Росток

Григорий выпил коньяк, взял чашечку с кофе.

Довольный угощением, Морозенко вопросительно посмотрел на него.

— Все, Икарус. На сегодня хватит. — Григорий легонько стукнул по столу ладонью.

Морозенко, ничего не сказав, поплелся в другой конец зала в надежде, что кто-нибудь заметит его и пригласит за свой столик.

Григорий допил кофе и, откинувшись на спинку стула, обвел взглядом посетителей. Ни одной знакомой души, кроме Морозенко. Почему-то нет агропоэта Геника Захребетенко-Мацошинского, подписывающего свои вирши псевдонимом «Иван Щеня» — на большее не хватило выдумки. Нет и веселого, остроумного Остапа Дедоренко — преподавателя философии из Лесотехнического института. Странно. Они, как правило, всегда забегают сюда по вечерам «передохнуть» после работы. Почему же сегодня их здесь нет?

— Знаешь, встретил сейчас одну доцю. Обещала прилететь на часок, — прервал мысли Григория вошедший журналист Максим Бигун.

Бросив на музыкальный ящик увесистый портфель, он стал рыться в карманах. Максим никогда не скупился и порой тратил за вечер весь свой месячный заработок, угощал совсем незнакомых людей.

— Посиди, Григ, я мигом, — Максим побежал к буфетной стойке и густым басом пророкотал: — Фарида, бутылку шампанского и пять кофе.

Григорий еще раз окинул взглядом посетителей. Увидел Морозенко, пристроившегося за чьим-то столиком. Поймал себя на том, что смотрит на него как-то снисходительно, отчужденно.

«Ну что я надеюсь здесь найти? Общения? Развлечений? Ничего этого здесь нет, хотя иногда и случается. Да, случается». Григорий стал вспоминать подробности одной забавной истории.

...Остап Дедоренко стоял перед Захребетенко-Мацошинским и пел ему дифирамбы:

— Ты, Геник, талант! Ты, Геник, глыба! Уже одно то, что ты смог протолкнуть свою книжицу в издательстве, о многом говорит.

— Ну что ты, я не глыба. Песчинка, — отнекивался Геник.

— А твои эпические строки о дедах-хлеборобах?.. Как там у тебя?

— О вы, поседевшие деды-хлеборобы... — угодливо подсказал Геник.

— Вот-вот. Сразу видишь этих умудренных опытом жизни дедов. Вроде бы и обычные слова, но ты их так разместил, что в них слышится музыка Грига. Нет, ты, Геник, глыба!

После четвертой рюмки Захребетенко-Мацошинский не устоял перед натиском философа. Размякшим языком залепетал:

— Конечно, Остап, тебе со стороны видней. Сдаюсь! Я действительно глыба! И не простая, поэтическая! С дедов-прадедов...

С тех пор Геника часто называют Глыбой. Придя в кафе, он клятвенно заверяет всех, что не возьмет ни капли спиртного, пока не вскарабкается на какой-нибудь из поэтических Казбеков. Но каждый раз отправляется домой навеселе. Когда ему предлагают выпить, он долго мнется, отказывается от угощения, ссылаясь на строгость жены: она молодая, он же — в годах... Все понимают его нехитрую игру и охотно поддерживают ее.

— Над чем задумался? — Максим стукнул о стол бутылкой шампанского. — Не переживай! Сейчас углекислый газ вытравит всю душевную горечь.

— У тебя сегодня удача, Максим? — улыбнулся Григорий.

— У Максима всегда удача! Максим умеет работать по-черному. О, взгляни! К нам ползет Глыба.

Захребетенко-Мацошинский не спеша подошел к столику:

— Привет лучшим людям города! По какому случаю транжирите пиастры?

— Завтра в газете дают мой очередной шедевр. — Максим метнулся к буфетной стойке, принес три фужера, наполнил их шампанским.

