Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

«Намолили! черти полосатые, что бы на завтра отло жить, нет, сегодня непременно понадобилось! приспичило. У, долгогривые, чего только начальство смотрит!»

Так он орал всякую безлепицу, а отец протопоп, подобравши одной рукою ряску, поспешно удалялся, помахивая другою и растерянно бормоча: «никто, как Бог! никто, как Бог! что ты, друг, ропщешь?»

Когда, наконец, все именитые и не именитые, но одинаково мокрые, опомнились под кровлей, получив возможность лишь из закрытых окон следить за дальнейшим развитием стихийной неурядицы, началась другого рода сложность и затруднение. Дело в том, что всех участников невозможно было совместить за одним столом, так что решено было чистую публику расположить в гостиной, а серую отослать на кухню. Тут-то и поднялось местничество и разная глупая кутерьма. Кухонные гости обиделись и выражали довольно явно свое неудовольствие, часть привилегированных посетителей тоже чем-то оскорбилась и перешла самостоятельно в низший разряд, так что в горнице осталось только два начальника, Кирьянов и Завьялов, совершенно мокрый отец протопоп и, почему-то, почтальон Ермолаев. Лабазник же совсем куда-то пропал в общей суматохе. Но так как угощение и питье было совершенно одинаково на обеих половинах, то скоро вся разница сгладилась, все стали ходить от стола к столу, целоваться, так что вышло еще веселее, чем если бы сидеть всем за одним столом.

Даже лабазник снова откуда-то появился. И всем было так хорошо и свободно, что даже позабыли о главном поводе всего увеселения, – и когда один из начальников коснеющим языком произнес «за здоровье нареченных жениха и невесты», то один из неизвестных, выпучив глаза, сказал совершенно раздельно и даже очень громко: «это кто же невеста-то и жених? Дура-то эта толстая, что ли нареченная?»

Все закричали «ура», оратора сократили, и капитан, сжав руку зардевшейся Домне Ивановне, шепнул: «Вы – моя жизнь». Потом все кончилось очень благополучно: дождь прошел, вышло солнце, у калитки образовалась огромная лужа, через которую положили тоненькую доску, так что ходить можно было только по одному, гости с доски валились, пачкались, обливали других, хохотали и не могли встать, половина осталась ночевать, лабазник снова пропал и только утром вылез из курятника; танцовали, Паша и Кеша ходили купаться и звали дам на пруд смотреть, – вообще было очень весело, хорошо и прилично, и Домна Ивановна осталась довольна.

На следующее утро, едва успел открыть глаза наш капитан, как взорам его представился Паша Кирьянов, сидевший на стуле у кровати.

– Ты что, Паша? «Вот к тебе».

– Разве ты у нас ночевал?

«Нет, я из дому. Ждал, когда ты проснешься, не хотел будить».

– Да который теперь час? «Часов одиннадцать».

– Чорт, как проспал!

Паша промолчал, говорил он вяло и сонно, что совсем не походило на обычную манеру разговаривать, так что Евграф Ильич снова протер глаза, думая, не сонное ли это видение, но Кирьянов так же продолжал сидеть на стуле, на спинке которого висел капитанский китель.

– Як тебе с просьбой, – так же вяло сказал Паша. «В чем дело?»

– Дай мне твои часы! «Какие?»

– Новые, что ты выписал. На сегодня; завтра верну тебе в целости.

«Зачем тебе? вот еще выдумал! еще испортишь, или потеряешь».

– Зачем же я буду их терять или портить? а нужны они мне для видимости. Сегодня вечер у Стендовых, хочу за Катей поухаживать, так с часами удобнее, похвастаюсь.

«Так ведь Стекловы знают, что часы мои».

– Не знают. Дай, Граша, пожалуйста; сын родится, крестить к тебе пойду.

«Не знаю, не понимаю что-то, зачем тебе мои часы?»

– Сказал, что для форсу. Завтра утром верну, что с ними сделается. Я их и заводить-то не стану, ты сам заведешь и ключ у себя оставишь, как же я могу их испортить? Дай, Граша, кумом буду.

«Что ты все про кума толкуешь? Не выспался еще, какой-то чудной».

