Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

– Ты бы шел уже, – говорит она. – День будет жаркий.

И смотрит, как он, устало волоча ноги, удаляется с висящей на плече пустой канистрой.

Приключение: быть может, самое правильное – считать это приключением. Здесь, черт знает в какой глуши, она и Джон пережили приключение. И все Кутзее будут теперь годами вспоминать о нем. «А помнишь, как Марго с Джоном застряли на забытой Богом мервевилльской дороге?» Ну ладно, чем бы ей заняться, пока она ждет конца этого приключения? Кроме потрепанного руководства по управлению «датсуном» и уходу за ним, в кабине ничего нет. Никаких тебе стихов. Замена покрышек. Обслуживание аккумулятора. Рекомендации по экономии топлива.

В грузовичке, который стоит носом к восходящему солнцу, скоро становится удушающее жарко. Она укрывается в тени за ним.

На гребне дороги появляется призрак: в мареве возникает сначала мужской торс, затем, мало-помалу, ослик и тележка, в которую он запряжен. Ветерок доносит до нее даже ладный перестук ослиных подков.

Картина становится все более четкой. Это Хендрик с фермы Фоэльфонтейн, а за его спиной сидит в тележке ее кузен.

Смех, приветствия.

– Хендрик навещал в Мервевилле дочь, – объясняет Джон. – Он отвезет нас на ферму – то есть если его осел не будет против. Он говорит, мы можем прицепить «датсун» к тележке, ослик нас отбуксирует.

Хендрик пугается.

– Nee, meneer! – говорит он.

– Ek jok maar net, – говорит Джон: Шучу.

Хендрик – мужчина средних лет. Один его глаз незряч: результат бездарно проведенной операции по удалению катаракты. И с легкими у него тоже какие-то нелады, он начинает задыхаться при малейших физических усилиях. Как от работника проку от него на ферме никакого, однако кузен Михиель не прогоняет Хендрика, потому что здесь так поступать не принято.

Дочь Хендрика живет с мужем и детьми под самым Мервевиллем. У мужа была раньше работа в городе, теперь он ее вроде бы потерял; дочь мается по хозяйству. Хендрик, должно быть, уехал от них еще до рассвета. От него попахивает крепленым вином; она замечает, что, слезая с козел на землю, он спотыкается. Утро только началось, а он уже набрался: неплохо живет!

Кузен словно прочитывает ее мысли.

– Попей воды, – говорит он, протягивая ей канистру. – Чистая. Из источника.

Они трогаются в путь. Джон сидит рядом с Хендриком, она – в тележке, прикрывая старым джутовым мешком голову от солнца. Мимо проносится в облаке пыли автомобиль – к Мервевиллю. Появись автомобиль чуть раньше, она остановила бы его, доехала до Мервевилля и позвонила оттуда Михиелю, чтобы тот приехал за ней. С другой стороны, хоть дорога и колеистая, а езда удобств не обещает, ей нравится мысль о появлении на ферме в ослиной тележке Хендрика, нравится все сильнее и сильнее: Кутзее собираются на веранде, чтобы попить послеполуденного чайку, Хендрик снимает перед ними шляпу и возвращает им Джекова блудного сына – грязного, обгоревшего, присмирелого. «Ons was so bekommerd! – начинают они корить поганца. – Waar was julle dan? Michiel wou selfs die polisie bel!» А он только бурчит в ответ нечто невнятное. «Die arme Margie! En wat het van die bakkie geword?» Мы так волновались! Где ты пропадал? Михиель уже в полицию звонить собрался! Бедная Марджи! А грузовичок куда подевался?

На некоторых участках дорога уходит вниз так круто, что им приходится слезать с тележки и идти пешком. В остальном ослик со своей работой справляется, довольно лишь похлопывать его время от времени кнутом по крупу, напоминая, кто здесь главный. Худощавый, с изящными копытцами, и при этом какая выносливость, какая стойкость! Не диво, что Иисус любил осликов.

