Золотая чаша

23

По прибытии в город Фанни осуществила свою вторую идею: завезла полковника в клуб к ланчу, горничную отправила в кебе на Кадоган-Плейс вместе со всеми пожитками. Супруги весь день были непрестанно чем-то заняты, так что почти и не встречались до самого вечера. Обедали они вместе, у знакомых, но по дороге туда и обратно им словно и нечего было сказать друг другу. Фанни ушла в свои мысли глубже, чем в лимонного цвета накидку, окутывавшую ее обнаженные плечи, а муж, как обычно бывало в подобных случаях, успешно поддерживал взаимное молчание. В последнее время их беседы вообще отличались долгими паузами и резкими переменами темы. Одна из таких бесед, неожиданно для обоих, состоялась около полуночи.

Миссис Ассингем, несколько утомленная, возвратилась домой и, поднявшись на второй этаж, в изнеможении упала в огромное золоченое кресло в венецианском стиле, стоявшее на площадке у входа в гостиную. Там она восседала в глубокой задумчивости, превратив кресло в подобие некоего трона медитации. Учитывая восточные мотивы, присущие внешности Фанни, ее вполне можно было принять за сфинкса, собравшегося наконец заговорить после неисчислимых столетий безмолвия. Полковник, в свою очередь сильно напоминая усталого пилигрима пустыни, раскинувшего свою палатку у подножия монументального изваяния, отправился произвести рекогносцировку в гостиной. Как было у него заведено, он окинул окна и оконные запоры взглядом хозяина и одновременно распорядителя, главнокомандующего и рядового налогоплательщика, после чего вернулся к жене и с минуту постоял возле нее, выжидая. Но она и сама словно чего-то ждала и только смотрела на него снизу вверх с непроницаемым лицом. Все эти маневры местного значения, эта выжидательная тактика чем-то напоминали их прежние насыщенные беседы, общение путем взаимного непонимания, так затруднившееся в последнее время. Они словно поддразнивали друг друга, желая показать, что в случае возникновения серьезных неприятностей все недомолвки моментально исчезнут; в то же время в воздухе витала неясно подразумеваемая убежденность в том, что ничего столь вульгарного, как серьезные неприятности, в ближайшее время не предвидится.

Коли уж на то пошло, судя по выражению лица миссис Ассингем, эта леди смутно подозревала, что ей наконец удалось внушить своему мужу более тонкое осознание сложившейся ситуации, причем именно той ситуации, существование которой она столь непоследовательно готовилась категорически отрицать. Но такое сознание – нежный цветок, настолько хрупкий, что на него и дышать-то надо с осторожностью; именно так Фанни и поступила. Она знала – ему можно не объяснять, что она провела весь день у своих друзей на Итон-сквер и что причиной тому – впечатления, накопленные в Мэтчеме, набранные там буквально корзинами, подобно гроздьям спелого розового винограда; сей процесс, разумеется, не мог быть не замечен полковником и был воспринят им с тактичностью, которая вполне могла сойти за торжественность. В то же время такая торжественность ни к чему его не обязывала, вот разве только своим поведением он словно признавался в том, что отдает себе отчет в наличии неких подводных течений. Он явно полагал, что Фанни пустилась в плавание в какие-то глубокие воды, и, хотя не говорил ни слова, все-таки старался не упускать ее из виду. Во все время ее авантюры полковник не покидал берегов таинственного озера, но занял такую позицию, чтобы жена могла в любой момент подать ему сигнал бедствия. Такая необходимость могла бы возникнуть, если вдруг в ее баркасе откроется течь, и вот тогда-то долг велел бы ему, не раздумывая, спешить на помощь. Пока же оставалось лишь смотреть, как она скользит по темной воде, да гадать, не означает ли ее безмолвный пристальный взгляд в эту минуту, что доски баркаса уже разошлись. Он стоял перед ней с таким выражением готовности, словно мысленно уже стягивал куртку и жилет, намереваясь броситься вплавь. Но не успев еще кинуться в воду, – то бишь не успев задать вопрос, – полковник не без облегчения заметил, что Фанни уже направляется к земле. Он смотрел, как она подгребает все ближе и ближе, и в конце концов ощутил, как лодка ткнулась о берег. Толчок был весьма ощутимый, и вот Фанни ступила на прибрежный песок.

