Комендантский час

Собор Разума

В детстве покойный мой дед Михаил Ефимович иногда водил меня с собою в Михайловскую церковь. Она стояла недалеко от дома, и мы называли ее нашей.

Дед был маляром и часто с артелью строителей выезжал из города на заработки.

Однажды осенью он сотоварищи подрядился работать в «нашей» церкви. Пока жестянщики на луковице купола делали свое дело, дед красил ограду.

Я мог только представить, какую захватывающую картину города и окрестностей наблюдают мастера. И уж совсем меня охватывал трепет при мысли, какой тогда может открыться вид с колокольни Вознесенского собора. Из разговоров старших я знал, что приезжие мастера из Ленинграда ведут там ремонт. И не просто ремонт, а рес-тав-рацию. Это труднопроизносимое слово я записал в тетрадке по русскому и выучил. Реставраторы представлялись мне сильными и бесстрашными, работающими без всякой страховки… К великой досаде — никто из них не появлялся на серебристых главах собора. Лишь многочисленные стаи голубей, как обычно, кружились под крышей неба, край которой величаво держали легковесные, словно туго надутые, купола…

В те далекие дни пятьдесят седьмого кафедральный войсковой собор переживал свое второе рождение… Людская молва не подвластна логике. Тем более, что в юбилейную для нашего государства осень (40 лет Октября) много было всяких слухов…

То в районе пляжа, возле депо, видели троих неизвестных на лодке, подсыпающих в Аксай «какой-то порошок»: «Не иначе американские диверсанты». То говорили, что на ипподроме из тайных ходов, протянувшихся якобы через весь город, ночами извлекали скелеты и к утру увозили неизвестно куда. То на старой «ростовской дороге» дачникам повстречался «старец», накликающий на будущий год страшный голод («спутник запустили — и потревожили небеса»). Знали бы те, кто чесал языками, каким небывалым урожаем одарят в пятьдесят восьмом донская нива и огород!

Напарники деда, устраивая перекур, посмеивались: в двадцатые и тридцатые столько в городе сгинуло, что и десятая часть того не уместилась бы в подземных ходах. Разговоры о предстоящем голоде тоже не укладывались в голове: рядом шумел богатый и дешевый азовский рынок.

С гораздо большей озабоченностью обсуждалась отставка маршала Жукова. Незадолго до того разоблачили «антипартийную группировку» — и уход прославленного полководца осторожно пытались связать с этим событием.

Но всё это казалось мне мелочью по сравнению с тем, что делалось в соборе. Я уже знал, что работы ведутся лишь внутри храма, и как мог скрывал свое огорчение. Мог ли я тогда догадываться, что стоило оно по сравнению с тем, что испытал войсковой собор.

Строили собор, конечно, не целый век. Но с того дня, когда в фундамент заложили первый камень (1805 год), и до момента, когда храм был освящен, прошло действительно столетие.

Брались строить собор трижды… Первый раз — уже почти законченным — он неожиданно обрушился. На том самом месте снова стали воздвигать стены. И опять, едва дело дошло до главного купола — неудача. Лишь с третьей попытки, когда по проекту архитектора А. А. Ященко фундамент был заново углублен, а при кладке стен обычный кирпич заменили на пустотелый, живописный силуэт Вознесенского собора занял подобающее место не только в архитектуре столицы войска Донского, но и среди выдающихся памятников зодчества Российской империи.

Блеск его позолоченных куполов завораживал. Внутреннее убранство также поражало своими дорогими украшениями и настенными росписями. Восторгу красотой храма не было границ. Не зря современники величали его «Вторым солнцем Дона».

Но как недалек был черный день, когда это «солнце» закатится…

В январе двадцатого красная артиллерия давала залпы не только по зданиям, давя огнем «контрреволюционные гнезда», но и по собору. По счастью, лишь один снаряд угодил в главный купол… Факт более чем многозначительный.

Сплошное ниспровержение прошлого новая власть видела прежде всего в отлучении народа от религии. Более половины церквей в городе было уничтожено, а в оставшихся службу запретили. Не действовал и собор. Впрочем, для него нашли другое, более «достойное» применение… По облицованным ступеням паперти тяжело ползли внутрь бывшего храма зарубежные «фордзоны» и отечественные «натики».

Уникальная МТС (под золотыми крестами) не могла пожаловаться на свою «резиденцию». Быть может, это и сыграло ту «положительную роль», что собор не взорвали.

Однако чем-то надо было отличиться. Тем более, что в Москве уже взлетел на воздух храм Христа Спасителя… Решили ограничиться малыми «косметическими мерами», содрав позолоту и спилив кресты (языки колоколов, конечно, были давно вырваны). В тот же день — не простаивать же машинному парку — сцепив в один ряд тракторы, пытались сковырнуть памятник Ермаку. Но «железные кони», обошедшие в песнях «все поля», оказались бессильными.

В толпе, окружившей озадаченных трактористов и не теряющих бдительности чекистов, уверяли, что стягивать Ермака Тимофеевича — дело безнадежное, потому как швеллер, уходящий из-под памятника глубоко в землю, имеет горизонтальный отворот… Если учесть, что к тому времени ушел в предание памятник М. И. Платову, а от памятника Я. П. Бакланову остался лишь цоколь с надписями, по которым и можно было определить боевой путь отважного генерала, то Ермак был последний из «царевых слуг» на улицах белой Вандеи.

Пока суд да дело — наступил вечер… А утром — пусто было на Соборной площади. Видно, в атаманском дворце, где удобно расположилась «новая знать», вняли доводам горожан — и до поры до времени решили не трогать покорителя Сибири.