Григорий скосил глаза на Геника. «Сейчас он затеет игру в отказ, заставит упрашивать себя, потом сморщится, выпьет... Что скрывают внешние параметры его поведения, если заранее известна отправная точка? Он пришел сюда с выработанным — сознательным или бессознательным — намерением отведать хмельного. А я? Ну, у меня не то... Хотя... Побуждения, если их формализовать, у обоих определенно одинаковы».

— Пей, Глыба! — Максим протянул Генику фужер.

— Обещал сам себе... Жене обещал... — заложив руки за спину, начал отказываться Геник.

— Которой? — хлопнул его по плечу Максим. — У тебя же не одна.

— От старших ума-разума набираюсь, — отпарировал Геник. — Ты уже присмотрел себе здесь какую-нибудь доцю или... — Он вдруг умолк, почесал затылок. — Посмотрите, какая богиня переступает порог нашей кнайпы. Эх, жаль — не одна.

Григорий повернул голову к двери. Увидев Максима Ромашко, доцента-математика из своей лаборатории, обрадовался. А кто же это с ним? Действительно, богиня.

— Максим, идите к нам! — позвал он Ромашко и его спутницу.

Бигун тут же бросился к буфетной стойке, принес еще два фужера.

— Майя Беркович, когда-то учились в одной школе, — отрекомендовал Ромашко «богиню». — Занимается медицинскими эмпиреями... Вот встретились случайно. Решили зайти, выпить кофе.

— А чего-нибудь покрепче не желаете? — пробасил Бигун.

— Можно и покрепче, — улыбнулась Майя.

Она сняла беретик, и ливень черных волос, выпущенных на волю, хлынул на плечи, закрыл часть высокого лба.

Бигун поставил перед каждым по фужеру с шампанским, повернулся к Майе.

— Сейчас я вас, доця, познакомлю с вашими новыми будущими друзьями. Григ Савич... Мудрец и зануда, обязательно закончит свои грешные дни в психиатричке... Лучший поэт среди агрономов и самый даровитый агроном среди поэтов Геник Захребетенко-Мацошинский, краеугольный камень нашей литературы... Ну и я... Максим Бигун... Выдающийся летописец дней нынешних и минувших. Такого пера, как мое, не найдете на всей Украине.

— Почему это вы, Максим, обо всех с перчинкой, а о себе с медком? — лукаво прищурилась Майя. — Некорректно...

— Пропорции соблюдены! — засмеялся Максим. — Разве я один не стою всех их, вместе взятых?

Григорий в открытую, без всякого стеснения разглядывал Майю. Да, ничего не скажешь — красавица. Цвет лица матовый, нежный. Под длинными ресницами притаились синие тлеющие угольки, готовые в любую минуту, в зависимости от настроения, вспыхнуть жаром или тут же угаснуть.

— Маечка, я впервые вижу такие волосы, — слегка дрогнувшим голосом произнес Григорий. — Это же не волосы, а... черный водопад.

— Гриша, что случилось? — Ромашко снял очки и стал протирать носовым платком стеклышки. — Неслыханно! Гриша Савич смог скомпоновать комплимент! Если скажу об этом на работе — никто не поверит.

Майя положила тоненькие наманикюренные пальчики на ладонь Савича:

— Мне сразу показалось, что я вас знаю давно.

— Мне тоже, — Григорий изогнул лодочкой ладонь, и в ней, будто гребцы, уютно и беззаботно умостились пальцы Майи. — Куда поплывем?

— Как можно дальше от банальности, — глаза Майи сузились, заискрились, излучая доверие и любопытство.

Григорий без усилий раздвинул призрачную завесу, которой женщины отгораживают сокровенное, заглянул за нее, за эту завесу. Заглянул неожиданно, решительно и отступил — незаметно, украдкой, на цыпочках. Чтобы отвлечь внимание Майи да и свое от мгновенного замешательства, спросил первое, что пришло в голову:

— У вас есть машина?

— Допустим...

