Деревня на перепутье

Арвидас резко обернулся.

— Что ты сказала?

— Я могу занять место Гедруты.

Арвидас ошалело смотрел на жену.

Она стояла в дверях кухни, скрестив на груди руки, и как-то странно улыбалась.

— На ферме пятьдесят восемь телят, — сказал он приглушенно, скрывая радость. — За таким стадом, хоть там и молодняк, не шутка усмотреть. В семь утра придется быть в телятнике. Куда денешь ребенка?

— Арвидукас любит по утрам дольше поспать, да и не такой уж он маленький, посидит до завтрака дома один. Управлюсь, не бойся. Вот с завтраком для тебя хуже — не успею приготовить.

— Ева! Неужели ты серьезно?

— Да, Арвидас. Я хочу поработать в колхозе. Может, потом и пожалею, но теперь, если ты ничего против…

— Я — против? Ты же меня спасла, родная, — Арвидас взволнованно глядел на жену, стоящую в дверях кухни, и не мог унять дрожание губ, которые расплылись в радостной, но льстивой и потому неприятной для него самого улыбке. Но он был бессилен перед поднявшимися чувствами. Подскочил к Еве, схватил ее в охапку и понес по комнате с криком: — Завтрак! Нашла чем напугать! А я вот рассержусь и сам себе сделаю завтрак. Думаешь, плиту растопить не сумею? Ах ты, колхозная телятница! Арвис, сыночек! Набери воды. Будем крестить новый кадр фермы крупного рогатого скота.

Ева что-то лопотала, махала ногами; его губы лезли к ее губам, щекотали глаза, щеки, грудь, колени. Она несильно отталкивала от себя лохматую голову, тая от нахлынувших чувств, и ей казалось, что все это во сне. Ох, как давно не было ничего похожего…

— Ах, боже мой… — застонала она и заплакала.

Арвидас опустил ее на пол и смущенно погладил по голове. Тогда она заплакала еще сильнее.

— Евуте, девочка… По правде, я уже не знаю… не могу понять… К чему эти слезы?

— Я думала, ты уже… а ты еще меня любишь… — прошептала Ева.

— Успокойся. Не надо чего-то выдумывать. — Арвидас взял ее за плечи и мягко повернул лицом к зеркалу в створке шкафа. — Погляди-ка. Неужто молодые не стоят друг друга?

Она улыбнулась сквозь слезы и приникла к груди Арвидаса, дрожа, словно промокший котенок.

…Рано утром, когда она встала, чтобы отправиться в телятник, Арвидас сказал:

— Не помню, говорил ли я вчера: Римшина Бируте ушла из дому.

— Нет, — ответила она.

Арвидас коротко пересказал вчерашнее происшествие во дворе Лапинаса.

— У родителей ей больше делать нечего, — добавил он. — На время ее приютила Страздене. Но я не хочу, чтоб она жила у этой бабенки. Нет ли у тебя лишней кровати, девочка?

— Что ты придумал? — забеспокоилась она.

— Мы уступим Бируте одну комнату. Которая пустует. Хорошо бы, чтоб ты до вечера все оттуда убрала.

— Но куда? Муку, мясо? — приуныла Еда. — Придется тащить на чердак. В этой комнате было так удобно…

— Сегодня я вернусь пораньше. Помогу все перетаскать на чердак, — сказал Арвидас голосом, не допускающим возражений.

— Хорошо, — оскорбленно сказала Ева. — Я не знаю этой девчонки, но раз ты хочешь поселить ее в своем доме, то и делай, как тебе угодно. Я дам ей диван, и белье, может, и еду, если тебе заблагорассудится. Что ж, прошу — жду дальнейших указаний.

И ушла кормить телят, будто на каторгу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Что людей разделяет