Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Пер Петтерсон (Per Petterson)

Норвежский прозаик.

Родился в 1952 г. в Осло. Получил библиотечное образование. Торговал книгами, занимался литературной критикой и переводами.

Книги: «Пепел во рту, песок в ботинках» (Aske i munnen, sand i skoa, 1987), «Ekkoland» (1989), «Det er greit for meg» (1992), «В Сибирь» (Til Sibir, 1996), «В кильватере» (I kjølvannet 2000), «Пора уводить коней» (Ut og stjæle hester, 2003), «Луна над Портеном» (Månen over Porten 2004), «Я проклинаю течение времени» (Jeg forbanner tidens elv 2008).

Литературные премии: «Brage Prize» (2000), Премия норвежской критики (2003), Дублинская литературная премия (2007), литературная премия Северного совета (2009).

Пер Петтерсон — норвежский писатель международного класса. Его переводят на английский язык (что, собственно, и есть показатель международности). Российский читатель мог оценить его талант по романам «В Сибирь» и «Пора уводить коней». Но сказать хочется не об этом. Петтерсон живет неподалеку от Осло (двадцать минут на машине). Но это «неподалеку» — настоящая деревня. Горы, лес, деревянный дом. Собака, кошки, со следами борьбы с пернатыми хищниками, камин. Благодать, иными словами. В этой-то благодати и творит Пер Петтерсон.

Французы в небольшой автобиографической справке о вас пишут, что первой книгой, которую вы прочли, была Симона де Бовуар. Это действительно так, или это вы сделали комплимент французам?

Это правда, но я читал не по-французски, а по-английски и по-шведски.

И это действительно первая прочитанная вами книга?

Из французов? Да.

Нет, вообще. Была ли Симона де Бовуар действительно первой прочитанной вами книгой, как утверждают французы, или вы так сказали французам просто из вежливости?

Нет, это просто французы так услышали, потому что им показалось, что это будет здорово. Хотя это неправда. Но первым прочитанным мною французским автором действительно была Симона де Бовуар. Это был первый том ее автобиографии, я нашел его в ближайшей библиотеке в переводе на шведский.

И самым потрясающим в этом романе было то, что автор отличалась от меня по всем статьям. Мы были настолько разные, насколько это вообще возможно. Мир буржуазии, география, литературный контекст — все было совершенно другим, и мне это показалось потрясающе интересным.

А вообще в детстве вас книги окружали?

Я не могу сказать, что я вырос среди книг. Мой отец не принадлежал к интеллектуалам, он был рабочий, работал на обувной фабрике. Но у нас была одна книжная полка вот такого размера (показывает руками), купленная отцом, наверно, в тридцатые годы потому, что ему казалось красивым иметь дома полку с книгами. Отец купил ее вместе с книгами, наверно, когда распродавались вещи кого-то недавно умершего. Я думаю, что смотреть на полку с книгами было для моего отца культурным переживанием. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь брал оттуда книги и читал. Ни отец, ни мать, ни мои братья так никогда не делали. Но однажды я совершенно случайно потянулся, достал книгу, по-моему, это был Толстой, и оказалось, что можно так вот просто взять книгу и читать. И я подумал: почему ж я раньше этого не знал? И я прочел всю книгу до конца, по-моему, это была «Война и мир». Единственное, что смущало меня в этом романе, это куски, написанные по-французски, но я уговаривал себя, что это не так важно. Так что в доме у нас была одна отцовская полка с книгами, которых никто не читал. Мама моя их тоже не читала, хотя она как раз была человеком очень интеллигентным, думающим, она работала на шоколадной фабрике «Фрейя» и подрабатывала школьной уборщицей. Она читала все время. Она читала книги, взятые в библиотеке, и ни разу не брала ничего с отцовской полки. Я никогда не видел маму спящей. Если она лежала в кровати, то с книгой. Возможно, она иногда дремала, но я засыпал раньше, и у меня в памяти образа спящей мамы просто нет. И она читала все время. Если я спрашивал: «Что ты читаешь?», она отодвигала книгу и отвечала, например: Гюнтер Грасс, «Жестяной барабан». Она много читала по-немецки. Она закончила только среднюю школу, но всю жизнь активно пользовалась тем багажом знаний, который сумела получить. Она читала по-шведски и по-датски, она датчанка; по-английски, но не по-французски. Она перечитала горы книг и была гораздо более мудра, образованна и информирована о мире вокруг, чем я был в состоянии понять. Вот это были книги моего детства.