– Дай срок, я сам буду полковником. Часы-то где у тебя лежат?

«Да ты что думаешь, что я тебе их дам?»

– Конечно: не захочешь же ты свиньей и скрягой оказаться.

«Ты пьян, кажется».

– Ни-ни. Так я часы беру.

Паша все время говорил сонно, будто из-под воды, капитан дремал, и ему было лень соображать, зачем Кирьянову нужны часы, почему он ему кум, и что все это значит.

Вернее всего, что все это он видит во сне. Свиньей и скрягой ему казалось особенно обидно оказываться. Он сказал – только завтра обязательно принеси.

– Обязательно. Спасибо, кум. Я всегда говорил, что ты не свинья, дай, я тебя поцелую.

И он наклонился, обдав капитана винным перегаром, затем вышел боком в двери. Когда он брал часы и брал ли их, Евграф Ильич не заметил и тотчас по уходе Кирьянова снова заснул, так что, когда он пробудился снова, он не знал хорошо, видел ли он сон, или все это было на яву.

Лишь когда он не мог нигде найти своих часов, он уверился, что посещение Кирьянова было действительностью, хотя последний как-то странно вел себя и разговаривал, а может быть, никакой странности не было, а все это показалось капитану спросонья после выпитого вина. Как бы там ни было, но часов Евграф Ильич не нашел и Домне Ивановне об этом ничего не сказал, решив не расстраивать ее прежде времени, а подождать следующего утра. Вдова Захарчук была несколько бледна и все пила квас, отказываясь от еды, о вчерашнем вечере отзывалась одобрительно, с приятностью вспоминая различные эпизоды, часть которых даже ускользнула от внимания Евграфа Ильича. Про часы как-то не вспоминала, чему был очень рад озабоченный и рассеянный капитан.

Конечно, читатель ни минуты не сомневался, что описанный случай с часами отнюдь не был сном, и поручик Кирьянов нисколько не похож на призрак. Спешим уверить его, что и слова поручика были правдивы и без всякой фальши. Семейство Стекловых действительно существовало, и действительно на следующий день после капитанской помолвки у них был назначен вечер, и Катя существовала, в чем мог бы вас удостоверить любой обыватель нашего города, особенно если ему не больше двадцати пяти лет, а еще лучше, если он воспитанник местного реального училища. Вы бы легко могли ее видеть летом на бульваре, зимой на катке, вы бы не обратили не нее, пожалуй, своего внимания, потому что она ничем не отличалась от прочих гимназисток, но было правдой и то, что поручик действительно за нею ухаживал и в этот вечер собирался нанести решительный удар отчасти при помощи капитанских часов. В одном он ошибся, это в том, что Стекловы будто бы ничего не знают о посылке от Павла Бурэ: Катя знала не только о существовании этого мужского украшения, но ей даже был известен внешний вид капитанского хронометра. Поэтому, только что Паша Кирьянов беззаботно вынул часики, показывавшие тоже не менее беззаботно половину девятого, как девица Катенька нежным голосом прощебетала: «Что это, у вас часы Маточкина?»

– Нет, это мои, простите.

«Покажите-ка?» – и барышня наклонилась, рассматривая венок из fleurs de Nice.

«Совершенно такие же, как у Маточкина, и тоже от Бурэ».

– Я выписал себе точно такие же, – проговорил Кирьянов, благодаря судьбу за то, что они сидели под густым кустом сирени, тень которой сделала незаметным густой румянец, покрывший щеки поручика. Неизвестно, поверила ли офицеру гимназистка насчет часов, но в этот вечер держалась львицей и бессердечной кокеткой. Потому вполне понятно, что Кирьянов, вместо того, чтобы нанести решительный удар, попросту напился и отправился с Завьяловым вторым в веселый квартал под красный фонарь, где вполне оценили обновку поручика, а его самого уже давно имели случай оценить.

