Волки не дремлют

II

Павел Орешкин не дошел до Берлина в 1945 году. Был ранен и не помнит, как оказался сначала в плену у немцев, в их госпитале, а потом в американском лагере для перемещенных лиц. Большинство из этих лиц хотели как можно скорее «переместиться» на Родину, и советское командование делало все, чтобы ускорить их возвращение. Но бывшие союзники имели на этот счет свое мнение.

Большие партии военнопленных или угнанных немцами советских граждан исчезали из официальных лагерей и появлялись где-нибудь в лесных баварских долинах или в покинутых хозяевами западноберлинских особняках.

Вот так, спустя несколько месяцев после окончания войны, и Павел Орешкин попал в Берлин, но не как воин-победитель, а как неопределенная человеческая единица — без имени, без документов, без прав. Не сразу он разобрался в происходящем, думал, что придется пройти очередной бюрократический этап перед возвращением домой. Однако вскоре он убедился в том, что союзники отнюдь не торопятся передавать его советским властям.

Уклончивые ссылки на послевоенную неразбериху, на формальные затруднения в переговорах определенных ведомств, сопровождались сначала туманными, а потом все более определенными намеками на преимущества западного образа жизни, на возможность сделать хорошую карьеру. Иногда американские «друзья» в целях «просвещения» приносили ему какие-то сомнительные газеты и брошюры с рассказами о «сибирских ужасах», ожидавших вернувшихся военнопленных, или подсылали «очевидцев», видевших все это своими глазами.

Павел вообще-то не верил всей этой белиберде и упорно ждал отправки на Родину, но с каждым днем надежда на это таяла. Окончательно он понял всю безвыходность своего положения, когда через несколько месяцев его привезли в ничем не примечательный трехэтажный дом, выделявшийся только тем, что у подъезда стояли два сержанта в касках американской военной полиции. Его провели в кабинет, на дверях которого он с трудом разобрал написанное по-английски слово «Россия».

На этом познания Павла в английском кончались, и он удивился, когда плотный пожилой человек в форме полковника американской армии отпустил сопровождавшего его офицера и заговорил на довольно сносном русском языке, и довольно откровенно:

— Вы, наверное, догадываетесь, что я не совсем военный, скажу прямо: я разведчик. Следовательно, знаю многое такое, о чем другие и не догадываются. Советую вам верить мне. Так вот, забудьте про Россию: вас там не ждут, а если и ждут, то не с цветами. Поверьте, нам было не так уж трудно «проинформировать» красное командование о том, что вы сдались в плен добровольно и, больше того, что оказывали некоторые услуги немцам. Кое-какие германские документы мы получили, так сказать, в наследство, ну и иногда слегка дополняем их.

— Понятно, — сказал Павел, так как полковник замолчал, раскуривая сигару. Делал он это не очень умело.

— Тем лучше. Кстати, я забыл представиться. Моя фамилия Купер.

«Врешь», — подумал Павел равнодушно, но промолчал.

— А о вас я кое-что знаю, — продолжал полковник. — Мне говорили, что вы неглупый человек, с сильной волей и твердым характером. Но, поверьте, ваше упорство достойно лучшего применения! Мы могли бы договориться...

— Вряд ли! — не выдержал Павел.

— Не спешите. Я не буду расписывать райскую жизнь, которая ожидает вас здесь. Она действительно может стать такой, но, разумеется, не даром. Цена — сотрудничество с нами. Тогда, кто знает, вы сможете побывать даже на Родине, правда, кратковременно и не как турист, — полковник рассмеялся, довольный шуткой.

— То есть, как шпион, — Павел тоже улыбнулся.

— Если вам нравится это слово... Однако, как у вас говорят, все работы почетны, особенно если... за них хорошо платят.

— Нет, — сказал Павел, — не стоит стараться, мистер... Купер. Я атеист, и не продаюсь даже за райские яблоки.

