Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Галлюцинации

Я видела Джона в самые неподходящие моменты. Чаще всего это случалось в каком-нибудь незнакомом городе, где возможность наткнуться на него казалась наименее вероятной. Он также являлся мне, когда я была недалеко от дома, в том числе однажды вечером в баре, куда я пришла праздновать чей-то день рождения. А вместо этого весь вечер разглядывала в упор мужчину, который настолько сильно напомнил мне Джона, что я не могла отвести от него взгляд. Этот двойник был в баре с женщиной, он смеялся, обняв ее одной рукой и держа в другой бокал с янтарной жидкостью. Я потихоньку ускользнула из бара и стояла на тротуаре, вся дрожа, но продолжала наблюдать за ним сквозь открытую дверь.

Инцидент в баре случился в 2006 году. Джон был моим бойфрендом в старшей школе, чуть меньше 10 лет назад. Я прекратила общение с ним в 2003 году.

Такого рода миражи – не редкость для людей, переживших агрессию и изнасилование. На онлайн-форумах для жертв изнасилований пользователи пишут вещи вроде: «И вот я сижу в своей квартире, где меня почти убили 2 года назад. Я до сих пор вижу пятна крови» и «Это странно, но иногда я до сих пор ощущаю его запах… Мне страшно ложиться спать». И обе женщины хором утверждают: «Я повсюду вижу его лицо». Есть сцены в фильмах, где женщина идет домой с работы, пробираясь сквозь толпу, и видит его. Она паникует, снова вглядывается – а это оказывается мальчишка, которому никак не может быть больше 12, или будущий генеральный директор, совершенно не похожий на хищника с акульими глазами из ее кинематографических флешбэков. Этот феномен указывает на озабоченность и напоминает сюжет песни Криса де Бурга, в котором он повсюду видит лицо своей (предполагаемой) возлюбленной. Я не думаю о нем, но все же думаю о нем. Он ждет у развалившейся заправки в самой дерьмовой, самой заброшенной части моей психологической географии: закрывайте окна, запирайте двери. Джон – причина, по которой я вдруг принимаюсь снова и снова приглаживать волосы своего мужа, глядя на него в постели: ибо его лицо внезапно изменилось, и только поправляя ему волосы, я могу положить конец этому зрительному нарушению.

В книге Джен Перси «Лагерь Дьявола» (Demon Camp), хронике жизни одного солдата после войны, безымянный нейропсихолог рассказывает ей о неврологических последствиях травмы: «Иногда миндалина увеличивается, гиппокамп сокращается. Травма может вызвать воспаление, атрофию, гибель нейронов и усыхание. Отделы мозга могут увядать, перестраиваться и умирать». Также принято считать, что шизофрения наносит мозгу физиологический ущерб. Согласно выводам одного исследования 2013 года, наиболее значительная потеря тканей происходит в первые два года после первоначального эпизода. Хотя после этого процесс может замедлиться, потери продолжаются. Допустимо предположить, что сочетание травмы и шизоаффективного расстройства могло бы заложить мощную неврологическую часовую бомбу.

Посттравматическое стрессовое расстройство (Post-traumatic stress disorder, PTSD) развилось у меня весной 2014 года. Мое понимание PTSD было ограничено историями из жизни одной подруги, которая подверглась нападению в зоне военных действий, и переживаниями вымышленных персонажей. Я думала, что мои еженощные ознобы и потливость, обостренная чувствительность к звукам и запахам и другие подобные физические мучения были результатом осложнений хронической болезни. Но у меня начались ночные кошмары. Я садилась в постели, простреленная ужасом, тяжело и часто дыша в темноте. В иные ночи я подпрыгивала буквально от всего – от лая собаки в соседнем квартале; от произношения слова «элегантный» в аудиокниге. Обычно я вскакивала до 20 раз за ночь, гипербдительность усиливалась с каждым резким пробуждением, пока каждый сантиметр моего тела не превращался в оголенный нерв. Я начала спать сидя, упираясь спиной в изголовье, потому что горизонтальное положение тела многократно усугубляло мои симптомы. Я послала своему психиатру электронное письмо. Оно начиналось словами: «Мне кажется, что у меня может быть какая-то форма PTSD».