В послевоенное время распространялись басни, что, мол, это немцы хотели убрать памятник, да слабовата оказалась чужеземная техника против бронзового атамана.

Правда, кто разорил собор, вопросов не было, как снят был с уходом немцев и самый главный вопрос: продолжать ли служить храму своему прямому и Великому предназначению? И многие вздохнули с облегчением, когда власти не стали чинить препятствий верующим.

Разор был ужасен. Все необходимые предметы религиозного культа пришлось собирать по другим церквям, особенно тем, что закрывались. А ведь одни только иконы несли в себе ту неповторимость, что были в единственном экземпляре и предназначались именно для Вознесенского собора. Цветные витражи окон были выбиты, крыша главного купола текла, полы… их мрамор пошел на облицовку театра М. Горького в Ростове.

Но даже и после внутренней реставрации — в подвалах собора долгое время был… склад.

Зерно — россыпью и в чувалах — лежало, закрывая усыпальницы М. И. Платова, В. В. Орлова-Денисова, И. Е. Ефремова, Я. П. Бакланова. Прах героев Дона и Отчизны был уже разорен, и гробницы попросту забетонировали…

Так, в муках и испытаниях, но все же нес свою нелегкую службу собор до недавнего времени.

Национальное русское самовыражение — при всей своей многогранности — оказалось немыслимо без религии. Ключевое положение, какое занимает церковь в жизни любого европейского государства, в России и на сегодняшний день не нашло воплощения. И дело тут, если говорить об историческом аспекте, не столько в невосполнимом уроне, какой понесла Церковь в годы советской власти, сколько в расколе, происшедшем в 1927 году.

Декларация митрополита Сергия была в то время воспринята как лояльная режиму и посеяла рознь между верующими. На самом деле декларация была направлена на сохранение хотя бы того, чем довольствовалась Церковь после учиненного разгрома. Русская же зарубежная Церковь поспешила осудить Сергия и на многие годы порвала отношения с соотечественниками.

С тем и пришла Россия к тысячелетию со дня своего крещения…

К сожалению, народ (верующий и неверующий) не услышал имени главных виновников, так и не удосужившихся покаяться.

Впрочем, так ли уж успокаивают душу выдавленные по необходимости признания? Их нравственное обесценивание — повод для лишних раздоров. А нужна хоть мало-мальская душевная устойчивость.

Трудно поверить (как модно сейчас говорить) в консолидацию. Напичкав свой язык иностранными фразами, мы и ставим цель какую-то декларативно-декоративную. Нам не от чего оттолкнуться, и мы слепы в новых «ориентирах», забыв про свои корни и национальную самобытность. А сделав первый робкий шаг (шаг неизвестно к чему), надолго застываем на месте.

Восстановить Церковь (в более глубоком понимании этого слова) — не обновить пустые лозунги.

Призыв к возрождению былой мощи России неотделим от реального возрождения православной церкви. Были в ее истории Тихон, отец Нектарий, протоиерей Иоанн Кронштадский… Их имена по достоинству украшают энциклопедию отечественной жизни, написанную обдуманно и достоверно.

История — ничто без своих памятников… Вознесенский собор — не исключение. Несмотря на идущий в нем ремонт, он открыт для всех. Но проблемы его не только не уходят, а наоборот, прибавляются.

Грустно слышать, что исчезли в разные годы хоругви, богослужебные сосуды, подсвечники, мебель, книги. Из пятнадцати паникадил сохранились только два…

С 1989 года наконец-то зазвонили соборные колокола. Однако нет баса — большого колокола. Как тут не вспомнить прежний, семисотпудовый.

Нижний подвал часто заливает водой. Связывают это со строительством невдалеке от собора пятиэтажек, вызвавшем нарушение дренажной системы. Быть может, причина и в другом, углубленно этим никто не занимался… Пока же в соборе, стоящем на воде, нет… питьевой воды. Ее носят из колодца.

Нетрудно догадаться, что бытовые условия не в пример тем, что были до 1920 года; ризница — и кухня, и прачечная, и спальня, и даже… производственное помещение для выпечки просвирок.

Наше восприятие предмета исходит чаще всего из его предназначения. По-иному мы не приучены мыслить. Так же, как неопровержимость прямого факта заставляет нас пренебрегать наличием косвенных. Но доказательство причины еще не есть раскрытие ее глубины. Как, скажем, собственные мысли до конца открыты лишь тебе самому, так и восприятие предмета, знакомого миллионам, — вещь в то же время сугубо личная и деликатная.

Собор — не только место отправления религиозного культа, но и символ средоточения добрых помыслов и осознания христианского пути как подвига.

Носить в себе Собор, как гарант от сил зла, еще не означает саму борьбу с черными силами. Чаще это «охранная грамота» самому себе. Собственный предел видения мира человеку больше по душе. И он не тщится, даже мысленно, взглянуть на мир с высоты Храма, как избегает иной больной лечиться посредством воздействия на точки акупунктуры, хотя и понимает, что это скорее всего избавит от страданий… «Точки исцеления», образно говоря, легко угадываются в композиции любого храма, будь то кафедральный собор с величественным порталом или церквушка с крохотной папертью.

Наш мир — суровый и приветливый, жестокий и добрый — как бы обретает иное лицо перед строением, увенчанным крестом. Потому что каждый знает: входящему — обеспечен мир, и он оставляет у входа все плохое, получая взамен драгоценную крупицу добра.