Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Какое-то время вы ведь жили в Праге?

Я поехал в Прагу в 1991-м, после окончания университета, потому что это место казалось таким интересным. Внезапно рухнул железный занавес, Восточная Европа начала раскрываться. Жизнь там была очень дешевая. Понимаете, в 90-е годы Прага стала тем, чем был Париж в 20-е для Хемингуэя и Фитцджеральда. Только в мое время там можно было месяц жить на 20 долларов, а на 30 — жить буквально по-королевски. В общем, в немалой степени Прага привлекала людей по причинам экономическим, но потом она превратилась в магнит для молодых европейцев, американцев, русских — для кого угодно. Она стала котлом, где плавились идеи — да и не только идеи, вообще… Это была гулянка, пьяная гулянка, продолжавшаяся 2 года, — так мне это запомнилось. Конечно, это был еще и город Кафки, город Рильке, окутанный чем-то мистическим… Я вообще люблю путешествовать.

А в Лондоне у вас есть любимые места?

Я вырос в Гринвиче, и пожалуй… Пожалуй, у человека всегда остается в душе отпечаток того места, где он вырос. Этот ландшафт буквально отпечатался у меня в сознании. Знаете, там есть линия суточного времени, эта линия, которая проходит по земле, — нулевая долгота. Еще там туннель под рекой… Когда я читал про Орфея и все прочее, мне всегда представлялось, что этот туннель под рекой — вроде греческого подземного царства. Словом, Гринвич я люблю, люблю туда возвращаться. Я долго жил в Брикстоне — вот откуда, по сути, взялся «Остаток», — но теперь бываю там не особенно часто. Просто как-то… Такое чувство, будто я в изгнании. Я так много времени потратил на описание Брикстона — его улиц, поверхностей, геометрии его зданий, — что, можно сказать, не хочу больше ничего этого видеть — боюсь разрушить эту картину в сознании. Как-то я получил из Брикстона письмо, из местного коммунального управления, там говорилось: мы тут прочитали статью про вашу книгу, о том, как вы ее писали, живя в Брикстоне; согласно нашим данным, вы проживали по такому-то адресу и не платили коммунальный налог — надо заплатить. Вот такой была моя последняя, что называется, встреча с Брикстоном, с его коммунальными службами.

Да я совершенно забыл про налог! В конце концов заплатил. Помню, когда я там жил, произошел такой скандал — выяснилось, что тамошнее коммунальное управление в здании районной администрации сдавало подвал компании, которая снимала там порнофильмы. Это было на самом деле. Значит, когда они мне прислали это письмо, я им ответил: слушайте, вместо того чтобы платить налог, давайте я вам лучше напишу сценарий к порнофильму. А то я каждый раз, когда эти фильмы смотрю, замечаю, что диалоги там не очень, играют довольно плохо, сюжет не особо убедительный. Так давайте я вам напишу сценарий, а денег платить не буду — как вам такое предложение? А они — нет. Да, вот это была моя последняя встреча с Брикстоном. Теперь я главным образом тусуюсь в восточной части города, в Ист-Энде. Знаете, там в 90-е поселилась куча художников; это — самая динамичная часть Лондона. Хотя теперь она меняется, уже превратилась едва ли не в модель самой себя. Тематический парк развлечений «Художественный Ист-Энд».

Какая музыка вам нравится?

Мне нравится… в общем, музыка, которая возникла в 90-е. Скажем, «Solique», «Му Bloody Valentine», такие вот группы. Из британских групп мне больше всего нравится «The Fall», их я, наверное, чаще всего видел на концертах. А вообще величайшая группа всех времен — это, на мой взгляд, «Velvet Underground». Но это уже древняя история.

А какие у вас любимые художники?

Из современных? Когда я писал «Остаток», часто смотрел работы художников довольно сильной модернистской направленности, в особенности Эда Руша. Знаете, у него есть сделанные с высоты фотографии парковок, от них возникает чувство геометрического повтора. И еще эта штука, когда он расколотил пишущую машинку об автомобиль, а лотом, как следователь на месте преступления, снимал получившиеся обломки в мельчайших подробностях. И Уорхола я много смотрел — его бесконечные повторы катастроф. Знаете, люди, выпрыгивающие из окон, жертвы дорожных аварий… В этих образах есть некая возвышающая красота, как будто они — религиозные полотна, и для него это, в общем, так и было. Из молодого поколения современных художников мне очень нравится… мне нравятся люди вроде Рода Дикинсона — я с ним сотрудничал, его работы содержат в себе реконструкции разных событий. Потом — Джереми Деллер он более всего известен своей реконструкцией драки между полицией и шахтерами, которая произошла в Британии в 80-е годы. Как я уже говорил, мне близки художники, чье творчество как-то связано со всем этим — со схемами повторов, с посредничеством в отношении истории. Еще мне нравится живопись Маргариты Глузберг — это здорово, ее образы дышат настоящим насилием. Насилие в искусстве — это всегда здорово, мне это всегда было интересно. Кто еще? Не знаю…

Кто-нибудь из русских художников вам знаком?

Да… Наверное, их работы только-только становятся здесь более известны. Вот этот, Олег Кулик довольно интересным кажется. У него в работах есть некие извращенность, приниженность, жестокость, способные, по-моему, заинтриговать. Есть еще питерская группа, называется «Синие носы»… они еще чем-то похожи на Общество некронавтов, авангардная группа. Несколько лет назад у меня с ними были какие-то контакты.

Есть еще более молодое… то есть, прошу прощения, более старое поколение российских художников, которых много выставляли в Лондоне в 90-х. Например Кабаков — я, помню, ходил на эту выставку «Десять персонажей» — это было здорово. Особенно человек, летящий в пространство, пустая комната с постерами на стене… Это была едва ли не первая увиденная мной инсталляция. Похоже было на какое-то повествование, почти роман, словно там, в ней, содержалась вся литература, — так мне подумалось. На меня это оказало довольно сильное влияние. Потрясающе!

Обложка книги «Люди в космосе» появилась в результате этого влияния?

Да, но мне никогда не приходило в голову — я скорее думал про Беккета, про эту пьесу, где одна лестница — и все. Но вообще-то да… Пустое пространство, героя нет…

Чем вы сейчас занимаетесь?

Книга, над которой я сейчас работаю, — о взаимосвязи между скорбью и техникой в начале XX века. О том, как появляется техника — радио, другие технические штуки, телекоммуникации. Все это появляется в то самое время, когда миллионы людей гибнут в Первой мировой, и, как следствие, обретает неразрывную связь со смертью, со скорбью. В общем, как бы это сказать, книга — о техномеланхолии. Перевод Анны Асланян