Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Йель тебя не спасет

Момент, когда я получила письмо о своем зачислении в Йельский университет, был одним из счастливейших в моей жизни. Я стояла в конце подъездной дорожки, у жестяных почтовых ящиков. Внутри одного из них лежал большой конверт. Большие конверты из редакций были дурным знаком: на них почти всегда был адрес, написанный моим собственным почерком, а внутри обычно лежала отвергнутая рукопись и формальная отписка. Но большой конверт из университета – конверт с инструкциями, с приветствием, с полноцветным фотобуклетом, вот это была новость. Я стояла возле почтовых ящиков и пронзительно вопила. Я вообще-то не из тех девушек, что пронзительно вопят, но мне тогда было 17 и я поступила в Йель. Мне предстояло учиться в колледже Джонатана Эдвардса, на курсе 2005 года.

Я была сверхприлежным ребенком, родившимся в Мичигане в семье тайваньских иммигрантов. Когда им было по двадцать с небольшим лет, они перебрались в Калифорнию со своей новорожденной дочкой. Они подали заявление на обеспечение продуктовыми талонами; они говорили друг другу, что когда-нибудь разбогатеют настолько, что можно будет ходить в Pizza Hut в любое время. Со временем мы переехали в другое место, чтобы сменить школьный округ. Мои родители, растя нас с младшим братом, говорили мне, что школа – это главное и что я всегда должна стараться учиться как можно лучше. В начальной школе, уходя на каникулы, я давала самой себе задание писать сочинения. В пятом классе написала 200-страничный роман о похищенной девочке, которая превратилась в кошку. Вскоре мои родители уже работали в технологических компаниях – это было время бума Кремниевой долины – и перестали считать гроши. Они никогда не произносили слова «американская мечта», но именно ее символизировала их жизнь. Поэтому в средней школе я решила записаться на начинавшиеся в 7:30 утра уроки программирования С++ и написала рассказ, который мой учитель английского разбирал на своих уроках даже четыре года спустя. В старшей школе, когда я рассказала матери, что думала о самоубийстве, она предложила, чтобы мы покончили с собой вместе. В то время я не придала значения этой странной реакции и осознала ее гораздо позже, когда в последующие десятилетия мне пришлось снова и снова рассказывать эту историю. Я завоевала золотую медаль на олимпиаде по физике, получила стипендию штата Калифорния на обучение изобразительному искусству и получила аттестат с высоким средним баллом, вопиюще противоречившим сотням шрамов, которые я уже успела тогда себе нанести. Я решила уехать в колледж на восток, потому что мне хотелось убраться подальше от хаоса – обвинительных ссор, рыданий, – который кипел в нашем доме слишком часто, чтобы обращать на него внимание.

Я недолгое время встречалась с одним парнем под конец своего выпускного класса в средней школе. Он расстался со мной, потому что я тогда была без диагноза и пугала его, но перед окончанием наших отношений он пригласил меня на барбекю у бассейна. На нем были девчачьи джинсы. Мы стояли у гладкого, как стекло, бассейна рядом с домом, в котором он жил, и его мать спросила меня, что я собираюсь делать после получения аттестата.

– Буду учиться в Йеле, – ответила я.

Женщина внимательно посмотрела на меня.

– Что ж, молодец, – сказала она.

Уже тогда моя нестабильность была очевидна большинству людей.

«Я училась в Йеле» – читай, у меня шизоаффективное расстройство, но я не бесполезна.

Йель – третий по старшинству университет в нашей стране, после Гарварда, старейшего, и колледжа Уильяма и Мэри, который был открыт в 1693 году. Сначала Йель называли Коллегиатской школой. Позже он был переименован в честь Элайху Йеля, английского купца и филантропа. Он преподнес университету дары, в числе которых были книги, экзотические ткани и портрет Георга I. Эти щедрые пожертвования, продажа которых помогла финансировать строительство Йельского колледжа в Нью-Хейвене, рьяно поддерживались министром-пуританином Коттоном Мэзером, который так же рьяно поддерживал процессы против ведьм в Салеме. В неспокойном Салеме нечленораздельная речь и странные телодвижения могли послужить доказательством занятий колдовством. Заколдованные дети семейства Гудвин, писал он, «лаяли друг на друга, точно псы, а затем мурлыкали, как столь многие кошки». Всем нам известно, что случилось дальше с этими ведьмами.

Мне было 17 и посчастливилось поступить в Йель – один из самых престижных университетов США.

Диагноз «биполярное расстройство» был поставлен мне перед самым отъездом в Нью-Хейвен, за несколько месяцев до первой госпитализации в Йельский психиатрический институт (Yale Psychiatric Institute, YPI). Мой тогдашний психиатр сообщила нам с матерью, что у меня биполярное расстройство. Постановка диагноза стала кульминацией месяца, в течение которого я демонстрировала большинство классических признаков мании, включая лихорадочно возбужденную манеру речи и нехарактерную для меня интрижку с мужчиной 11 годами старше. Хотя этот новый диагноз означал, что мне потребуются иные лекарства, нежели те, которые я принимала прежде от депрессии и тревожности, врач сказала, что не станет выписывать мне эти новые лекарства, пока я вверена ее заботам. Мол, будет лучше, если я дождусь приезда в колледж, где у меня будет врач, который выпишет мне подходящие таблетки; предполагалось, что мой будущий психиатр сможет надлежащим образом следить за мной. (Впоследствии мама сказала мне, что если бы она в полной мере поняла все, что говорила эта врач, то ни в коем случае не позволила бы мне ехать на другой конец страны, чтобы учиться в Йеле.)