– Мы с тобой совершенно ошибались. Там ничего нет.

– Ничего?.. – Он как бы подал ей руку, помогая взобраться по крутому обрыву.

– Между князем и Шарлоттой Вервер. Я немного беспокоилась, но теперь я полностью убедилась. Я ошиблась, целиком и полностью. Там ничего нет.

– А я думал, – сказал Боб Ассингем, – что ты это и утверждала с самого начала. Ты клятвенно гарантировала их порядочность.

– Нет, я пока еще ничего не гарантировала, кроме своей собственной привычки тревожиться обо всем на свете. У меня до сих пор не было случая понаблюдать и рассудить, – серьезно продолжала Фанни, не вставая с кресла. – Там, в гостях, у меня была такая возможность, даже если я по неразумию не замечала ничего в другое время, – прибавила она с чувством. – И вот теперь я по-настоящему разглядела. И теперь я знаю. – Она повторила эти слова, восседая с высоко поднятой головой на престоле непогрешимости. – Теперь я знаю.

Полковник выслушал, но ответил не сразу:

– Ты хочешь сказать, они тебе говорили…

– Нет, я, конечно, не хочу сказать подобной глупости. Во-первых, я их не спрашивала, а во-вторых, в деле такого рода их слово ничего не значит.

– О, нам они бы сообщили, – сказал полковник, руководствуясь своей причудливой логикой.

Какой-то миг Фанни смотрела совсем с прежним раздражением, как он ломит напрямик через ее ухоженные клумбы, но все-таки заставила себя ограничиться лишь сдержанной иронией.

– В таком случае, когда они тебе скажут, будь так добр, дай мне знать.

Полковник вздернул подбородок, проверил щетину тыльной стороной руки, косясь одним глазом на жену.

– Ах, я же не говорил, будто они обязательно мне доложат, когда перейдут черту.

– Надеюсь, они обязательно будут держать язык за зубами, что бы ни случилось. Сейчас я говорю только о своих личных впечатлениях. Для меня этого достаточно. – И после минутной паузы Фанни Ассингем воскликнула: – Они просто удивительные!

– В самом деле, – согласился муж. – По-моему, тоже.

– Ты восхищался бы ими еще больше, если бы знал. Но ты не знаешь, потому что не видишь. У них сложились совершенно необыкновенные обстоятельства! – Именно это, по ее мнению, ускользнуло от полковника.

– Совершенно?..

– Совершенно невероятные! В это трудно поверить – если не хочешь видеть. Но это их и спасает. Они все принимают всерьез.

Полковник с трудом поспевал за ходом мысли жены.

– Принимают всерьез сложившиеся обстоятельства?

– Их невероятность. Поэтому и становится можно поверить.

– Имеешь в виду, что ты можешь поверить?

Снова Фанни несколько мгновений молча смотрела на мужа.

– Они сами в это верят. Они принимают ситуацию такой, как она есть. И это их спасает, – закончила миссис Ассингем.

– А что, если «как она есть» означает просто-напросто возможность для них…

– Это возможность для них сделать то, о чем я говорила тебе в самый первый приезд Шарлотты. Это для них возможность осуществить ее идею, которую я уже тогда в ней угадала.

Полковник напряг память.

– Ох, твои догадки по поводу того, какие у кого идеи! – По-видимому, ее догадки продефилировали сейчас перед его мысленным взором наподобие некой туманной процессии, и при всех своих наилучших намерениях он мог лишь созерцать их вереницу, теряясь перед ее огромностью. – Ты сейчас говоришь о чем-то таком, на чем твоя душенька могла бы успокоиться?

