Искра и Тьма

Крепыш по имени Ларь отвесил ей пощечину — девушка вскрикнула, схватилась за прутья клетки и медленно сползла на землю. Она больше не могла, это было выше ее сил. Горыня высунул закованные в цепи руки и прижал ее к решетке.

— Держись, сестра, — прошептал он. — Не плачь, будь сильной. Держись.

Мечеслав рвался к ней, что-то говорил, она не слышала. Окружавшие ее люди слились в одно сплошное грязное пятно, издающее мерзкие гавкающие звуки. Изредка ей открывался клочок печального осеннего неба, в которое всовывались уродливо вытянутые морды, скалящие в дикой усмешке кривые гнилые зубы.

Но вот она очнулась, едва почувствовав тепло любимого человека, почувствовав его запах, — терпкий, единственный на свете запах, который не перебила вонь немытого тела и измочаленных лохмотьев.

Мечеслав сидел на коленях и прижимал к груди Искру.

— Тебя выпустили и сняли цепи, — проговорила она, слабо улыбаясь, гладя его по щетинистой щеке, притронувшись к заплывшему посиневшему глазу.

— Мы должны идти, — глухо сказал он. — Нас зовут, не знаю куда. Мы должны идти.

Искра поразилась, рассмотрев возлюбленного — он выглядел дико уставшим, словно этот день бесконечных побоев, угроз, насмешек продолжался уже целую вечность.

— Что с нами будет? — спросила она.

— Теперь уже неважно. Обними меня покрепче.

И они, прижавшись друг к другу, побрели сквозь громыхающий, оглушающий слепой неприязнью строй. Вслед им неслись крепко проперченные оскорбления, тычки, плевки. Но в тот миг они остались одни в этом мире, одни в бушующем море.

Одни.

Они держались вместе до конца, их пальцы не желали разъединяться, пока множество цепких рук не оттащило девушку от бывшего царя Воиграда.

На небольшой, расчищенной от толпы площадке перед входом в храм должна была состояться классическая дубичская казнь — побиение кнутом; согласно распространенному мнению — самая позорная смерть, применяемая для воров и насильников. Казненные подобным образом не подлежали захоронению — их тела выбрасывались на помойку. На съедение собакам и стервятникам.

Данную весть во всеуслышание объявил сам Военег — сидя на коне, сверкая вычищенными до блеска доспехами. Весть приняли громом оваций, в котором потонул горестный крик Искры, мечущейся, точно обезумевшая кошка, меж с трудом сдерживавших ее стражников.

Они хотели поставить Мечеслава на колени, но он не повиновался, невозмутимо глядя на Военега. Но его заставили это сделать, ударив сапогом в пах. Толпа разом затихла.

Мечеслав задыхался, отчаянно хватая ртом воздух, прижав одну руку к животу, другой упершись в землю.

Первый удар коротким толстым дубичским кнутом, который предварительно вымачивали в течение суток, звонко, слишком звонко щелкнул — Мечеслав вскрикнул, выгнул спину и упал на живот.

Искра содрогнулась, но не смогла отвести глаз.

Второй, третий, четвертый. Удары градом, со всех сторон, посыпались на Мечеслава, неподвижно лежавшего на земле. Лохмотья разорвались, обнажив множество глубоких окровавленных полос.

— Нет-нет-нет… — шептала застывшая, окаменевшая Искра, и ее очи — два золотых пятака — блестели от дрожавших на ресницах слез.

Военег поднял руку. Палачи остановились.

— Все? — недоуменно спросил он. — Уже?

Но Мечеслав с великим трудом поднялся и с вызовом взглянул на Военега. Тот дал знак. Стоявший справа от Мечеслава взмахнул кнутом, но жертва неожиданно перехватила его — ремень змеей обернулся вокруг руки, — дернул на себя и вырвал кнут из рук опешившего палача.