Доктор М. ответила разъяснением возможных видов лечения, называя мои ощущения «хроническим PTSD»: «Ваш случай намного сложнее в силу присутствия шизоаффективного расстройства, которое я считаю не вторичным по отношению к PTSD, но самостоятельным дополнительным фактором». Я жила с фармакорезистентным шизоаффективным расстройством до постановки нового диагноза, а PTSD, пусть и уникально мучительное, не считалось – в отличие от шизоаффективного расстройства – неизлечимым. Доктор М. рекомендовала мне прибегнуть к травма-специфической терапии. Поскольку мои симптомы вызывали депривацию сна, она также прописала интунив, который продается как нестимулирующее средство при расстройстве дефицита внимания и гиперактивности, но, кроме того, применяется не по инструкции от гипербдительности и кошмаров. Я радовалась этим вещам – новым таблеткам и новым формам терапии – и была благодарна за надежду, что у меня есть болезнь, которую можно искоренить.

Изменились мои литературные вкусы. Я начала читать триллеры Ю Несбе, начиная со «Снеговика». Этот роман, в котором серийный убийца с прозвищем, давшим книге заглавие, пытает, калечит и убивает женщин, чтобы делать из них «снежных баб». Это был первый прочитанный мною триллер из серии Несбе о детективе Харри Холе. Я прочла всю серию. Я слушала аудиокниги, и описания пыток служили мне колыбельной. Я приставляла телефон к раковине, чтобы слушать сцены вскрытия трупов, принимая душ. Пострадавшие в этих книгах, особенно жертвы самого гротескного насилия, почти всегда являются женщинами.

Но книг у Несбе все же ограниченное число, а мне необходимо было заполнить насилием каждую минуту своего бодрствования. Я взахлеб смотрела сериалы «Убийство», «Ганнибал» и «Крах», пересматривая особенно мучительные эпизоды. Я слушала другие аудиокниги в том же жанре, причем некоторые из них были настолько отстойного качества, что мне казалось, будто я убиваю свои мозговые клетки быстрее, чем с этой задачей справились бы и шизоаффективное расстройство, и травма. Я прочла трилогию «Миллениум» Стига Ларссона, а потом посмотрела фильмы по ней на шведском. То, как много авторов эксплуатируют сюжет с обнаружением обезображенного женского тела, производит огромное впечатление и ужасает. И я задумалась, не пора ли книжным магазинам вместо отделов мистики или афроамериканской литературы выгородить тематическую секцию «Девушки в беде».

Принято считать, что шизофрения наносит мозгу физиологический ущерб. Наиболее значительная потеря тканей происходит в первые два года после первоначального эпизода.

Почему я это делала? Некоторые люди с ПТСР сознательно или бессознательно подвергают себя опасности, чтобы «излечить» изначальную травму. Я решила, что, опосредованно проживая трагедии этих девушек и женщин, делаю то же самое. Вероятно, это было нечто вроде экспозиционной терапии[40]. Если бы я смогла пережить достаточно насилия, если бы смогла услышать достаточное число описаний расчлененных женских тел, то сумела бы уговорить свою симпатическую нервную систему успокоиться уже наконец, черт возьми!

Я впервые ощутила психотические симптомы, когда училась на последнем курсе в Стэнфорде. Пережила ряд повторявшихся галлюцинаций, в которых за моим окном звали на помощь девушки. Когда это случилось впервые, я позвонила в полицию. Полицейские приехали и, обыскав окрестности, сказали, что никого не нашли. Во второй раз я позвонила матери, которая велела мне больше не вызывать полицию. Она не сказала, что те девушки, попавшие в беду, были ненастоящими, но именно это имела в виду. Тогда они явились ко мне незваными, требуя, чтобы я обратила на них внимание. Теперь я сама охочусь за ними. Теперь я выискиваю их.