И вновь она с минуту молча сверкала на него глазами.

– Ко мне вернулась вера, и это…

– Да? – подбодрил он, поскольку она замолчала.

– И это доказывает, что я права. Уверяю тебя, одно время моя вера очень сильно поколебалась. Но теперь я снова дома, и намерена здесь и оставаться, – провозгласила Фанни Ассингем. – Они замечательные, – объявила она.

– Шарлотта с князем?

– Шарлотта с князем. Этим они и замечательны. А главная красота в том, – пояснила Фанни, – что они за них боятся. Я хочу сказать, боятся за других.

– За Мегги и мистера Вервера? – Разобраться во всем этом было нелегко. – Что же их так пугает?

– Они сами.

Полковник изумился:

– Они сами? Мегги с мистером Вервером?

Миссис Ассингем растолковала с бесконечным терпением:

– Да, их слепоты они тоже боятся. Но больше всего – той опасности, которая им угрожает.

Полковник обмозговал и это:

– Стало быть, опасность – это слепота…

– Опасность – то положение, в котором они очутились. Все составляющие… Наверное, можно уж тебе не объяснять? К счастью, в их положении можно найти что угодно, только не слепоту; я имею в виду, с их стороны. Слепотой грешит прежде всего ее муж.

Полковник застыл на месте. Нет, он все-таки доберется до сути дела!

– Чей муж?

– Муж миссис Вервер, – продолжала свое миссис Ассингем. – Он из них наиболее слеп. Они это видят, они это чувствуют. Но и жена его тоже слепа.

– Чья жена? – вопросил полковник. И, так как Фанни лишь продолжала молча и мрачно смотреть на него в упор вопреки своим оптимистичным заверениям, предположил: – Жена князя?

– Мегги, она самая, – отозвалась Фанни, как будто разговаривая сама с собой.

Полковник выдержал паузу.

– Думаешь, Мегги так уж слепа?

– Речь не о том, что я думаю. Речь о том, чем руководствуются Шарлотта с князем, а у них больше возможностей судить.

Полковник снова удивился:

– По-твоему, у них больше возможностей судить? Ты так в этом уверена?

– Ну, как же, – возразила жена, – что такое вся эта необыкновенная ситуация, их необыкновенные отношения, как не одна большая возможность?

– Дорогая, эта большая возможность, все эти необыкновенные ситуации и отношения открыты для тебя точно так же, как и для них.

– С одним отличием, милый, – отвечала она, воодушевляясь, – а именно: все это, если угодно, не мои дела. Я смотрю на них со стороны, но сама, слава богу, не сижу в той же лодке. Зато сегодня, – прибавила миссис Ассингем, – сегодня на Итон-сквер я все как следует разглядела.

– И что же ты увидела?

Но Фанни снова пришла в задумчивость.

– Ах, очень многое. Даже больше, чем раньше. Боже, помоги мне! Я словно смотрела их глазами – я имею в виду двоих других. Как будто что-то такое случилось, – не знаю, что, разве только те дни вместе с ними в гостях так подействовали, – отчего происходящее стало яснее, или это просто у меня в глазах прояснилось.

Впрочем, в глазах бедняжки, обращенных к собеседнику, отражалась не какая-то особая прозорливость, а нечто, хорошо знакомое полковнику по долгому опыту. Очевидно, ей хотелось убедить его в том, что все обстоит как нельзя лучше, но для этой цели, как видно, были совершенно необходимы две большие сверкающие слезинки. Они оказали на Боба Ассингема свое обычное действие: он понял, что нужно позволить ей убедить себя, причем именно так, как ей того хочется. Он готов был согласиться с доводами жены, как только сумеет уловить ход ее рассуждений. Вся беда в том, что рассуждения ее развиваются совершенно непредсказуемо, с самыми неожиданными зигзагами и поворотами. Вот, например, удивительный поворот – слова Фанни о том, что ей открылось во время сегодняшнего визита.