Весь первый семестр я не могла адаптироваться к новой обстановке. Я мучилась, не спала несколько дней подряд. А потом началось…

Одновременно с началом занятий я стала посещать нового лечащего врача в тогдашнем Департаменте психической гигиены в поликлинике Йельского университета. Ходить к психиатру было позорно, но я быстро поняла, что могу притвориться, будто посещаю гинекологическое отделение, которое располагалось на том же этаже. Я выходила из лифта и пару секунд выжидала, пока за мной закроются двери, а потом поворачивала направо, в приемную, где студенты старательно смотрели в свои учебники, блокноты или просто на руки – куда угодно, только бы не друг на друга. Глядя друг на друга достаточно долго, можно было распознать скрытую нестабильность.

Департамент психической гигиены считал излишним назначать студентам и психотерапевта, и психиатра, ибо это создавало неудобство – потребность в постоянной коммуникации между ними. Поэтому в тот год я находилась под присмотром врача, которая совмещала в себе оба качества. Она прописала мне депакот, также известный как вальпроат или вальпроевая кислота, – антиконвульсант, применяемый как стабилизатор настроения. Она снова и снова возвращалась к вопросу о моей матери, которую винила в большей части моих эмоциональных трудностей. За первый семестр в Йеле мать в моем сознании превратилась в чудовище; ее эмоциональная лабильность[21] так давила на меня, что я была не способна справляться с повседневной жизнью.

Бо́льшую часть времени, говорила я врачу, я чувствовала себя слишком чувствительной и не могла адаптироваться. Я терпела постоянные мучения. Новый врач мне даже нравилась, но не похоже было, чтобы у меня намечались улучшения, а смутное ощущение под кожей предупреждало о беде. Со временем я стала проводить без сна по нескольку дней подряд; а потом началось…

Благодаря Йелю я свела немало новых знакомств: с головокружением над описаниями курсов в «Синей книге»[22]; с «шопинг-периодом»[23]; с моей собственной откровенной странностью; с жизнью без родителей, которым я избегала звонить месяцами; с WASPами[24] и их привычками и манерами; с козьим сыром; с людьми, которые покупают сапоги за 600$; с осознанием, что на свете существуют сапоги за 600$; с «наследными» студентами, которые знали командные гимны с рождения; с готической архитектурой; с Бейнеке-Плаза[25]; с сервисом Audiogalaxy; с теорией; со статистическим анализом; со стеснительным молодым человеком в плохо сидевших джинсах, с которым я встретилась на вечеринке и который впоследствии стал моим мужем; с 11 сентября и войной с террором; с исламофобией; с Вонгом Кар-Ваем и «Любовным настроением»; с тайными обществами; с фалафелем и лимонадом; с жадным поглощением коктейля «Отвертка», порция за порцией; с моделированием клинических расстройств на животных; с предлагавшимся, но так и не попробованным кокаином; с колоколами, вызванивавшими Генделя и Hit Me Baby (One More Time), когда я шла на занятия или смотрела в окно своей спальни; с умением одеваться соответственно снежной погоде и не в шутку говорить «Я люблю тебя»; с эгг-ногом[26] в декабре; с ощущением себя такой особенной, словно бы благородной, просто потому что я училась в этом университете.

Йель высмеивают за упрямое стремление быть элитным с самого начала – за то, что он стал рядиться под Оксфорд и Кембридж, а потом опрокинул на себя кислоту, чтобы симулировать почтенные лета. В мире элитных университетов Йель – девочка препубертатного возраста, красящая ресницы тушью перед первым днем занятий в средней школе. Кампус Йеля и по сей день остается самым красивым из известных мне кампусов.

Многие лекции, выбранные мной, в том числе «Введение в устройство человеческого мозга», проходили в аудитории № 102 Линсли-Читтенден-холла. Больше, чем комната для семинаров, но меньше, чем лекционный зал, ЛЧ-102 знаменита затейливым витражным окном работы Луи Тиффани под названием «Образование». На его панелях в виде ангелов изображены Искусство, Наука, Религия и Музыка. Центральная секция представляет Науку, окруженную символическими фигурами Преданности, Труда, Истины, Исследования и Интуиции.

(Почему Интуиция относится к царству Науки? Почему Вдохновением повелевает ангел Религии, находящийся справа от него, а не ангел Искусства?)

Во время одного маниакального эпизода я выводила бессмыслицу на страницах своего блокнота, в котором якобы вела заметки. Слова расползались, как пауки. Смотри. Край почему положение не под где? Зажги свет как ночь. Центральная фигура «Образования» являла собой троицу вещей, которые я хотела получить от своего обучения в Лиге плюща: Свет – Любовь – Жизнь.

В лифте в компании знакомых – других членов азиатско-американской группы исполнительских искусств, в которую я вступила, – кто-то затронул тему Департамента психической гигиены.

Одна девушка округлила глаза.

– Берегись этого места, – посоветовала она.

– У меня есть друг, который туда ходил, – сказал кто-то еще. – Перестал, потому что понял, что они засадят его [в Йельский психиатрический институт], если он продолжит с ними разговаривать.

– Да в YPI засадят за что угодно, – подхватила первая девушка.

– Никогда не говори им, что у тебя возникала мысль убить себя, – хором наставляли они меня.

Я была первокурсницей. Они брали меня под свое крыло, делясь своей мудростью.

– Никогда не говори им, что думаешь покончить с собой, ладно?