Уже оказавшись на земле Фоэльфонтейна, они останавливаются у пруда. Пока ослик пьет, она разговаривает с Хендриком о его мервевилльской дочери и о другой, работающей на кухне дома престарелых в Бофорт-Уэсте. О самой последней из жен Хендрика, которую он взял, когда та была совсем еще девочкой, и которая, едва представился случай, сбежала от него с мужчиной из поселка железнодорожников в Лиу-Гамка, она из тактичности не спрашивает.

С ней Хендрику разговаривать легче, чем с ее кузеном, отмечает она. У нее и у Хендрика общий язык, а африкаанс Джона натужлив и книжен. Половина того, что он говорит, скорее всего, оказывается выше понимания Хендрика. «Как по-твоему, Хендрик, что поэтичнее: восход или заход солнца? Коза или овца?»

– Het Katryn dan nie vir padkos gesorg nie? – поддразнивает она Хендрика: Разве твоя дочь никакой еды для нас не собрала?

Хендрик смущается, отводит взгляд, переминается с ноги на ногу.

– Ja-nee, mies, – сипит он: plaashotnot прежних дней – усадебный готтентот.

Оказывается, padkos дочь Хендрик и вправду собрала. Он достает из кармана куртки завернутую в бурую бумагу куриную ногу и два намазанных маслом ломтя белого хлеба: стыд запрещает ему разделить это с ними, но и слопать у них на глазах запрещает тоже.

– In Godsnaam eet, man! – велит она. – Ons is glad nie honger nie, ons is ook binnekort tuis: Мы не голодны, да и все равно скоро дома будем.

И она утаскивает Джона на прогулку вокруг пруда, чтобы Хендрик смог, повернувшись к ним спиной, торопливо сжевать свои яства.

«Ons is glad nie honger nie» – ложь, разумеется. Есть ей хочется смертельно. У нее от одного запаха холодной курятины слюнки потекли.

– Садись впереди, на козлы, – предлагает ей Джон. – Пусть наше возвращение будет триумфальным.

Так она и делает. Приближаясь к Кутзее, собравшимся, как она и предвидела, на веранде, она старательно изображает улыбку и даже помахивает, пародируя царственность, ладошкой. Получая в ответ легкий всплеск аплодисментов. Она сходит на землю и говорит:

– Dankie, Hendrik, eerlik dankie: Огромное спасибо.

– Mies, – отвечает Хендрик.

Сегодня, попозже, она зайдет в его домишко и даст ему немного денег: для Кэтрин, скажет она, на одежду для детей, – хоть ей и понятно, что деньги будут потрачены на выпивку.

– En toe? – спрашивает Кэрол – при всех. – Sê vir ons: waar was julle?

Где ты была? Наступает тишина – всего на секунду, но за эту секунду она понимает, что вопрос Кэрол, который выглядит как предложение отшутиться, ответить какой-нибудь остроумной колкостью, задан совершенно серьезно. Кутзее действительно желают знать, где пропадали она и Джон; им нужна уверенность в том, что ничего по-настоящему скандального не произошло. У нее даже дыхание от такой беспардонности перехватывает. Эти люди, знавшие и любившие ее все годы, прожитые ею здесь, думают, что она способна изменить мужу!

– Vra vir John, – резко отвечает она: Спросите у Джона – и уходит в дом.

Когда полчаса спустя она возвращается, в воздухе все еще витает неловкость.

– А где Джон? – спрашивает она.

Оказывается, Джон и Михиель всего минуту назад уехали на пикапе Михиеля к «датсуну». Они отбуксируют его в Лиу-Гамка, к автомеханику, который даст пикапу настоящий ремонт.

– Мы вчера не спали допоздна, – говорит ее тетя Бет. – Все ждали, ждали. Потом решили, что ты и Джон заехали в Бофорт и остались там ночевать, потому что Государственное шоссе в это время года небезопасно. Михиель утром позвонил в бофортский отель, а там говорят, что вас не видели. Он и во Фрейзербург позвонил. Мы даже вообразить не могли, что вы в Мервевилль поедете. Что вы там делали, в Мервевилле?

И действительно, что они делали в Мервевилле? Она поворачивается к отцу Джона:

– Джон говорит, что вы собираетесь дом в Мервевилле купить. Это правда, дядя Джек?