— Не стоит торопиться. Мы еще поговорим. А на досуге поразмышляйте над тем, что в раю, кроме яблок, есть еще кое-что.

Купер беседовал с Павлом еще несколько раз, но все их разговоры в том или ином варианте повторяли первый. Для Павла эти свидания имели одну ценность — возможность вырваться из своей, хоть и комфортабельной, но напоминающей тюремную камеру комнаты и из окна машины понаблюдать берлинскую жизнь. Маршруты поездок, кстати, никогда не повторялись. Правда, эти наблюдения принесли и горькое разочарование: Павел убедился, что убежать практически невозможно.

Иногда Павел думал, что, может быть, стоит согласиться на предложение Купера. Пройти подготовку, узнать как можно больше, а оказавшись в СССР, тут же явиться в органы МГБ и все рассказать. Должны же ему поверить! Все это было вроде бы логично, но непобедимое внутреннее чувство говорило Павлу, что это не выход. Как ни верти, но дать подписку на шпионаж против Родины — все равно, что изменить, хотя бы формально. Он не мог на это пойти и каждый раз давал себе слово бороться до конца.

Летели бессмысленные, похожие друг на друга дни, и однажды Павел понял, что в его жизни надвигаются какие-то перемены. Вот уже несколько недель его не вызывали к Куперу и вообще о нем, кажется, забыли. Он не мог, конечно, знать, что в это время в Советском Союзе объявился его двойник.

Хуже всего была полная неизвестность. Павел все заметнее стал нервничать, почти перестал спать по ночам. Вместе с ним жили еще несколько человек, как он догадывался, его соотечественники, но общаться им было строго запрещено. Впрочем, и видел-то он их мельком, прогуливаясь по замощенному двору или по довольно обширному парку, прилегающему к заднему фасаду особняка. Разговаривать можно было лишь с двумя-тремя американцами в штатском, которые иногда заходили к нему поболтать, особенно один по фамилии Краус. Он был в довольно большом чине — подполковник, но вел себя просто, охотно шутил, вроде бы много рассказывал, но после его ухода вспомнить было почти нечего. Это-то Павлу и не нравилось.

Особенно не хотел он с ним встречаться сегодня. Вернувшись после обеда с очередной прогулки по парку, Павел от нечего делать решил прилечь. Он снял пиджак, поправил подушку и вдруг резко отбросил ее в сторону. Под подушкой лежала какая-то бумажка. Крупными печатными буквами на ней было написано по-русски: «Вам угрожает опасность. Вы много знаете, но не приносите пользы. Сегодня вечером после разговора с Купером постарайтесь покинуть особняк и идите к мосту. Там увидите белый «Оппель-капитан» и спросите у водителя: «Это машина из Франкфурта?» Далее положитесь на шофера. Все зависит от вас. Или сегодня, или никогда!.. Записку сожгите. Ваш друг.»

«Провокация? — думал Павел. — Но что она им даст? Хотят убить при попытке к бегству? Зачем же поднимать шум на оживленной улице, когда это можно сделать тихо и незаметно прямо здесь?».

Так ничего и не решив, Павел хотел спросить у часового, не заходил ли кто в комнату, но передумал. Еще раз внимательно перечитал записку и сжег ее.

Постояв у окна, Павел прилег на кровать и уставился в потолок. Решение не приходило. Мысли путались, а мозг упрямо сверлили слова: «Сегодня или никогда!..» Страшное слово «никогда». Он снова подошел к окну и увидел расхаживающего по двору Крауса. Тот тоже увидел Павла и помахал ему рукой.

— Пусть будет сегодня, — прошептал Павел. — В конце концов терять мне нечего...

В комнату вошел Краус. Дверь он почему-то не закрыл и громко сказал:

— Шеф снова вспомнил о вас, поедемте.

— Господин подполковник, — голос Павла дрогнул, но он справился с волнением. — Разрешите узнать, зачем я понадобился Куперу?

— Чего не знаю, того не знаю. Собирайтесь.

