Солнце и снег

– Но они живы?! – в нетерпении воскликнул я.

– Ты спрашиваешь, чтобы натравить имперцев по нашему следу? – в ее голубых глазах появились незнакомые мне прежде отчужденность и презрение.

– Это не я, – сорвалось с моих губ. – Но ты все равно не поверишь, пока я не докажу…

– Не нужно ничего доказывать и объяснять, – не дала договорить мне Тиара. – Ты всего лишь ребенок, в конце концов. Забудь о нас навсегда, так будет лучше.

Больше она на меня не смотрела. Только потянула за уздцы лошадь и направилась к домику. Я почувствовал себя невидимкой. Сердце мое дрогнуло, словно раскаленный кинжал добрался, наконец, и до него.

– Я сделаю эльфов свободными! – громко произнес я, но она даже не повернула головы.

Я понял, что больше мне здесь делать нечего, и бросился прочь, не разбирая дороги.

Я бежал по лесу до тех пор, пока тело не заломило от боли. Я чувствовал такую тяжесть в ногах, словно на них надели кандалы. В горле пересохло, как у загнанной лошади. Я остановился, пытаясь хоть как-то успокоить сердцебиение и оглядеться. Солнце почти спряталось за горизонтом. Сосны, высокие, как мачты имперских кораблей, окружили плотной стеной. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким потерянным и ненужным.

Я понял, что все это время двигался на юг, как будто мое нутро само стремилось в империю.

– Я сделаю эльфов свободными, – прошептал я и, стиснув зубы и превозмогая боль, пошел дальше. Я должен был сдержать свое слово. И тогда Тиара не сможет так просто отвернуться или назвать ребенком.

Ночь спустя я вышел на широкую дорогу. Я шел и шел, пока не потерял сознание, а когда очнулся, то ничего вокруг не узнавал. Меня подобрал караван работорговцев, направлявшийся в столицу империи – Хаарглейд, что в переводе на человеческий означает «золотой цветок».

Я посмотрел на свои измученные ноги, скованные тяжелыми цепями, потом на сидевших рядом со мной в клетке. Большей частью это были люди, они тихо о чем-то переговаривались. Я неплохо знал хаарский, нас всех ему учили, но слушать их разговоры не стал. Одно меня удивляло. Почему, если империю создали люди, они сами торговали людьми же? Ведь если бы к власти пришли эльфы, мы все были бы свободными. Сначала я решил, что хаары порабощали только снегов, считая их людьми другого сорта, но позже убедился, что кандалы надевали на всех без разбору.

Ехали мы несколько суток. Раз в день нас кормили, и это было хорошо. Я спокойно сидел в углу клетки и ночью, глядя на россыпь звезд над головой, думал, что все складывалось даже неплохо. У меня была еда, и я ехал в самое сердце империи. А туда-то мне и надо было.

За ту неделю я окончательно убедился, что у судьбы был замысел насчет меня. Я смотрел на своих товарищей по несчастью и улыбался, а они, наверное, считали меня душевнобольным.

На одной из многочисленных остановок в местных городках и деревнях, где нас время от времени выгоняли из клетки, чтобы продать какому-нибудь крестьянину для работ, я встретил человека, ставшего мне лучшим другом на всю жизнь.

Вытолкав из клетки на центральном рынке, работорговцы выстроили нас в ряд, и почти целый день мы позволяли себя разглядывать. Эльфы малопригодны для хозяйственных работ, это известно всем, а потому крестьяне смотрели в мою сторону в последнюю очередь. Я был рад, что меня никак не удавалось продать, а потому после очередного отказа нагло улыбнулся одному из хозяев.

Это был здоровый мужлан, один кулак которого был размером с две трети моей головы. Он схватил меня за ворот рубахи, поднял в воздух и швырнул в грязь.

– Будешь тут лыбиться, тварь ушастая! – прорычал он и, прежде чем я успел подняться, с силой ударил ногой в живот.

Покупатели посмотрели на него с ужасом и попятились. Я закряхтел, потом получил еще несколько ударов, пока, наконец, мужика не оттащили его же подельники.

– Ты чего, сдурел? – кричали они.

Обо мне на время забыли. Я лежал в луже и пытался прийти в себя. Почему-то все равно хотелось улыбаться. Вопреки всему. Я стал медленно подниматься на ноги. Послышался скрип колес. Небольшая повозка, запряженная мулом, въехала колесом прямо в лужу и остановилась. С козел спрыгнул худой белокожий паренек и уставился на меня. Я улыбнулся ему.

Улыбнувшись в ответ, паренек наклонился и взял в руки тяжелую цепь, которая сковывала мою левую ногу.

– Я беру его, – сказал паренек работорговцам. Они вдруг разом замолчали и повернулись к нему.

– Пошел прочь, мальчишка! – прикрикнул все тот же мужлан.

