Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Идея вашей последней книги довольно необычная.

Знаете, меня всегда интересовали циклы рассказов, отдельные вещи, которые можно неожиданным образом связать между собой. Такова моя «Количественная теория безумия», сборник «Дело темное» — тоже, сборник «Крутые игрушки для крутых мальчишек» — тоже. Все это — рассказы, циклы. И последняя книга тоже из таких. Насколько я понимаю возможности литературы, это как раз нужная форма. Роман… Романами балуются многие, и все равно… Читая романы, люди ожидают от них натурализма. Можно, конечно, пробовать что-то сделать с позиций натурализма — тут тоже кое-что можно выразить. В книге «Печень» — четыре разных рассказа. Один — о питейном клубе в Сохо, о богемном кружке алкоголиков, которые собираются в этом питейном клубе в Сохо, и один из них насильно вливает в другого водку — тем же способом на французских птицефермах производят гусиную печенку, фуа-гра, откармливая гусей. Ну, а тут речь идет о человеческой фуа-гра. Потом еще один — о женщине, у которой рак печени, и она отправляется в Цюрих, чтобы совершить самоубийство с чужой помощью — ей требуется эвтаназия. Об этом последние несколько лет много пишут в британских газетах, данная этическая проблема Британию сейчас очень занимает: насколько это морально приемлемо — помогать людям, желающим совершить самоубийство. Мне интересно было про это написать. В основе еще одного рассказа лежит миф о Прометее. Там стервятник каждый день клюет у человека печень. Только вместо похитителя огня у богов там у меня фигурирует сотрудник рекламной компании; в общем, он… Давайте лучше про последний рассказ; там повествование ведется от лица вируса гепатита. Вот такие рассказы. Написать книгу о печени, о человеческой печени — по-моему, это один из самых конкретных, непосредственных, естественных способов взглянуть на жизнь. Печень — это же важнейший из человеческих органов, замечательный еще и тем, что способен почти полностью восстанавливаться, как его ни разрушай. Знаете, у нас в стране народ очень любит выпить — как и у вас. Так что взаимоотношения между алкоголем и печенью — вопрос интересный.

Почему не сердце?

По-моему, из всех человеческих органов печень — самый характерный символ души. Ведь понятие души у каждого непременно связано с тем, что личность переживет тело. Наиболее красивым примером тут служит печень. Это же единственный орган, который способен восстанавливаться, а тем самым — восставать из мертвых. Так что, если подумать, печень самый яркий символ реинкарнации. И потом, это химический завод, ведь телу необходимо перерабатывать кровь, производить желчь — она нужна для пищеварения. А сердце — что такое сердце? Сердце — это насос. Подумаешь, дело-то простое. Печень поразительно сложна. И прекрасна. А сердце — кому оно вообще нужно? Сердце можно себе и искусственное сделать.

Ваши романы все похожи на сборники рассказов?

По-моему, про более длинные романы этого не скажешь. Например «Книга Дэйва», «Окурок», да все полнометражные романы — это романы, а не циклы рассказов. Мою философию в отношении литературы лучше выражают рассказы, романы же — это по большому счету действительно романы. «Книга Дэйва», которую практически невозможно перевести, так что вряд ли она появится в России, — в этом смысле, пожалуй, самый законченный из моих романов. Это наиболее полно воплощенный из моих альтернативных миров. Так что, знаете, в той мере, в какой их вообще можно считать романами, каждый из этих полнометражных романов — продолжительное связное повествование.

У вас есть любимый район в Лондоне?

Нет у меня такого. Есть город как целое, в нем я живу. Я много где жил в Лондоне. Всю жизнь тут прожил, за исключением пары лет. Родился в каком-нибудь километре от этого места, где мы сейчас сидим. Так что я — здесь, и всегда был здесь. Знаете, лондонцы любят говорить о своем маленьком районе, о своей деревушке — это не для меня. Не хочу быть деревенским жителем. Хотел бы — поехал бы жить бы в деревню; а я живу в большом городе. Так что не могу сказать, что этот квартал лучше, а тот хуже. Действие моих книг часто происходит в тех местах, где я вырос, на севере Лондона. Но это потому, что они мне так хорошо знакомы — где что находится, расположение улиц. В общем, просто удобства ради. Знаете, когда читаешь книгу — пусть даже в переводе, например читает человек по-русски, никогда в Лондоне не бывал, — сразу становится ясно, понимает ли писатель, где он находится. Когда читаешь… того же Булгакова, где он пишет про Москву, тебе ясно: он знает, о чем пишет. Когда читаешь… когда читаешь Набокова, про Берлин в межвоенный промежуток, тебе ясно: он знает, о чем пишет. Вот что для писателя важно. А любимых районов у меня нет. Мне вся территория нравится, весь город.

А как приезжему попасть в наиболее «лондонские» районы?

Тут я вам помочь не могу — ну, в общем… не могу, и все. В каком-то смысле, чтобы попасть в наиболее «лондонский» район, надо перенестись в XIX век. Ведь город в основном был построен в XIX веке — это город XIX столетия. Взять хотя бы южную часть города, где я живу. Моя улица в Стоквелле — последняя улица, ее построили последней в 1868 году, как и мой дом. Это дает какое-то представление о викторианском Лондоне. Потом был промежуток между Первой и Второй мировой войной — тогда тоже в Лондоне много построили, расширили его границы. Это дает представление о том периоде. Одним словом, важен весь город как целое. Ну, пойдете вы к лондонским стенам — им 2000 лет, но о современном городе они вам мало что расскажут. Так что не могу я вам тут помочь.

Вы можете назвать три самых английских явления или вещи?

Ну, знаете… это сложно. Британия — искусственное политическое образование, довольно бессмысленное. В основном это… Понимаете, Британии не было, пока Шотландия не присоединилась к Англии в начале XVIII века. Это относительно молодое явление, теперь от него уже ничего не осталось. Нет больше Британии. Если и были такие вещи, наиболее известные символы Британии, то связаны они были с имперской эпохой — сегодня их уже нет. Среди них можно было бы назвать Гонконг, где теперь китайцы, или Зимбабве, бывшая Родезия, где сейчас всем заправляет сумасшедший диктатор с гитлеровскими усиками, или… Понимаете, вот эти вещи определяют то, чем когда-то была Британия. Может, еще британская армия, которую сейчас обстреливают в Афганистане (кажется, про что-то подобное слышали и в бывшем Советском Союзе), — вот вам еще возможный символ всего британского. Что касается людей британской национальности… Королева — лицо британской национальности, поскольку, не будь Британии, в ее существовании не было бы никакого смысла. Прекрати свое существование Британия — а я вполне уверен, я надеюсь, что это произойдет, — исчезнет и королева, так, знаете, в облачке дыма. Гордон Браун? Премьер-министр из Шотландии, избранный… да никем, по сути, не избранный; округ его — в Шотландии, а это практически независимое государство. Стань Шотландия независимой, и существованию Гордона Брауна тоже конец. Какой в нем тогда смысл? Так что символов Британии на самом деле не существует. Перевод Анны Асланян