Поэтому вы стали работать в библиотеке?

Поскольку дома была полка с книгами и мама постоянно читала, то мне тоже захотелось делать так же. И мама отвела меня в библиотеку и показала, как там все устроено: алфавитный каталог и как книги сгруппированы по отраслям знаний. За каких-то полчаса она объяснила мне, что если человек поймет эту систему, как тут все работает, то сможет сам проложить свой путь в большой мир при условии что он решится заняться самообразованием. И так я и сделал. Я перечитал все, что в библиотеке было, причем за относительно короткое время. И в детском, и во взрослом отделе. Дело обстояло таким образом, что меня перевели во взрослый абонемент раньше положенного возраста, потому что в детском я уже все перечитал. Но я читал так много, что пришел в некоторое суетливое нетерпение. Но когда мне было восемнадцать, я впервые прочитал Хемингуэя. И я вдруг понял, что писатель делает что-то такое особенное, чтобы заставить меня думать и чувствовать так, как он пожелает. То есть я обнаружил то, что называется стилем. И я перестал заглатывать книги как пищу, а стал искать в них эту тайну, эту загадку. И одновременно я понял, что мне не удастся стать писателем в ту же секунду, но я хотел иметь дело с книгами, и единственное, что я смог придумать, была работа в библиотеке. И я отправился в Дайхманскую библиотеку, это главная библиотека Осло, постучался к начальнику отдела кадров и попросил взять меня на работу, и он взял.

Пер, а как вы считаете, вам удалось обнаружить сейчас эту писательскую тайну?

Нашел ли я эту тайну? Не знаю. Но, во всяком случае, начиная с моих восемнадцати лет я ни к чему другому не стремился. Я знал, что буду писателем, и поэтому не мог прибиться ни к какой другой работе из опасения, что если я начну работать всерьез, то это станет для меня серьезным делом и тогда уже мне писателем не быть. Я перепробовал много разных специальностей и работ, но всегда уходил с них. И при этом я ничего не мог написать, потому что очень боялся. Я был слишком искушенным читателем, и видел, что в моих писаниях не было вот этой тайны, и понимал, что, если я допишу вещь до конца, она получится плохой и, значит, я не стану писателем, а это было единственное, к чему я стремился. И вот шестнадцать лет я был не в состоянии ничего написать, при этом не видя для себя иного пути, кроме как стать писателем. Например пять лет я работал в очень крупной типографии, она обслуживает всем известный журнал «Аллерс». На шестой год мне предложили пойти учиться на печатника, настоящего специалиста, а это в Норвегии очень привилегированная профессия, она очень высоко оплачивается. Но я понимал, что если я стану настоящим печатником, то уже буду отличным печатником. И поэтому я отказался, а из-за этого вынужден был уйти из типографии, потому что человек, который отказывается от предложения выучиться на печатника, — идиот, а я не хотел быть идиотом, и мне пришлось уйти. И так все это тянулось семнадцать лет, я написал свой первый рассказ, когда мне исполнилось тридцать пять. Другими словами, в восемнадцать я решил, что если не стану писателем, то не буду счастлив, и потом был несчастен следующие семнадцать лет. Но в тридцать пять ситуация разрядилась, сначала вышел рассказ, потом в течение года сборник рассказов, который я осмелился дописать и опубликовать. А удалось мне разгадать эту тайну писательства или нет, это пусть другие решают.

А не мешает вам ваш читательский опыт во время написания ваших романов?

И да и нет. Я должен постоянно читать нормальные хорошие книги, для меня это важно. Я не ищу в них ничего, кроме развлечения. Но получить удовольствие от чтения книг мне становится все труднее и труднее. Но. Я прочитал невообразимое количество книг и должен сказать, что этот читательский опыт не только не мешает мне, но, наоборот, помогает. Когда пишешь так, как я — а у меня не бывает ни плана, ни заранее продуманного сюжета, ни четкой схемы, — то книга выстраивается по мере того, как она пишется. Я начинаю в каком-то уголке и двигаюсь вперед, надеясь на лучшее. Например я не планировал, что мой последний роман станет посвящен войне в Норвегии, что речь пойдет о том, как отец и сын предают один другого. Но когда я начал писать, в моей голове возникли прочитанные книги, и они очень помогли мне. «Пан» Гамсуна помог своей поэтикой и стилистикой в описании леса.

Есть такой малоизвестный английский писатель Лесли Поулз Хартли, автор романа «Посредник», в котором речь идет о том же, о том, как мальчику приходится стать посредником в отношениях двух взрослых людей. Его некоторым образом используют, и он становится связным между отцом и подругой брата. Когда я приступил к последней главе романа, я ужасно нервничал, потому что я знал, что эта глава последняя, но не знал, что в ней будет происходить, и поэтому никак не решался взяться за нее. И однажды ночью у меня в голове вдруг зазвучали какие-то фразы на английском. Я подумал: что это? Бросился в гостиную, вытащил с полки книгу Джин Рис «Путешествие во тьме», и прочитал первые страницы, и подумал: вот оно! Я перевел их на норвежский, и это начало последней главы романа. В моем случае литература действует таким вот примерно образом. Даже плохие книги идут мне на пользу, потому что они показывают, как не надо писать.

Многие писатели ощущают груз прочитанных ими книг, им кажется трудным писать о том, о чем уже писали до них. Для меня все устроено совершенно иначе. То, что кто-то уже писал об этом до меня, я ощущаю как расширение свободы, как утешение и надежду. То, что на этой территории кто-то уже побывал, служит мне на пользу. Я чувствую, что кто-то бывал уже в этих пределах до меня, что я не одинок. Это как рукопожатие из других времен, континентов и условий. Как послание от других людей.

В вашем романе «В Сибирь» есть сцена, когда главная героиня набрасывается на старьевщика, избивающего свою лошадь. Она кажется мне прямо перешедшей из романа Достоевского «Преступление и наказание», из сна Раскольникова, где человек вот так же избивает лошадь и Раскольников кидается ее защищать.

Я читал «Преступление и наказание», когда мне было лет семнадцать-восемнадцать, и не помнил, конечно, этой сцены. Хотя может случиться, что она таилась где-то в подсознании; что-то в ней казалось мне знакомым, но откуда сцена, я не помнил. Из «Преступления и наказания» мне больше всего запомнилась атмосфера страха, преследование этого полицейского. Атмосфера, которую воссоздавали и Гюго, и Бальзак, и другие французы, она почему-то им близка. Но того, что сцена с лошадью из Достоевского, я не помнил, это правда.

Скажите, а почему действие романа «В Сибирь» происходит в Дании?

Про роман «В Сибирь» я должен сказать, что это книга, которую я мечтал написать с самого начала. Но мне не хватало для нее зрелости, поэтому я взялся за нее, только написав уже три других романа. К этому времени моей мамы уже не было в живых. Я не мог бы написать эту книгу при ее жизни, потому что это повествование о ней и ее судьбе, но я же не знаю, что она думала и чувствовала, что там происходило на самом деле в 1938 году, все это я придумал. Но одно я помню из маминых рассказов — когда ей было лет десять-двенадцать, она прочла книгу о Транссибирской магистрали и твердо решила, что когда-нибудь по ней прокатится. «В Сибирь» стало для нее мечтой, и она рассказывала мне об этом, когда я был маленьким. И когда я начал писать роман, я вспомнил эти рассказы. Я еще не знал, что роман будет называться «В Сибирь», и в своей обычной манере начал мотать с одного угла, писать об отношениях отца и дочери, которые в сочельник едут по проселочной дороге, и стоит страшный холод, и эта тема холода, как часто бывает с писательской интуицией, стала сквозной темой романа. Героиня романа мечтает о дальних странах, о Сибири, но так туда и не попадает, а ее брата привлекают жаркие страны, Марокко. Но — когда моей маме было столько же лет, сколько мне сейчас, она таки поехала в Сибирь. Она сказала отцу: ты можешь ехать, можешь не ехать, я уезжаю все равно. И проехала по всей Транссибирской дороге. Когда она вернулась, я спросил ее: «Как Сибирь?» — и она сказала: «Ровно как я думала».