– Тихо ты, – остановил его другой. – У тебя есть деньги? – обратился он к пареньку.

– Нет, – он смотрел на него снизу вверх, но держался так уверенно, что мне сразу понравился. – Но если не отдадите его, то скоро все умрете, – продолжал он. Работорговцы нахмурились. – Этот эльф болен рованской лихорадкой.

– Какой еще лихорадкой? – удивились мои хозяева. – Никогда о такой не слышали.

– Посмотрите на его предплечья, – продолжал паренек. – Там ожоги. Раньше на их месте были язвы. Говорю вам, этот эльф болен. Если не хотите умереть, оставьте его.

Работорговцы начали озадаченно перешептываться. Паренек выразительно посмотрел на меня, и я, наконец, понял, что он хотел и зачем врал о лихорадке. Я резко упал в лужу и набрал в рот воды.

– Эй, смотрите! – крикнул кто-то из собравшихся зевак.

Я принялся кататься по земле и пускать изо рта пену.

– Бедный мальчишка, – вздохнул кто-то сочувственно. Работорговцы же отпрянули в сторону и начали спешно собираться. День тогда у них выдался не из удачных.

Мой юный спаситель поднял цепь.

– Мой брат – лучший в мире лекарь, не волнуйтесь. Рован обнаружил эту лихорадку, он ее и вылечит! – громогласно заявил он и, прикрепив мою цепь к телеге, потянул своего мула за уздцы. И я вынужден был отправиться следом.

Итак, дорожка моей судьбы снова повернулась. До самого дома мы не разговаривали, и я послушно плелся за телегой, гадая, зачем же понадобился этому нескладному мальчишке с густой немытой шевелюрой и горящими зелеными глазами.

Позже я не мог насмотреться на них. И дело не в изумительном оттенке чистой зелени, так редко встречающемся у людей. Эти глаза светились почти в буквальном смысле. Я смотрел в них и видел чистую и светлую душу, ясный ум и доброе сердце. Конечно, по-настоящему вглядеться я смог не сразу. Да и в день нашей встречи мне и в голову не пришло, что когда-нибудь захочу.

Дом, где жил мой спаситель, совершенно не соответствовал его облику голодранца, да и архитектурой не вписывался в тот убогий городишко. Это был настоящий особняк, окруженный каменной стеной. Парень повел нас мимо главных ворот на задний двор, где отправил мула в конюшню и, как будто забыв обо мне, принялся разгружать телегу. Я видел, как дрожали его руки, когда он брался за огромные мешки.

– Хочешь, помогу? – подал я голос.

Паренек остановился и посмотрел на меня.

– Я Прис, – представился он.

– Оринг, сын Найтин… – я осекся, поняв, что больше не считаю себя его сыном.

– В имени слишком много прошлого, – заметил Прис.

– Мое прошлое мне уже больше не нужно, – отозвался я.

– Тогда я буду звать тебя Лансом, – Прис протянул мне руку.

Я не знал тогда об этом обычае у людей, а потому только непонимающе уставился на его круглую, как лепешка, ладонь.

– Погоди, – он побежал в конюшню и вернулся с молотом. Несколько звонких ударов, и я снова был свободен.

– Здесь растения для моего брата, – пояснил Прис, беря один из мешков. – Их надо хранить в сухом и темном месте.

– А зачем ему растения? – спросил я, хватаясь за другой мешок. В нос ударил запах свежескошенной травы.

– Рован пытается изобрести эликсир вечного здоровья или что-то вроде того, – пожал плечами Прис и добавил: – Он – гений.

Как будто этого объяснения было более чем достаточно.

– Почему Ланс? – поинтересовался я, когда с работой было покончено.

– Так звали мою собаку, – простодушно ответил Прис и задорно улыбнулся.

Так вместе с новым именем я получил новую жизнь. Оказалось, что Прис и Рован принадлежали к знатному роду снегов, с которым двести лет назад породнилась боковая ветвь императорской семьи. Родители их жили в Хаарглейде и служили при дворе, а детей оставили в родном городишке до поры до времени.

Когда мы познакомились, Ровану было четырнадцать, а Прису, как и мне, – десять. За ними присматривал двоюродный дядя, который, впрочем, почти не интересовался делами племянников, и те были предоставлены сами себе и прислуге.

Дни напролет Рован проводил в своей комнате, где занимался алхимическими опытами, готовил травяные смеси и пытался постичь тайны мироздания. Почти каждый человек в юности задается вопросом, откуда он произошел и для чего живет, но далеко не каждый на самом деле берется это выяснить. Рован хотел понять, как устроен мир. Хотел так сильно, что посвящал этому все свое время и силы. Прис старался помогать, ездил на рынок за травами, чтобы брат мог не отвлекаться на подобные мелочи.

Прис сообщил всем, что я его новый Ланс, и, поскольку никто не стал спорить, я остался жить в их доме.