Наступает потрясенное молчание.

– Это правда, дядя Джек? – настаивает она. – Правда, что вы решили перебраться в Мервевилль?

– Ну, если ты так ставишь вопрос, – отвечает Джек; кутзеевскую манеру подтрунивать как рукой сняло, он сама осторожность. – Нет, на самом деле никто в Мервевилль перебираться не думает. У Джона была мысль – не знаю, насколько она осуществима, – купить там один из брошенных домов, подремонтировать и приезжать туда на отдых. Дальше этого наши с ним разговоры не заходили.

Отдых в Мервевилле! Неслыханно! В Мервевилле, не больше и не меньше, с его лезущими не в свои дела соседями и diaken-ом [священником], который стучится в твою дверь, требуя, чтобы ты непременно ходил в церковь! Как может Джек, бывший когда-то самым веселым и непочтительным из них, думать о переезде в Мервевилль?

– Ты бы попробовал сначала Кёгенап, Джек, – говорит его брат Алан. – Или Пофаддер. Знаешь, какой день считается в Пофаддере самым главным в году? Тот, когда из Апингтона приезжает дантист, зубы драть. Этот приезд называется у них «Groot Trek» – «Великий трек».

Когда легкости их существования что-нибудь угрожает, Кутзее спешат отделаться шуточкой. Это семейство очертило вокруг себя на земле маленький laager, через который не смеет переступить мир с его скорбями. Но долго ли смогут шуточки совершать свое волшебство? Однажды на их пороге воздвигнется самый великий недруг, Старуха с Косой, правя лезвие, выкликая их, одного за другим, по именам. Помогут им тогда шуточки?

– По словам Джона, вы собираетесь переехать в Мервевилль, а он останется в Кейптауне, – настаивает она. – Вы уверены, что сможете жить там один, дядя Джек, да еще и без машины?

Серьезный вопрос. Кутзее не любят серьезных вопросов. «Марджи какая-то мрачная стала» – так будут они говорить между собой.

– Ваш сын надумал завезти вас в Кару и там бросить? – спрашивает она. – Если дело идет к этому, почему вы не протестуете?

– Нет-нет, – отвечает Джек. – Ничего подобного. Мервевилль будет просто тихим уголком, где можно передохнуть. Если, конечно, мы что-то предпримем. Это пока всего лишь идея – понимаешь? – идея Джона. Ничего еще не решено.

– Он просто надумал избавиться от отца, – говорит Кэрол. – Решил свалить старика, точно мусор, посреди Кару и забыть о его существовании. А заботиться о нем придется Михиелю. Потому что Михиель окажется к нему ближе всех.

– Бедняжка Джон! – отвечает она. – Вечно ты думаешь о нем самое худшее. А что, если он правду говорит? Он обещает приезжать к отцу в Мервевилль каждую неделю, да еще и школьные каникулы здесь проводить. Зачем же отказывать ему в презумпции невиновности?

– А затем, что я ни одному его слову не верю. По-моему, весь этот план дурно пахнет. Да и с отцом он никогда не ладил.

– Но он же ухаживает за отцом в Кейптауне.

– Он живет с отцом только потому, что у него денег нет. Мужик тридцати с чем-то лет и без всякого будущего. Из Южной Африки он удрал, чтобы не загреметь в армию. Потом его выставили из Америки за то, что он нарушил закон. Теперь ему никак не удается найти порядочную работу, потому что уж больно он заносчив. Вот они и живут на жалкую зарплату, которую его отец получает, работая на автомобильной свалке.

– Ну уж это и вовсе неправда! – протестует она.

Кэрол моложе ее. Когда-то она, Марго, была лидером, а Кэрол следовала за ней. Теперь же Кэрол идет впереди, а она в тревоге плетется сзади. Как это могло получиться?

– Джон преподает в старшей школе, – говорит она. – И вполне прилично зарабатывает.

– Мне говорили другое. Мне говорили, что он готовит недоучек к поступлению в университет и получает за это почасовую оплату. Это подработка для каких-нибудь студентов. Да ты сама у него спроси. Спроси, в какой школе он преподает, сколько зарабатывает.