Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Проклятые дни

Я пишу это, переживая приступ психоза, известный под названием «синдром Котара», при котором пациент считает себя мертвым. Спутанное состояние сознания автора не является «не относящимся к сути дела», поскольку оно и есть суть. Я есмь здесь, где-то: cogito ergo sum (мыслю, следовательно, существую).

В октябре 2013 года я присутствовала на тренинге по ораторскому искусству в Ассоциации психического здоровья в Сан-Франциско. Будучи новичком в бюро, в 2014 году я начала выступать с речами, направленными против социальных стереотипов, в школах, правительственных агентствах и других организациях города. Тренинг отчасти состоял из урока по использованию уместных терминов: надо говорить «человек с биполярным расстройством», «человек, живущий с биполярным расстройством» или «человек с диагнозом “биполярное расстройство”», а не употреблять слово «биполярный» как именную часть составного сказуемого. Нам, ораторам, внушали, что мы – не наши недуги. Мы – индивидуумы с расстройствами и неисправностями. Наше болезненное состояние укрывает нас, как оспенные одеяла; мы – одно, а недуг – другое.

В начале того года я пережила самый продолжительный период психоза, длившийся с февраля по август, и, перепробовав все атипичные (то есть нового поколения) антипсихотики, имевшиеся в продаже, начала принимать галоперидол, винтажный антипсихотик, который справлялся с моим бредом вплоть до 4 ноября. В то утро я посмотрела на старинный швейный столик в своем кабинете-студии, видя красное дерево и одновременно не видя его, и ощутила странную тревогу нереальности. Настоящему бреду предстояло прийти лишь сутки спустя, но я понимала, к чему идет дело: минувшие две недели не просто ощущались «рассеянными», как я неоднократно говорила другим людям, но и были наполнены предвестниками психоза.

Другим людям кажется, что такие сигналы в порядке вещей, – они и для меня не были чем-то необычным. Я была недовольна своей студией, поэтому навела порядок на столе и оклеила одну из стен контрастными обоями с золотыми пионами. Другие сигналы были важнее для моей концепции «Я» и относились к сфере экзистенциальных вопросов. Это служило более явным признаком дистресса. Я была не уверена в своих основных ценностях, поэтому перечитала книгу Даниэллы Лапорт «Живи с чувством. Как поставить цели, к которым лежит душа» и «открыла» свои «главные желаемые чувства». Вступив в контакт со своими «главными желаемыми чувствами», я старательно выписала их разноцветными маркерами LePen на расчерченном в таблицу листочке для органайзера Filofax. Инициировала работу с другом и «функциональной Музой», во время которой начала «душевное выяснение» своих отношений с сочинительством и искусством в целом, неоднократно возвращаясь к вопросу: «Что такое искусство и какова его функция?»

Если уж так подумать, то все это имело смысл – как имело смысл и что угодно другое. На прежние психотические эпизоды я реагировала, отчаянно создавая ритуалы или структуры, которые должны были каким-то образом сдерживать тревожность психотического распада, или «ослабление ассоциаций», по выражению Юджина Блейлера. Собирала составляющие своего сознания, которое начинало распадаться, в связное целое. Но анализ проблемы не решил. Так же как и новые разделители для органайзера Filofax или те пять блокнотов-планировщиков на 2014 год, которые я заказывала, начинала писать в них и бросала. Ритуал, как потом объяснила мне психотерапевт, помогает, но стопроцентным решением не является; никакого такого решения нет.

Синдром Котара был впервые описан в 1882 году доктором Жюлем Котаром, который назвал его «бред отрицания». С тех пор были документированы всего несколько случаев этого расстройства. Порой попадаются описания симптомов – например, история 53-летней филиппинки, недавно иммигрировавшей в Соединенные Штаты. Она «жаловалась, что умерла, воняет гниющей плотью и хочет, чтобы ее отвезли в морг, чтобы она могла быть вместе с мертвыми людьми». Все, что известно об этом расстройстве, опирается на мизерное число его случаев в разных странах мира и лучше всего изложено в обзорной статье 2011 года Ганса Дебрейне и соавторов в журнале Mind and Brain.

Ритуалы, то есть регулярные повторяющиеся действия, служат подспорьем в психотерапии, но стопроцентного эффекта не дают.

Синдром Котара – редкое бредовое расстройство, при котором больной считает, что он мертв.

Дебрейне и его коллеги предположили, что синдром Котара связан с синдромом Капгра, приступы которого у меня тоже случались. Оба вида бредовых расстройств редки и воздействуют на веретенообразную извилину и миндалину, обрабатывающие эмоции. Нормальные эмоции, которые я обычно испытываю, глядя на лицо близкого человека, в это время отсутствуют. Под влиянием бреда Котара человек не способен ощущать эмоции в отношении знакомых лиц. Считается, что при синдроме Капгра эта безэмоциональность подталкивает больного к выводу, что его близкие заменены двойниками, а при синдроме Котара – что сам больной мертв.

В журнале Scientific American Джеймс Берн пишет о синдроме Котара: «Каким бы комическим ни казался этот бред, он – явное проявление каких-то глубоко сидящих эмоциональных проблем или дисфункции мозга». Легкомысленное отношение к подобным бредовым расстройствам приводит к появлению броских заголовков, наподобие «Вторжения похитителей тел» и «Обратного синдрома зомби» – двух характерных для поп-журналистики, грубых ярлыков уровня малобюджетных ужастиков, имеющих мало общего с истинным ужасом любого из этих бредовых расстройств.