Дальнейшие события происходили очень быстро: на Мечеслава сразу обрушилось три или четыре удара — один из них попал по лицу, — но князь, казалось, не обратил на это никакого внимания. Мечеслав размахнулся и хлестнул находившегося перед ним — то был Коснята. Сбив взревевшего от боли парня плечом, Мечеслав рванулся вперед, к Военегу, уже натянувшему в испуге поводья, но тут сразу с десяток багунов набросились на взбунтовавшегося воиградского царя и принялись остервенело его избивать.

У Искры опять подкосились ноги, и она чуть не упала, — стражники поддержали ее. Кто-то сзади с криком: «Смотри, шлюха!» — влепил ей затрещину. С ужасом глядя на пыль, клубившуюся вокруг сбившихся в тесную кучу разбойников, убивавших ее возлюбленного, девушка преисполнилась уверенностью, что он уже мертв.

— Верую!!! — внезапно раздался истошный крик, и в толпу избивавших Мечеслава врезался… Клеарх. Багуны в недоумении расступились. — Верую в бога, во Творца… — Клеарх, растрепанный, заплаканный, помог подняться Мечеславу на ноги. — Помолимся, друг. Помолимся и примем смерть с богом в сердце. — Голос Клеарха сильно дрожал. — Вместе… повторяйте со мной, это поможет вам…

Мечеслав уже ничего не видел — все лицо его превратилось в один большой распухший синяк.

— Да… — выдавил он с кровью, судорожно держась за монаха.

— Повторяйте за мной: верую…

— Верую.

— В бога…

— В бога.

— Да кончайте же с ними! — воскликнул Военег. — Проклятье! Это уже смешно выглядит! Что за лицедейство? Еще мученичества не хватало! Убейте их!

— В Творца неба и земли, единого в трех воплощениях… — Оба, прижавшись, сцепившись, сели на колени. Палачи с удвоенной яростью продолжали осыпать обоих ударами. — Даруй же мне мир в душе, во всякий час поддержи и наставь меня, обрати к себе сердца врагов наших. Избавь от сетей ловчих и слов мятежных. Крылом своим осени и защити. Утверди в вере истинной. Благословен ты, Господь мой, Заступник и Избавитель. Только истинно уверовавший в милость твою всеблагую откроет в себе три святых облика твоих. И не убоится более стрелы, пущенной из чащи лесной, и язвы, ходящей во мраке…

Избиение все продолжалось, а приговоренные к смерти никак не умирали, хотя сил молиться у них больше не было. Только лежали, все так же прижавшись друг к другу и вздрагивали от нескончаемых ударов.

Искра лишилась чувств, и стражники, увлеченные зрелищем, бросили ее на землю.

Конец этому безумству положил Тур. Совершенно неожиданно для всех он, шепча под нос ругательства, спрыгнул с коня, обнажил меч и, фыркнув на палачей, вмиг отпрянувших, подошел к Мечеславу.

— Брат, я помогу. Помогу тебе, брат, — сказал он и, вложив меч в его руку, помог уже почти мертвому человеку заколоть себя. — Умри как воин, брат, — добавил он и, с сомнением взглянув на Клеарха, зарубил и его.

Затем встал, сунул клинок обратно в ножны, сурово посмотрел на Военега, плюнул в его сторону и ушел.

И Военег, посмотрев вслед Туру, недовольно расталкивавшему стоявших у него на пути, притихших, вспомнил слова Андрея. Вспомнил и тотчас же понял, как сильно ошибся.

Мелкий-мелкий дождь висел в воздухе, словно снег. Он пришел с резко нахмурившимся небом, и следом торопливо явились сумерки. Но, несмотря на холодную, слякотную погоду, Воиград шумел, жил, перерождаясь в нечто, может быть, более уродливое по сравнению с тем, что было. Хотя… как знать? Те, кто помнил Блажена, могли бы поспорить.

Багуны, дубичские сановники, дружинники предателя Дробуша теперь переключили все внимание на предстоящее сожжение царя Бориса и последующие поминки, что должны были состояться в большом тронном зале. Кстати, Военег распорядился убрать оттуда трон и поставить на его место орлиный из малого тронного.

Команда из пяти человек под предводительством крепыша Ларя суетливо, скрытно, во тьме, закапывала тела Мечеслава и Клеарха за кремлевской стеной, в глухом безлюдном месте.