— Если за тем же, то лучше и не ездить. Я своего решения не изменил.

— Напрасно горячитесь, друг мой. Все к лучшему в этом лучшем из миров.

— Вы что, серьезно считаете меня своим «другом»? — Павлу стало даже весело. — Хороши друзья, которое хотят купить душу...

— Как знать, — перебил его Краус и вдруг подошел к кровати. Взяв подушку, он положил ее на место и нравоучительно произнес: — Уходя из комнаты, постель надо заправлять.

«Провокация. Чистейшей воды провокация, — стучало в мозгу у Павла. — А, черт с ним! Рискну. Все равно хуже не будет».

В кабинете полковника Павел, не дожидаясь вопросов, спросил сам:

— Что вы от меня хотите?

— Не очень много, — Купер слегка улыбнулся. — Вы окажете нам всего одну небольшую услугу, а уж мы вас не забудем. Вы молоды, только начинаете жить и в ваших интересах сделать это начало солидным и красивым.

— И в чем же эта услуга будет заключаться?

— Вот это уже мужской разговор! — оживился Купер. — Как вы смотрите на то, чтобы съездить в Якутию, навестить своего дядю и... э-э-э... любимую. Попутно выполните пустячное поручение, а?

— Кого-нибудь убить, что-нибудь украсть или взорвать?

— Ну что вы! Все гораздо проще...

— Проще, господин полковник, может быть только одно, — перебил Купера Павел, — я действительно хочу попасть в СССР. Но только как свободный советский человек. Как гражданин своего отечества. И вы обязаны выполнить это мое требование. Слышите: требование! Иначе вам рано или поздно придется за все отвечать по закону. — Павел чувствовал, что говорит лишнее, но остановиться уже не мог. — Я догадываюсь, что это наш последний разговор, вам ничего не стоит уничтожить меня, но подумайте вот над чем, господин... Купер. Сегодня вы — представитель великой державы, а совсем недавно были представителем «великого» рейха. Где он, этот рейх? Объяснять дальше?

— Не стоит, — полковник уже справился с собой и говорил почти спокойно. — Краус, в карцер этого идиота. Самый строгий режим! Ни куска хлеба, ни глотка воды! Подохнет — туда ему и дорога, не жалко.

— Слушаюсь, сэр, — Краус небрежно отдал честь и равнодушно бросил Павлу: — Давай вперед!

Спускаясь по лестнице, Краус как бы про себя заметил:

— Вот и поговорили по душам. Даже послушать интересно было. — А как только они спустились вниз и поравнялись с часовым у бокового коридора, Краус вдруг хлопнул себя по лбу, чертыхнулся и поспешно стал подниматься обратно к Куперу. Вернулся он минут через пять и, не увидев около часового Орешкина, спросил, где русский.

— Он в туалет попросился, сейчас вернется.

— А кто тебе, осел, разрешил его отпускать? — заорал Краус. — Я специально оставил его с тобой, чтобы ты за ним следил!

— Так точно, сэр! Но я...

— Молчать, болван! Приведи его быстро!

Часовой вернулся моментально. На нем лица не было. Побледневшими губами солдат прошептал:

— Он исчез, сэр...

— Как исчез?! Что ты мелешь!

— Честное слово, сэр, в туалете его нет... Я все время был здесь... Только на минутку отошел к телефону... Но это же...

— За «это же» пойдешь под суд, скотина! А... — Краус махнул рукой и сам спустился в туалет. Оттуда он пулей проскочил мимо часового, на ходу бросил: — Ну, я тебе покажу, стерва, где раки зимуют, — и тут же влетел к полковнику:

— Господин полковник, Орешкин... исчез! Индюк часовой прозевал его.

— Только этого не хватало, — Купер побледнел. — Впрочем, далеко ему не уйти. Немедленно оцепить ближайшие кварталы и закрыть зональную границу! Пустить по следу собаку! Вряд ли у него есть помощники...