— Я бы с вами... — Он хотел сказать, что поехал бы на край света, но сказал совсем другое, противоположное: — Никогда бы не решился ехать... Ваша нервная система... вызывает опасение... Когда вы видите красный свет светофора, сетчатка глаз должна передать возбуждение через движительную зону коры, чтобы мускулы включили тормоза. При зеленом свете возбуждение сетчатки должно передаться так, чтобы клетки в движительной зоне коры заставили мускулы открыть подачу горючего. Вы или слишком быстро затормозите, или помчитесь на красный свет. — Заметив осуждающий взгляд Майи, Григорий замялся. — Это не я, это англичанин Эшби.

— А кто он такой? — с едва уловимой усмешкой спросила Майя.

— Уолтер Рос Эшби. Нейрофизиолог. Проницательный и мудрый. Его гомеостат... Знаете, что такое гомеостат? Это электронная система, моделирующая способность живых организмов поддерживать некоторые параметры в физиологически допустимых пределах. Например, температуру...

— Дрожу от любопытства, — по пухлым губкам Майи пробежала темная змейка иронии. Отодвинув волосы, упавшие на глаза, она провела пальцами по бровям. — Меня от ваших слов в жар бросило. Тоже параметр?

— Не кусайтесь, — Григорий наклонил голову, коснулся лбом мехового воротника Майи. — Гомеостату для адаптации к каким-нибудь переменам нужны миллиарды лет, живому же организму достаточно и нескольких секунд... Вот и я постепенно приспосабливаюсь к вам. Еще немного и, наверно, решусь... На колеса — и к черту в зубы!

— Интере-е-сно, — пропела Майя. В ее глазах появилась лукавинка. — Неужели живой организм может адаптироваться за несколько секунд? Приведите пример.

— Уже привел! Разве не заметили? Начал с параметров, перебежал к гомеостату, наконец сел в машину. В вашу...

Григорий запнулся на последнем слове, хотел перейти на шутки, недомолвки, намеки, но почувствовал, что легкий, банальный разговор не вызовет у Майи симпатии. А вот тяжелые, неуклюжие, угловатые выражения, словно камни, падающие в воду, чем-то задевают ее любопытство, отстраняют от Ромашко, от шумной компании. Поэтому продолжил на своем привычном, научном языке:

— Несколько необычный подход к созданию механизма логики. Однако он способствует заострению четкости логического анализа явлений в организме, учит построению логических структур там, где, на первый взгляд, лучше обойтись одним прямым аналитическим исследованием...

— Подход действительно необычный, — прервала его Майя. — Но вряд ли можно добиться эффекта, если не сопоставлять анализ с фактами и закономерностями, скажем, биологических процессов во мне: живой и теплой. Неорганический мир воздействовал на моих предков многие столетия. Следует ли из этого, что в моих действиях нужно усматривать лишь механические и физико-химические процессы?

Григорий оторопел. Майя заметила его замешательство, кокетливо улыбнулась:

— Усадить бы вас сейчас в машину и — к Судовой Вишне, в лес! Там есть райская поляна, озеро...

— Неужели вы разбираетесь в этих сложностях? — выдавил наконец Григорий.

— Немного. Звание врача обязывает. Когда встречаешь умного собеседника, не хочется выглядеть глупой.

Растерянно хлопая ресницами, Григорий легонько стиснул пальчики Майи, почувствовал в ответ ее слабое пожатие.

— Ну, ты, Григ, хват! Ну и ловелас! — разорвал Максим своим басом едва возникшую нить понимания между Майей и Григорием. — Ромашко, ловишь ворон! Такую доцю отдаешь ни за понюх табака. И кому? Если бы мне, старому волоките, — тогда другое дело. Боги не гневались бы!

— О, как это поэтично! — воскликнул Геник.

Майя с каким-то безразличием посмотрела на Бигуна. Синие угольки ее глаз потускнели, словно покрылись пеплом.

— Максим, вы любите латынь?.. Ego rum resurrectio! Это значит: я есть воскресение и жизнь...

— Доця, ты мудра! Давайте выпьем за доцю!

— Пора, — поддержал Максима Геник.

Бигун и Захребетенко-Мацошинский тут же опорожнили свои фужеры до дна. Ромашко и Майя только пригубили шампанское. Григорий, сделав несколько глотков, поставил фужер на стол, задумался.