Сам Военег, а по сути — Великий князь Дубича, Воиграда и Нижней Аларии, первый вересский владыка за полторы тысячи лет, простерший свою власть на столь огромную территорию, сидел в своей комнате в скверном настроении. Неподалеку тихо-тихо плакала Добронега. Военег прекрасно понимал ее. Он хорошо знал все упреки, что она могла бы ему высказать (хотя она ни за что бы ни осмелилась), и терзался от этого еще сильнее.

Он понял. Понял после поступка Тура, что всеми его действиями руководила трусость. Он боялся за свою жизнь, будучи окруженным людьми без веры, без совести и чести. Поэтому он отдал им на растерзание Мечеслава, монахов, прочих — чтобы утолить их голод. Поэтому предложил Андрею стать наместником в Воиграде, ибо хотел задобрить воиградцев. Поэтому не разрешил убивать Горыню и Искру — потому что не знал, что собой представляет Волчий Стан, но понимал, что народ, долгие годы воюющий с жестокими степняками, может оказаться весьма грозным и неудобным врагом.

Вот, оказывается, как. Он — Военег — трус. Даже в отношениях с Добронегой он страшился повторить ту безумную свою выходку. Ему постоянно мерещилась Лада. Видя обнаженную Негу, он вспоминал… Ладу.

Боже! Как легко быть изгоем, парией, разбойником! Как легко, ведомым мыслью о мести, о власти, славе, идти по трупам к намеченной цели — и как трудно удержаться на вершине, сохранить рассудок, свой прославленный холодный разум!

Военег сидел, охваченный приступом страха, а Нега плакала, никак не решаясь спросить: «Почему? За что?».

Искра очнулась все в той же конюшне и в первый момент подумала, что все произошедшее у храма ей приснилось, но потом…

Как больно. Впервые ей отчаянно захотелось умереть. И, преисполнившись решимостью, девушка попыталась встать и сделать это — любой ценой, хоть как-нибудь, но тут поняла, что связана по рукам и ногам.

— Проклятый! — закричала она в темноту. — Ты и это предусмотрел?! Ты и это предусмотрел… Будь ты проклят! Будь ты проклят во веки веков! Да иссохнет твое тело, да поразит тебя тяжкое безумие! Проклят! Ты не проживешь и года, нечестивец! Я призываю Небеса в свидетели! Чтоб ты сдох, мерзавец! Проклят, проклят, проклят!!!

Она умолкла и долго лежала — безмолвно, отрешенно. Время превратилось в бесконечность; в мыслях пестрой круговертью проносились последние месяцы: прощание со Светлогором; Сивояр-колдун, умевший превращаться в сову; Шагра, песочный человек и рассыпающийся на его руках младенец; битва с мертвецами и таинственный крик последнего. С бородой веером. Что за запах он имел в виду?

Вспомнился ей и Девятко, и встретившийся на пути вестник. Жуткие сны о заброшенном городе и владыке его Тысячеликом. А потом была любовь, первая ночь, боль и кровь. И последняя ночь, такая волшебная, неземная…

И смерть возлюбленного.

Потихоньку воспоминания угасли. Искра стала замерзать. Дождь усилился, и сквозь дробный стук капель по кровле она услышала треск горящих бревен. Ей показалось, что жар погребального костра дохнул ей в лицо.

Они пришли очень тихо, Искра ждала их.

— Вы? — проговорила она, не открывая глаз. — Убьете меня сейчас, во дворе? Для этого пень? Мне все равно. Давайте, собаки, рубите голову, будьте вы прокляты…

Шипели факелы. Гости переминались с ноги на ногу.

— Так много на одну? Трусы…

Кто-то ласково погладил ее по волосам. Мягкая женская ладонь. Знакомая. Искра открыла глаза и увидела перед собой… Буяну.

Служанка быстро зажала ей рот.

— Молчи, — сказала она. — Ничего не говори. Гуннар, развяжи ее.

Черный Зуб, все такой же невозмутимый, перерезал путы кинжалом, после чего тихо и незаметно вышел из сарая.