Капитан, весь день трепетавший, как бы мысли Домны Ивановны не устремились на отданные часы, нарочно лег спать спозаранок, сославшись на нездоровье. Но сон не приходил сомкнуть его глаза: то ему представлялось, что невеста его ночью захочет еще раз взглянуть на неведомые цветы, вьющиеся по золотой крышке, то у него являлось беспокойство, что Паша часы потеряет, то он себя корил за то, что так легкомысленно расстался с ними, хотя бы на время, ставя это в какую-то таинственную и не сулящую ничего доброго связь с грозою, сопровождавшей его помолвку. Поистине никогда еще капитан не испытывал такого беспокойства и, в сущности, по таким пустякам. Как бы там ни было, как ни говорил здравый смысл Евграфу Ильичу, что расстраиваться не из-за чего, что Кирьянов, конечно, беспутный малый, но не вор и не мошенник, но заснуть он не мог до самого утра, то вставая, то снова ложась, то куря, то считая в уме до тысячи. Часов в семь он вскочил и, воспользовавшись отсутствием вдовы, ушедшей на базар, бросился на квартиру своего приятеля. Тот еще спал, разные принадлежности туалета валялись в живописном беспорядке окрест, но часов нигде видно не было, портсигар, зажигалка бульдогом, продранное портмонэ, – а часов нет.

«Верно, спрятал куда-нибудь» – утешил себя капитан и сел на стул у кровати дожидаться, когда Кирьянов проснется, так что первое, что встретил еще не совсем проснувшийся взгляд поручика, был капитан Маточкин, сидевший у его постели.

«Ты что, Граша?»

– Ничего. Часы-то целы?

«Фу, как ты меня напугал. Ну, разумеется, целы, что с ними делается. А я вчера здорово закутил».

– Где же?

«У Семеновны».

– Я спрашиваю, часы-то где?

«Вот пристал со своими часами, тут где-нибудь, они мне вчера и не понадобились, Катя сразу узнала, что это твои; она продувная девчонка и кокетка притом первый сорт».

– Я смотрел уже, тут ничего нет.

«Постой, я сам поищу, тут так наворочено, что ничего не найдешь».

Поручик встал в одном белье, всклокоченный, и стал шарить по столу, по всем карманам, ругаясь и не находя, потом он перестал ругаться и стал рыться в ящиках стола, комода, киоте, под кроватью, под подушкой, даже в ночном шкапике. Наконец, сев снова на кровать, произнес, улыбаясь:

«Ты сам, Граша, может быть, куда-нибудь их спрятал, пока я спал, – так ты скажи, потому что шутки плохи».

Капитан только молча пожал плечами. Тогда поручик снова начал искать по всей комнате, даже по коридору шарил, – ничего.

– Да ты их снимал где-нибудь?

«Нигде не снимал, так в брюках и оставались. Не иначе, как у Семеновны вывалились, сейчас туда поеду. Не помню, с кем я там и был-то: с Кларкой или с Лизкой. Семеновна отдаст, посулить ей красненькую, она найдет, из-под земли выкопает. Ты не беспокойся, я мигом слетаю, ты меня подожди, я сейчас. А то, может, вместе поедем?»

– Зачем же я поеду в такое место, да еще днем? я – жених, как-никак.

«Да, правда, неудобно; тогда подожди меня, я сейчас вернусь и, наверно, привезу их, она – шельма, Семеновна-то».

Капитан сидел почти все время на том же месте, пока Паша не вернулся, то-есть, часа два. Он почти ни о чем не думал и даже удивлялся, что такой вздор может его волновать. Куда же, в самом деле, денутся часы? Ведь это не Париж, не Нью-Йорк, в самом деле! Все жители наперечет, хотя прошлый год пропала у почтмейстера бобровая шапка, так ее и не нашли, у отца протопопа вывезли сундук с платьем из кладовки, тоже не отыс кали. А теперь особенно, цыгане тут близко остановились, они золотые вещи любят, сбыть легче легкого. Наверное, Домна Ивановна с обедом заждалась, как ей-то сказать? Мне-то ничего, а неизвестно еще, как она к этому отнесется. Пробовал читать «Даму с мертвой ногой», – еще тоскливее стало. Кирьянов приехал тоже расстроенный, вошел в комнату, не снимая фуражки, и не говорит ни слова, будто запыхался. Наконец, закурил и произнес: