахальства». Все дело в том, что он всегда безжалостно пользовался заботой и симпатией тонко чувствующих натур; понадобилось долгое общение с английской нацией, чтобы окончательно отучить себя от маленьких предрассудков, какие обыкновенно сопутствуют дружбе. Миссис Ассингем сама первая объявила, что не преминет «отчитаться»; собственно говоря, по мнению князя, она просто изумительно сумела ввернуть это сообщение. Несомненно, милая Фанни успела достичь поистине головокружительных успехов за короткий промежуток времени между приглашением, обращенным к Шарлотте, и последующей беседой с Америго.

Не более чем на пять минут отстранилась она от общего разговора, удалившись в свой шатер для раздумий, и это показывает, среди прочего, какое сильное впечатление произвела на нее Шарлотта. И вот она появилась из шатра, снова во всеоружии; хотя трудно было бы сказать, чем больше отдавал ее разговор с князем – громом битвы или белым флагом перемирия? Так или иначе, переговоры закончились быстро в силу самодостаточности ее дружеского великодушия.

– Так, значит, я заеду к нашим друзьям, приглашу их на ланч. Я скажу им, когда вас ждать.

– Это будет очень мило. Скажите, что у нас все в порядке.