Колыбель

— Ты так рассказываешь, будто все сам слышал.

Зайцев покраснел.

— Не слыхал я, как там они свои отношения выясняли. Груша мне рассказывала. Пришла и давай. Впервые за двадцать лет обратилась ко мне. Плачет и рассказывает. Жалко так стало.

— Сколько ей лет?

— Около сорока что-то.

— Где она сейчас?

— Вроде на стройке. Общежитие ей дали как будто. Жалко, хорошая доярка ушла. Эта стройка у меня всех людей переманит... Постой-постой, не перебивай! Я к самому главному подошел. Не хотел все рассказывать, да передумал. Тебе расскажу дальше, как на духу. У нее, наверное, ребенок будет... мой. — Зайцев замер, будто бы дышать перестал.

— Я не верил, — ответил Жванок после некоторой заминки. — Не верил. Думал, поклеп.

— Мужика, Шурку, жалко, — пробормотал Зайцев. — Земляной человек. Она ушла, он как свихнулся. Посрывал в доме полы, оранжерею сделал. Она цветы любит, говорит Шурка, людям объясняет. Узнает, что у меня столько тюльпанов, вернется...

Зайцев ненадолго смолк.

— Я ей снова безразличен, как тогда, когда жинка ко мне приехала.

— А она тебе?

— Нет. Она мне небезразлична. Она, понимаешь... Я уже давно на себя рукой махнул. Смотреть в зеркало годами не мог. Бреюсь и плююсь... Вымотаешься за день. Колода колодой. Я и махнул на себя рукой. А теперь тоскую по Грушке. Дитя моего носит, может, потому...

— Жена догадывается?

— Видать, слух и до нее дошел. Но мы пока не касались этого вопроса.

— Ну, ладно. С этим покончили. Второе. Почему не принимаешь в колхоз, как его? — Жванок заглянул в записную книжку. — Василия Федоровича Конешно.

— И не приму.

— Ведь возвращается человек. У других бегут на стройку, к тебе же возвращаются.

— Хватит! Хлебнул я с этим фокусником... У меня трактора не лишние.

— Именно. Этот Конешно механизатор. Чем плохо?

— Я повторяю .У меня нет лишних тракторов, которые этот Конешно большой любитель топить в озере.

— А-а? Он тот самый?

— А какой же? Мне чудики не нужны. Хватит.

— Чудики, говоришь? Да на них, если хочешь знать, мир стоит.

— Может, на каких-то и стоит, только не на Ваське. Под ним этот мир трясется.

— Ну-ка, ну-ка, напомни историю с трактором!

— Есть в управлении у Абуладзе женщина, кажется, экспедитор, из-за нее все и случилось. Влюбился Васька. Она замужняя. Решил привезти трактором с острова тюльпанов... И смех и слезы. Уйди Грушка от Бакланова пораньше, не надо было бы гнать трактор по озеру, взял бы у Шурки.

— Не взял бы, — улыбнулся Жванок. — Расти тюльпаны у него под ногами, он все равно погнал бы трактор через лиман на остров. Психология влюбленного. Ему надо обязательно звезду и непременно с неба достать.

— Не возьму! Нет у меня настроя снова с ним Мы тариться. Хватит. Пускай другие помучаются, поотвечают за его судьбу...

— Итак, подведем итог нашей беседы. Два вопроса остаются открытыми. — Богдан снова закурил и тут же отложил сигарету. Голова кругом пошла. Севшим голосом продолжил: — Остаются открытыми вопросы о дорогах и с этим парнем. И еще один.

— Какой еще? — вздохнул Зайцев.

— ...И еще один. Надо тебе поехать, Андреевич, в санаторий. Займись в конце концов не делом, а телом. Ну куда это годится? Дышишь, как паровоз. Пожалей сердце. Оно же не металлическое... Чуешь?

— Спровадить хочешь, чтобы без меня поле отобрать?

— Да не о поле я сейчас думаю, а о тебе, чудак-человек!

— На чудиках мир стоит, — ответил Зайцев.

Прозрачные, невесомые, наполненные сладким соком степных цветов, с разноцветной пыльцой на лапках, кружились пчелы над ними — этими двумя, совсем еще мальчишкой и девчонкой, упавшими на горячий майский песок у самой акварельной кромки моря. Пчелы кружились, как будто им делать больше нечего было. Как будто бы не им предстояло свершить исконное пчелиное дело — собрать майский мед. Пчелы вились над ними, образуя золотистый зонтик.

— Слушай, Андрей, а ты заметил, что у нас даже фамилии почти одинаковые?

— Лидка! А ведь правда! Ты Пшеничная, я Колосов. Как-то даже в голову не приходило...

— И как быстро у нас вышло! Мы ведь и месяца не знакомы...

— Месяц — это много.

— Разве? А для меня он пролетел словно день... А ведь целый год мы были рядом!

— Даже ходили по одному дому! Ты внутри, а я по крыше...

— Я часто задумывалась. Мажу кистью подоконник, мажу и застыну. Так бывало, наверное, когда ты проходил надо мной по крыше. Я как знала в тот момент, как чувствовала твое присутствие, твои биотоки.

— Чувствовала, конечно!

— Ты знаешь, у нас в бригаде работает женщина, Грушка. Из деревни твоей. Она еще от мужа ушла...

— Знаю.

— Так вот она потихонечку подкрадется ко мне, когда я замру над подоконником, и за живот меня как схватит... Хохочет! И что за страсть такая!

— Взяла бы да одернула.

— Я однажды при всех и осадила ее. Грушка, говорю, что ты меня как пьяный мужик хватаешь!

— Молодец!

— А она еще пуще прежнего хохочет. Дурочка, говорит. То же примета есть такая. Когда девушка задумывается, надо ее за живот хватать. Быстрее замуж выйдет. Смотрю, а у нее уж слезы на глазах. Говорит мне: замуж-то не напасть, с мужем бы не пропасть...