В десятой серии телесериала «Ганнибал», которая называется «Холодные закуски», убийцей оказывается молодая женщина. Доктор Лектер знакомит с синдромом Котара главного героя, Уилла, а следовательно, и зрителя: «Вы не думали о синдроме Котара? Это редкое бредовое расстройство, при котором человек верит, что он мертв… Даже самые близкие люди кажутся ему самозванцами». Убийца, которую зовут Джорджией, много лет страдала синдромом Котара и сорвала кожу с лица одной из своих жертв, предположительно для того, чтобы увидеть, кто скрывается за «маской». В какой-то момент, встретившись с ней, Уилл кричит: «Ты живая!» – но толку от этого нет.

В начале своего эпизода бреда Котара я среди ночи разбудила мужа. Дафни, наша собака, помесь той-спаниеля и дворняжки, шевельнулась и начала колотить хвостом по одеялам. Я уснула в своей студии, но теперь трясла мужа за плечо и плакала от радости.

– Я мертвая, – сообщила я ему, – и ты мертвый, и Дафни мертвая, но теперь я получила возможность начать все сначала. Ну, ты что, не понимаешь?! У меня есть второй шанс. Теперь я смогу все сделать лучше.

К. мягко проговорил:

– Мне кажется, что ты живая.

Но эти слова, разумеется, ничего не значили. Это было его мнение, а у меня была моя незыблемая уверенность. Я могу сколько угодно утверждать, что небо зеленое, но увидите ли его зеленым вы? Я ощущала необыкновенный душевный подъем от своей убежденности в том, что мне был дарован второй шанс в некоей загробной жизни: это побуждало меня быть добрее, великодушнее. Меня больше не раздражала медленная загрузка данных в компьютер. Я была вежлива с телемаркетологами. Да, действительно, я была мертва, но благодаря этой дополнительной вере в то, что я оказалась в загробной жизни, я была убеждена, что имеет смысл разыгрывать нормальность – или скорее ее усовершенствованную версию. Согласно логике моего бреда, эта загробная жизнь была дана мне потому, что я проявляла недостаточное сострадание в своей «реальной» жизни, и, хотя теперь я была мертва, моя смерть тоже являлась оптимистической возможностью.

Я запостила в Twitter: «Что вы сделали бы, если бы действительно умерли и жизнь, которой вы живете сейчас, была вашим вторым шансом?»

Это был хороший гипотетический вопрос, из тех, что так уместно вворачивают в свою речь люди вроде меня, «подсевшие» на саморазвитие. Только для меня он был не гипотетическим. С этим восприятием я провела один-единственный день, после чего оно сошло на нет.

Доктор М. сразу же сказала мне, что мы не будем корректировать лекарственное лечение. Увеличение дозы галоперидола, который прекратил мой предыдущий психотический эпизод, создавало риск острой ангедонии[44], равно как и поздней дискинезии, от которой лекарства не существовало. Больше не будет никакой карусели антипсихотиков по методу проб и ошибок. Доктор Л., мой терапевт, указывала, что бред лечится труднее, чем галлюцинации. Моя форма шизоаффективного расстройства была, по словам доктора М., фармакорезистентной. Обе они сошлись на том, что в моем случае полезнее всего будет изучать защитные механизмы и практиковать принятие.

В какой-то момент я перестала разговаривать и отодвинулась подальше от доктора М. в коричневом бархатном кресле.

Поскольку доктор Л. присутствовала на этой встрече посредством конференц-связи, доктор М. сообщила ей: «Она расстроена». В то время как я всхлипывала, отвернувшись к спинке кресла.

Если я ощущаю себя психически нестабильной 98 % времени, то кто я такая? Если я верю, что я умерла, разве это не отражается на природе моей личности?

Доктор М. упомянула групповую когнитивно-поведенческую терапию при психозе. Когнитивно-поведенческая терапия (cognitive behavioural therapy, CBT), также известная как «терапия с домашними заданиями», работает на основе систематизированного процесса корректировки когнитивных искажений и неадаптивных поступков. Исследования доказали, что CBT может быть столь же эффективной, как и антидепрессанты. По этой причине страховые компании обожают CBT: зачем тратить годы на кушетке психотерапевта, неся вздор о детстве и снах, или платить за дорогостоящие лекарства, когда буквально одна доза CBT способна проделать то же самое? CBT от психоза, насколько я сумела разобрать между рыданиями, была разработана для того, чтобы учить людей, подолгу живущих с симптомами психоза, с ним справляться.

Возможно, CBT от психоза действительно спасает человеческие жизни. Но во время той встречи со своим лечащим врачом я была убеждена, что мертва, и не понимала, как метод, построенный на корректировке представлений, мог помочь мне отделаться от этого убеждения.

Перспектива терапии любого рода тогда казалась мне чем-то вроде совета сесть и медитировать в горящем здании.

Во время предыдущих эпизодов доктор М. предлагала и госпитализацию, и электросудорожную терапию (electroconvulsive therapy, ECT). Теперь она их не упомянула, наверное, потому, что ни то ни другое не имело смысла. Госпитализация и ECT предлагаются как варианты пути к выздоровлению, а в моем случае о выздоровлении речи не шло.

Вместо этого вопрос встал о процентах.

Какой процент моей жизни пройдет в психозе.

На какой процент функциональности я могу рассчитывать. Какая часть моей жизни может пройти с 60 %-й функциональностью, а не с 5 %-й. По мнению доктора Л., «нереалистично» было верить, что я когда-нибудь снова буду функциональна на 95 или 100 %, а для «отличницы» такая новость – как ножом по сердцу.